Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/89
• Следующая

— Нет, нет, я сам, — сказал Мате, снова отбирая мелок. — Это так интересно.

— Вам интересно, а мне нет?

Сын Добряка, посмеиваясь, следил за их перепалкой. Стоит ли ссориться? И к чему перебирать все двадцать месяцев? Ведь теперь это можно сделать много быстрей. Он указал на стол.

— Почтенные синьоры, перед вами ряд чисел 1, 1, 2, 3, 5, 8. Вглядитесь в него внимательно. Вы ничего не замечаете? Какой-нибудь закономерности?

Фило тупо уставился на меловые значки: цифры как цифры. Что тут замечать? Но Мате, к несказанному удовольствию хозяев, оказался более наблюдательным. Он довольно быстро определил, что в этом ряду каждое последующее число равно сумме двух предыдущих. Два: это 1 + 1, три: 2 + 1, пять: 3 + 2 и, наконец, восемь это 5 + 3.

— Браво, браво! — закричали дети, прыгая от радости.

Мате назидательно поднял палец. Вот что значит наметанный глаз! Математик сразу замечает закономерности в числах. На то он и математик. О, математики — удивительный народ…

Он оседлал своего любимого конька и пошел сыпать примерами, все более воодушевляясь и упиваясь вниманием слушателей. А Фило между тем времени зря не терял. Вооружась мелком, он что-то подсчитывал на столе и в тот самый момент, когда красноречие Мате достигло наивысшей точки, объявил, что в настоящее время Сын Добряка — счастливый обладатель шести тысяч семисот шестидесяти пяти кроличьих пар.

— Ну, теперь это и ребенок сосчитает, — проворчал Мате, очень задетый тем, что его так ловко обошли.

— Конечно, — сказал Филиппе. — А всё папины числа.

— Теперь вы понимаете, почему мы не едим наших кроликов? — спросил Сын Добряка, широко улыбаясь. — Ведь это они натолкнули меня на этот забавный ряд чисел.

Мате посмотрел на него явно недоверчиво. Так он и в самом деле настаивает, что открытие этого ряда принадлежит ему? Сын Добряка с достоинством наклонил голову.

— Мне очень грустно, — твердо произнес Мате, — но вынужден заявить, что вы говорите неправду.

Хозяин взглянул на него со спокойным недоумением, зато Филиппо так и вспыхнул от гнева.

— Как вы смеете оскорблять отца? — воскликнул он, хватаясь за висевший у него на поясе кинжал.

— Наш папа самый честный человек на свете, — пискнула Лаура, раскинув тонкие руки и загораживая собой Сына Добряка (точь-в-точь храбрый мышонок, защищающий кроткого медлительного слона).

Но больше всех расстроился Фило.

— Уверяю вас, тут какое-то недоразумение, — бормотал он, бросаясь от Лауры к Филиппе и хватая их по очереди за руки. — Мой друг наверняка что-то напутал. У него такая скверная память…

Мате, однако, крепко стоял на своем. Память у него действительно скверная, но не настолько, чтобы он не узнал чисел Фибоначчи.

При имени Фибоначчи все трое — отец и дети — сначала онемели, потом переглянулись и принялись хохотать как сумасшедшие. Их неуместное, с точки зрения Мате, веселье очень его разобидело. Нечего смеяться! Он утверждает, что эти числа открыл великий Леонардо Пизанский по прозвищу Фибоначчи.

— Вы напрасно сердитесь. Это и вправду числа Фибоначчи, — успокоил его Сын Добряка, утирая веселые слезы, — но, право же, я их не присваивал. Ведь это значило бы обобрать самого себя!

— Что? — в один голос вскрикнули Фило и Мате. — Так вы и есть Фибоначчи?

Леонардо молча поклонился.

Фило не знал, куда деваться от стыда. Как он сразу не догадался! «Сын добряка» — по-итальянски это же «филио боначчи». А уж отсюда, вероятно, произошло сокращенное Фибоначчи…

— Не знаю, сможете ли вы простить меня, мессер[32] Леонардо? — извинялся вконец уничтоженный Мате. — Ведь я обидел вас трижды. Сперва сболтнул бог знает что в яме, потом назвал вас бухгалтером, а теперь вот…

Фибоначчи не дал ему договорить. Пустое! Математик, бухгалтер — что за счеты? Он, Леонардо, недаром автор «Либер абачи», написанной главным образом для тех, кто занимается бухгалтерией. Но вот что непонятно: откуда синьор математик знает о Леонардовых числах? Леонардо, правда, собирается включить их во второе издание своего учебника, но пока что они известны только его другу, магистру Доменику, детям, да еще, может быть, кроликам…

Мате растерялся. Что делать? Сказать, что они из двадцатого века? Можно бы, конечно, будь Леонардо один… Но ведь с ним Лаура и Филиппо!

