Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/98
• Следующая

— Послушайте, если я ошибаюсь, плюньте мне в глаза, — проникновенно сказал Лёва своей партнерше, — но ведь это вы однажды ночью у Круглого брода читали стихи? Я их запомнил. Вот они:

И ты лицо подставил ветру, Ты, кто проехал полстраны…

— Ой! — сказала художница. — Вы наступили мне на ногу… — И засмеялась.

Танцевали допоздна. Не хотелось уходить из уютного зала, уж больно тут было хорошо. Даже агент снабжения Василь Семеныч, который пришел было ругаться из-за ящиков, только проворчал:

— Разве же этот бандит Лёва Королевич не мог спросить разрешения, прежде чем выбрасывать тару? Я Бы сам помог… — И он пригласил тихую Веру на тур вальса.

…А назавтра художница исчезла. Рна ушла незаметно, так же, как и появилась. Вера, когда вернулась с работы, нашла на застеленной кровати записку: «Желаю успеха. Не давай захиреть кружку. Привет Леве Королевичу».

Лёва, как обалделый, метался на своей машине по степи до глубокой ночи, расспрашивал встречных шоферов, но рыжеволосой и след простыл. Потом, правда, рассказывали, что видели девушку в сапогах с подковками и с комсомольским значком на ватнике за четыреста километров к востоку, в новом совхозе «Рассвет». Только там она закружила ребятам головы не рисованием, а художественной гимнастикой.

А может, это была вовсе и не она?

Кто его знает, откуда взялся в нашем совхозе этот фрукт? Конечно, здесь не институт благородных девиц, поначалу чего только не было: выпивки, ссоры, крепкие словечки, случались и драки, но чтобы воровство — этого никто не замечал. Правда, скажем, инструмент с одной машины на другую таскали. Или — Костя Бондарчук спит, а его полушубок либо валенки Степка Лузгин наденет — и пошел себе! А уж патефоны, гитары — об этом и говорить нечего, Сашка Губа другой раз все палатки обежит, прежде чем свой баян разыщет. Ну, и колбасу или там пирожок из тумбочек друг у друга тоже брали. Но чтобы заработанные трудом деньги, да еще у девчонки, — это уж «извиняюсь», как говорит Лёва Королевич.

Лёва — бузотёр, насмешник и насчет одежды — стиляга, но в работе с ним может потягаться разве что Костя Бондарчук. На вывозке зерна они делали за сутки по пять рейсов, а каждый рейс из глубинки сто километров. И машины у них исправные, не только теперь, когда есть теплые мастерские, аив палаточные времена эти машины ходили, как часы. Да-а, в те времена народу здесь было немного, может, потому и воровства не водилось; каждого человека знали: чем он живет, чем дышит и какая от него польза новоселам. Вот, например, помню, как появился Сашка Губа. На закате подъезжает к палатке попутная машина, высаживается запыленный до бровей парень в матросской бескозырке, а вещичек у него — один баян. Где бы человеку дать умыться, отдохнуть, поесть с дороги, так нет — играй. Тут же и принялись танцевать вальс. Потом подошли ребята из «московской» палатки, тем подавай «Трудно высказать и не высказать»; появились киевские — подавай гопака. А Саша все играет — никакого отказа; только приоткроет один глаз, когда переходит на новый мотив, и шпарит дальше. Танцевали и горланили песни весь вечер. Лёва Королевич разошелся, спел с завыванием свою любимую «Мы из табора из цыганского, мы не можем жить без шампанского», а повариха Лелька Карета все отплясывала «лявониху»; до того доплясалась, что у нее ужин подгорел. Впрочем, она все же нашла, чем покормить гармониста, и еще подушку ему на первых порах ссудила, потому что у демобилизованного матроса, кроме баяна в футляре, была только смена белья и набор гаечных ключей. А сейчас у моториста Александра Губанова есть комната с верандой в шлакоблочном доме, новый баян на девяносто четыре баса и любимая жена — директор совхозной столовой Елена Осиповна Каретникова. Вот как у нас появлялись настоящие люди, не то что этот Васька Ефимов.

Понимаете, приехал он на готовенькое. Койку ему в общежитии на третьем отделении дали, хорошую работу по плотничной части, полушубок, валенки, ушанку. А он, паршивец, только два дня поработал как человек, а потом забрался в комнату животноводов и стащил деньги из тумбочки тихой Веры. На ее кровные купил бутылку коньяку, «пять звездочек», и напился, сопляк. Ну, что это такое?

