Деревенские девчонки - О'Брайен Эдна - Страница 19

Никакой еды в шкафчиках спальни.

Лежать в кроватях через двадцать минут после отбоя.

– А теперь, – сказала она, – тех девушек, которые хотят пить на ночь молоко, прошу поднять руки.

Так как у меня была слабая грудь, то я тоже подняла руку, приговорив себя к ежевечернему стакану горячего молока, а моего отца – к уплате двух фунтов в год. Стипендия не предусматривала слабой груди.

Спать мы легли рано.

Наша спальня была расположена на втором этаже, На лестничной площадке у входа в неё находился туалет, у входа в который тут же выстроилась очередь из двадцати или тридцати девочек, переминавшихся с ноги на ногу. Я сняла ботинки и, держа их в руке, вошла в спальню. Она представляла собой длинную комнату с окнами с двух сторон и дверью на противоположном конце. Над дверью висело большое распятие, а на крашенных жёлтой краской стенах – иллюстрации к Священному писанию. По всей длине комнаты стояли два ряда металлических кроватей. Они были застелены белым бельём, а железный остов тоже выкрашен белым. Кровати были нумерованы, поэтому я сразу же нашла свою. Кровать Бэйбы находилась через шесть кроватей от меня. По крайней мере было приятно сознавать, что она не так уж далеко от меня, на случай, если мы всё же когда-нибудь начнём разговаривать. У каждой из стен стояли по три радиатора, но они были холодными.

Я опустилась на кресло, стоявшее около моей кровати, сняла подвязки и медленно стянула гольфы. Подвязки были очень тугими и врезались мне в тело. Я смотрела на оставленные ими на ногах красные полоски, думая, не заработаю ли я к утру варикозное расширение вен на ногах, и поначалу даже не заметила, что рядом со мной, за спинкой моего кресла, остановилась сестра Маргарет. Она носила туфли на резиновой подошве и двигалась совершенно бесшумно. Когда она сказала: «А теперь, девушки, прошу внимания», – я вскочила со своего кресла. Потом я повернулась, чтобы быть лицом к ней. Её глаза слегка косили, а в одном из них я заметила небольшое белое пятнышко – бельмо. Она стояла теперь рядом со мной.

– Наши новенькие ещё не знают этого, но наш монастырь всегда гордился царящей здесь скромностью. Наши воспитанницы, кроме всего прочего, добрые, здоровые и скромные девицы. В частности, их скромность проявляется ещё и в том, как девушка одевается и раздевается. Она должна соблюдать при этом приличие и скромность. В такой открытой спальне, как эта… – она прервала свой монолог, потому что кто-то вошёл в дверь и со стуком закрыл её за собой. У меня пылали даже мочки ушей. Она продолжила: – В верхней спальне у старших девочек имеются специальные закрытые ячейки, но, как я уже сказала, в такой спальне, как у вас, девушки должны одеваться и раздеваться только под халатом. При этом девушка должна смотреть только в сторону спинки кровати, так как иначе вы можете смутить друг друга.

Она закашлялась и пошла по проходу между кроватями, помахивая в воздухе связкой ключей. Открыв ключом дубовую дверь в дальнем конце комнаты, она вышла.

Девушка, которой была отведена соседняя с моей кровать, возвела глаза к небу. Её глаза косили, и она мне не понравилась. Отнюдь не из-за косоглазия, а потому что абсолютно во всём она проявляла плохой вкус. На ней были одеты хорошенький и дорогой халат и дорогие тапочки, но чувствовалось, что они были куплены в основном для того, чтобы их продемонстрировать, а не потому, что они ей понравились. Я заметила, как она сунула под подушку две плитки шоколада.

Для переодевания под прикрытием халата надо иметь талант, которым я овладела только с шестой или седьмой попытки, да и то не слишком хорошо.

Я копалась в своём дорожном саквояже, когда в спальне погас свет. Маленькие фигурки в ночных рубашках заметались в крытом ковром проходе и исчезли в холодных белых постелях.

Мне хотелось достать пирог, но он лежал на дне саквояжа под сервизом, поэтому я стала вытаскивать его по кускам. По проходу ко мне подошла Бэйба и устроилась в ногах моей кровати. В первый раз за всё это время мы заговорили или, точнее, зашептались.

