Кубанские сказы - Попов Василий Алексеевич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/66
- Следующая
Так, переходя со двора во двор, дошел Михаил Иванович до большого кирпичного дома. Через открытые окна дома доносился нестройный, пьяный гул голосов, звон стаканов, визг гармошки.
– Ну, что же, зайдем поглядим, как люди веселятся! – другим, недобрым голосом проговорил Михаил Иванович.
В большой горнице, за залитым самогоном и усыпанным разными объедками столом сидели станичные кулаки и подкулачники, вперемешку с конвойными комиссара Бубочки. Сам комиссар пьяно раскачивался, сидя рядом с хозяином, в почетном углу под образами.
– Хлеб да соль! – с порога сказал Михаил Иванович.
– Едим да свой! – неприветливо ответил дюжий, пузатый хозяин – первейший скупщик пшеницы.
– А мне сдается, что не свой хлеб у вас, – спокойно возразил Михаил Иванович. – Ведь сами вы, хозяин, хлеба не сеете. Откуда же у вас свой хлеб?
– А ты кто такой, чтобы мой хлеб проверять? – вызверился хозяин. – Пошел прочь!
– Добро! – спокойно ответил Михаил Иванович. – Только вы, хозяин, в трехдневный срок должны сдать все три тысячи пудов зерна, хранящиеся в ваших складах.
– Что-о?! – грозно протянул Бубочка. – А ты кто такой, чтобы приказы давать? – долговязый, встрепанный, он, качаясь, поднялся со своего места и непослушными пальцами искал застежку револьверного кобура. -Я т-тебе покажу, к-как п-приказы давать!
– Не балуй, Бубочка! – крикнул матрос, решительно шагнув к комиссару. – Ты с пьяных глаз и не разберешь, кто перед тобой. Не видишь разве – это же Михаил Иванович Калинин.
Качнулся Бубочка и грузно плюхнулся на лавку. А за столом сразу стих нестройный гомон.
– Идите, Бубочка, и приведите себя в порядок, – спокойно приказал Михаил Иванович. – Вижу, напрасно вам поверили. Вы только на словах порвали со своим бандитско-анархистским прошлым. А на деле обманывали нашу партию. Даже своих прежних дружков-анархистов вместе с собой таскаете. – Михаил Иванович обернулся к своим спутникам-красноармейцам. – Заберите у них у всех оружие…
– Гражданин хороший! – уже другим, ласковым и тихим голосом заговорил хозяин. – Садитесь к столу с нами. Вы нас извиняйте, мы люди простые. И вот желаем мы с вами погутарить.
– Ну, что же, говорите! – кивнул головой Михаил Иванович, но к столу не сел.
– Откуда это вам, простите, известно стало, что у меня в амбарах три тысячи пудов хлеба имеется?
– Люди знают, у кого что имеется, – усмехнулся Михаил Иванович. – Впрочем, сколько бы хлеба ни было – весь заберем. Стране нашей и армии сейчас нужен хлеб.
– Заберете?! – Хозяин вскочил из-за стола и, яростный, весь налитый злобной кровью, подскочил к Михаилу Ивановичу. – А если мы не дадим… У нас ведь тоже силенка есть. Не дадим – и все…
– Если сопротивляться будете, сметет вас народ с лица земли. Понимаете? И мокрого места от вас не останется! А насчет хлеба не беспокойтесь: у ваших амбаров уже стоит надежная охрана.
Повернулся тут Михаил Иванович и быстрым шагом вышел из кулацкого дома.
В тот же вечер состоялся на станичной площади митинг. Никогда еще площадь не видела столько народу. Не только вся станица, а и с самых дальних хуторов приехали казаки на этот митинг.
И так просто, так душевно говорил Михаил Иванович, что каждое его слово в самое сердце казакам западало.
А этого самого красноштанного Бубочку и его команду из липовых моряков мы больше в станице не видели. Говорили люди, что отправили их под надежным конвоем в Ростов. И дела в нашей станице пошли как надо, по-советски. Сам народ выявил и раскулачил станичных мироедов, народ и белые банды добил, и на новый, коллективный путь жизни встал.
Всего три дня пробыл у нас Михаил Иванович, а память о себе оставил на века. И сейчас еще наши станичные старики рассказывают внучатам о душевном и ласковом человеке – Михаиле Ивановиче.
Заветный колос
Хутор наш на самом берегу Кубани-матушки стоит. Весной, когда идет с гор вода, река под самые сады подходит. Тогда яблоньки наши колхозные прямо в воду смотрятся и роняют свой цвет в быстрые кубанские волны.