Ребята хотели понаставить ему на портрете соответственное количество звездоча, но зоотехник Галя Борисова сказала: «Еще чего надумали — суд Линча устраивать! В Америке, что ли, живем?» Ну, тогда содрали с этого Васьки Ефимова теплую совхозную спецодежду, погрузили его на трактор, которым снег расчищают, и доставили к вечеру на главную усадьбу, прямо в клуб — а куда ещё везти? Все учреждения, начиная от часовой мастерской и кончая милицией, находятся у черта на куличках — в районе.

И вот представьте себе зал, полный наших ребят; за окнами луна и двадцать семь ниже нуля, на сцене стол президиума и на этом столе бутылка с недопитым коньяком — вещественное доказательство; на председательском месте в узких брючках, остроносых ботинках и в галстуке «мотылек» сидит Лёва Королевич, слева от него — Костя Бондарчук, справа наш молодой комсорг Серега Красавин. Они все трое смотрят на Ваську Ефимова. А Васька смотрит себе под ноги, и вид у него довольно жалкий.

Лёва поправляет галстук, берет в руки бутылку, прокашливается.

— Меня здесь все знают, коллеги. Я тоже люблю коньяк, а особенно Самтреста. Извиняюсь… — Он отставляет бутылку прямо под нос Косте Бондарчуку. Тот вздрагивает и поспешно отодвигает ее подальше на край стола. — Но на коньяк надо самому заработать, — продолжает Лёва, повышая тон, — и тогда — пожалуйста…

Серега Красавин тычет его кулаком под бок.

— Извиняюсь, я отвлекся, — говорит Лёва и окидывает презрительным взглядом плюгавую Васькину фигурку. — Давайте по существу. Бить этого шмендрика нельзя: не по чему. Кто имеет другие предложения?

— Сдать его в милицию.

— Правильно!

— Ты и отвези, Король, — раздаются голоса с мест. Лёва кривит губы.

— Лично я не повезу — бензин дороже. А, во-вторых, я, как и все вы, пришел сюда, чтобы культурно провести вечер.

В зале озадаченно молчат. Охотников ехать в район по морозу явно нет. К тому же Серега Красавин вдруг высказывает соображение, что, дескать, привезти такого ворюгу из совхоза в милицию — значит замарать незапятнанную честь коллектива.

Кто-то неуверенно предлагает:

— Во-первых, надо его исключить…

— А откуда, интересно знать, исключить? Он же не комсомолец.

— Только еще такого в комсомоле не хватало!

— А вообще-то кто он такой, откуда взялся?

За последнюю реплику Лёва цепляется. Лёва любит пофилософствовать.

— Тихо, коллеги! Не все сразу. Действительно, очень важно вскрыть корни, так сказать, диалектику появления данного аморального типа не только в радиусе ближайших трехсот километров, но и на территории СССР вообще… Послушай, ты! Кто твои родители?

— А при чем родители? У него уже паспорт есть, пусть сам за себя отвечает.

Это говорит Сашка Губа. Полузакрыв глаза, он сидит в углу на своем футляре, в котором находится баян. Это хорошо знают все, а особенно девчата; недаром же они вымыли и выскребли добела дощатый пол клубного зала в этот воскресный вечер.

Раздаются нетерпеливые голоса:

— Да ну его к черту! Чего с ним возиться?

— Выставить его за дверь! Пусть идет на все четыре стороны прочь из совхоза!

В зале наступает тишина. Только снаружи доносится глуховатый стук дизельного движка — электростанция далеко от клуба, но при сильном морозе все звуки слышны на большом расстоянии. За окнами сияет полная луна, она освещает безлюдную белую степь.

Васька Ефимов молчит. Ознобно перебирает плечами, потом неуклюже слезает со сцены и медленно направляется к двери.

И тут вдруг тихая Вера ни к селу, ни к городу говорит:

— Ребята… Он сделал две кормушки. Хорошо сделал, правда, Галя?

— Да! — с готовностью подтверждает зоотехник Галя. — Руками сделал. Подогнал доски так, что не течет.

• Предыдущая
• 33/98
• Следующая