– Боже мой, это сущий ад, – сказала она. – Я не выдержу здесь и недели.

– Я тоже. Ты голодна?

– Я съела бы младенца, – ответила она.

В тот самый момент, когда я доставала из маникюрного набора пилку для ногтей, чтобы разрезать ею кусок пирога, в двери в торце спальни повернулся ключ. Я тут же прикрыла пирог полотенцем, и мы буквально застыли как статуи, когда к нам приблизилась сестра Маргарет с фонариком в руке.

– Что всё это значит? – спросила она.

Она уже помнила, как нас всех зовут и обращалась, к нам по фамилиям, а не как к Бриджит (полное имя Бэйбы) и Кэтлин, но как к Бриджит Бреннан и Кэтлин Брэди.

– Нам одиноко, сестра, – ответила я.

– Вы не одиноки в своем одиночестве. И вообще, одиночество не основание для несоблюдения правил.

Всё это она произнесла свистящим шепотом, который разнёсся по всей спальне.

– Ступайте в свою постель, Бриджит Бреннан, – велела она.

Бэйба тут же юркнула в свою кровать. Сестра Маргарет повела по сторонам лучом фонарика и остановила его на расставленном на моей кровати кукольном сервизе.

– А это что такое? – спросила она, беря в руку одну из чашечек.

– Игрушечный сервиз, сестра. Я взяла его из дому, потому что это подарок моей умершей матери.

Наверное, с моей стороны было не особенно умно говорить всё это, и я сразу же пожалела о сказанном. Я всегда попадаю впросак, потому что сначала говорю, а уж потом думаю.

– Сентиментальное детское поведение, – заключила сестра Маргарет.

Она собрала сервиз в полу своего чёрного одеяния и вышла с ним из спальни.

Я забралась между ледяных простыней и съела кусок разделённого пирога. Все обитатели спальни плакали. Со всех сторон доносилось заглушенное одеялами сопение и всхлипывание.

Моя кровать стояла голова к голове с другой кроватью; и в темноте сквозь разделяющие нас вертикальные прутья протянулась рука, опустившая на мою подушку булочку. На булочке сверху был розанчик крема, а поверх него положена вишенка. Я протянула моей соседке кусок пирога, и мы пожали друг другу руки. Мне было интересно, как она выглядит, потому что я не успела рассмотреть её, когда свет ещё не выключили. Она была доброй девочкой, кто бы она ни была. Булочка оказалась вкусной. Кровати две или три от моей какая-то девочка хрустела под одеялом яблоком.

Похоже было на то, что все девочки ели и плакали по своим матерям.

Моя кровать стояла неподалёку от окна, и я стала смотреть, как на небольшом кусочке неба, видном мне в окне, высыпают звёзды. Было приятно лежать, глядя на то, как они выплывают и уплывают в маленький квадратик неба, а потом сливаются в сверкающий фейерверк. И ждать, что ещё произойдёт в мертвенно-несчастной тишине.

На следующий день нас разбудили в шесть часов утра. На колокольне зазвонили малые колокола, и сестра Маргарет вошла в спальню, читая утреннюю молитву. Она включила свет, а я проснулась и вскочила на ноги ещё до того, как сообразила, где я нахожусь.

Она велела нам быстро умываться и одеваться. Через пятнадцать минут начиналась служба.

Торопливо расчёсывая спутанные волосы, я увидела, что Бэйба всё ещё лежит в кровати. Бедная Бэйба, она никогда не вставала рано утром. Я наклонилась над ней и потрясла её за плечо. Она зевнула, потёрла глаза и спросила:

– Где мы и который час?

Я ответила. Она воскликнула:

– Боже милосердный!

Это было что-то новое, обычно в таких случаях она просто говорила: «О, Боже!» Её лицо было бледно, выглядела она плохо и могла даже развязать шнурки на своих башмаках.

Из спальни мы вышли последними. Староста из старших воспитанниц выключила свет. Было ещё довольно темно, и мы собрались в кучку, пробираясь незнакомым ещё путём по коридору и вниз по ступенькам деревянной лестницы, ведущей в залу для отдыха. Когда мы шли по усыпанной песком дорожке к часовне, на монастырских деревьях запели птицы. Они напомнили нам всем одну и ту же вещь. По сравнению с монастырём наш дом был не таким уж плохим местом.