И вот говорят самые древние деды, что есть у нас где-то на берегу Кубани особенное место. Кто на этом месте спать ляжет, к тому ночью выйдет из реки старик Урожай и подарит заветный колос. А колос этот будто из червонного золота выкован. Такой он большой и тяжелый. Зерна – одно к одному: крупные – чуть поменьше горошины, тугие, со звоном, и в колосе их ровно сотня.
Рассказывают, что когда-то на месте хутора и там, где сейчас поля колхозные раскинулись, шумел лес, такой густой, что через него и пробраться было трудно. И вот пришел на это место казак Батог. Был он самый коренной казак – из Запорожской Сечи пришел. Но пока ходил по Кубани в походы, атаманы да паны всю землю, которую пахать можно было, между собой разделили. Батогу и его товарищам, простым казакам, только и остались терновники да лесная чащоба – бери не надо! Посмотрели казаки на эту дичь да лесную глушь и закручинились: видят, не поднять им эту землю. Кто послабее – к панам в батраки нанялись, кто посмелее – в горы пошел искать свободные земли. А Батог ушел из станицы, пробрался через чащобу к берегу Кубани и решил:
– Здесь останусь! Здесь поле расчищу и курень построю!
Променял он саблю свою добрую на топор и взялся за работу. Целыми днями колючий терн да дубы рубил и корни цепкие корчевал. Оборвался весь, одичал, но, знай, оселедцем трясет и твердит:
– Все равно свое возьму! Будет у меня поле! Расчистил он кусок земли сажен десять в длину и столько же в ширину, глубоко вскопал жирный чернозем и, завершив труд свой тяжелый, лег отдыхать под кустом на берегу Кубани.
Проснулся утром, глядит, а вся его земля снова колючим терном покрылась, будто и не корчевал он его. Удивился казак, почесал потылицу, покрутил усы. А потом нахмурил густые брови, расправил широкие плечи и снова давай корчевать – только корни да кусты в разные стороны полетели. К вечеру опять поляна чистым черноземом дымилась.
А на следующее утро снова не видно стало земли под густым терновником.
– Что за бес мне все дело портит, чтоб ему на ежа сесть, – выругался Батог. – Не бывать тому, чтобы казак бесу уступил! Будет у меня поле!
И снова взялся он за работу. Очистил к вечеру опять всю поляну, а когда солнце зашло, лег под кустом и решил:
– Нет, сего дня я спать не буду! Дождусь, как черти придут на мое поле кусты втыкать, – повяжу проклятых хвостами да на дубу повешу!
Долго ждал казак. Но потом не то с усталости, не то от плеска кубанских волн сморила его дремота. Только стал он носом клевать, вдруг слышит: зашумела вода, будто сом возле берега плещется. Открыл Батог глаза и видит: расступились кубанские волны и выходит на берег старик. Сам грузный, тяжелый, плечи – косая сажень, бронзовая борода до колен спускается, желтые волосы сединой тронуты. Вышел он на берег, зашагал к казаку – земля загудела.
Подошел, поднял хмурые широкие брови и глянул на Батога. А глаза у старика ясные, зоркие, как у сокола.
– Не спишь? – спросил он гулким могучим голосом. – Полюбился ты мне, казаче! Не хотел я тебе сначала свою заповедную землю отдавать… Да вижу, что упорный ты и никакой работы не страшишься. Я таких люблю! Ладно, работай на земле, я тебе помогать буду!
Тут поднял он руку, широкую, как лопата, дернул себя за бороду, вырвал клок и протянул казаку:
– На, возьми на счастье. Будет у тебя теперь поле богатым да урожайным до тех пор, пока не разгневаешь ты меня ленью своей или еще чем…
Сунул старик что-то колючее в руку Батогу и пошел обратно к воде.
– Кто ты, диду? Как зовут тебя? – крикнул казак.
Зашумели, расступились кубанские волны и скрылся в них старик, только голос его прогремел над рекой:
– А звать меня Урожаем!
Тут заснул Батог так крепко, что ничего больше не слыхал.
Проснулся утром, когда лесные птицы запели, встречая зарю. Глянул на поле свое – лежит оно черное, чистое и парок над ним клубится. Расправил казак руку и видит: лежит на ладони колос, тяжелый, словно золотой, на сто наливных зерен.
- Предыдущая
- 32/66
- Следующая