Тем временем Фило успел оценить обстановку и вышел из положения по-своему. Он громко ойкнул и в изнеможении опустился на стул. Обеспокоенные хозяева бросились к нему с расспросами. Фило слабым голосом уверил их, что это пустяки, так, легкий приступ сердечной колики, и ловко перевел разговор на другие рельсы.

Вот, сказал он, мессер Леонардо великодушно назвал его математиком, познакомил со своими замечательными числами, а он, Фило, к стыду своему, даже не знает, для чего эти числа нужны.

Глаза у Леонардо внезапно расширились. Для чего? Оказывается, он и сам над этим никогда не задумывался! Разве что считать кроликов…

— Клянусь решетом Эратосфена, вот признание, достойное истинного ученого! — восхитился Мате. — Настоящий ученый вовсе не всегда знает, для чего открывает неизвестные законы или создает новые теории. Порой находки его долгое время лежат без дела. Но не было еще случая, чтобы им, в конце концов, не нашлось применения. Так произошло с открытиями Гаусса, Лобачевского, Эйнштейна…[33]

Фило снова вскрикнул, на сей раз совершенно непритворно. Этот беспамятный Мате опять все испортил! К чему называть имена людей, которых пока и на свете-то нет?

Но Мате не терпелось обрушить на голову Фибоначчи научный опыт грядущих столетий, и он лихорадочно придумывал, как это сделать. Наконец его осенило: а что, если прикинуться прорицателем?

Случай к тому не замедлил представиться.

Разумеется, Леонардо был озадачен, услыхав сразу три незнакомых имени. Гаусс, Лобачевский, Эйнштейн… Насколько ему известно, таких ученых нет.

— Нет, так будут! — пророческим тоном изрек Мате. — И числа ваши тоже пригодятся. Могу вам предсказать, — добавил он, доверительно понизив голос, — что через семь с небольшим столетий их используют в устройстве вычислительных машин. Кроме того, с их помощью молодой ленинградский математик Юрий Матиясевич решит одну из проблем Гильберта…

Заметив вопросительный взгляд Леонардо, Мате пояснил, что Давид Гильберт — немецкий математик, который родится где-то во второй половине девятнадцатого века. Ему предстоит выдвинуть целый ряд интереснейших и трудно разрешимых математических проблем, над которыми будут потом ломать головы многие ученые. Одну из них, десятую по счету, как раз и разрешит Юрий Матиясевич. Правда, не так уж скоро. В 1969 году…

Леонардо слушал с напряженным интересом. Зато лица детей все больше вытягивались. Они со страхом поглядывали на человека, который запросто рассказывает о том, что случится сотни лет спустя. И, когда Мате вздумалось между делом погладить Лауру по голове, девочка отшатнулась от него и с криком уткнулась лицом в колени отца.

— Колдун! Прорицатель! — повторяла она, дрожа всем телом.

Леонардо нежно ее успокаивал.

— Кажется, вы перегнули палку, Мате, — шепнул Фило. — Не забывайте: перед вами дитя средневековья!

К немалому его изумлению, Мате быстро поладил с маленькой трусихой, проявив при этом совершенно неожиданные таланты. Он начал с того, что прошелся по комнате на руках, очень позабавив этим Филиппо. Услыхав, что брат смеется, Лаура слегка приподняла голову, показав один, все еще испуганный, глаз. Мате сейчас же воспользовался удобным моментом и принялся обучать Филиппе известной детской считалке, которую тут же на ходу переиначил на средневеково-пизанский лад.

— Раз, два, три, четыре, пять, — выкрикивал он, — вышел кролик погулять, генуэзцы прибегают, прямо в кролика стреляют, пиф-паф, ой-ой-ой, убегает кролик мой!

• Предыдущая
• 32/89
• Следующая