Дорогой Джон - Спаркс Николас - Страница 27

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая

— Я хотел поговорить с тобой о Саванне, — начал он. — И о том, что произошло вчера вечером.

Произнесенное вслух, ее имя всколыхнуло во мне неприятные воспоминания, и я отвел глаза.

— Ты знаешь, что мы жили рядом и вместе выросли? — спросил Тим и, не дождавшись ответа, продолжил: — Вчерa в больнице мы с ней долго говорили. В результате я решил приехать просить тебя не сердиться на Саванну. Она сознает, что совершила ошибку и не имела права ставить диагноз твоему отцу. В этом ты абсолютно прав.

— Почему же тогда она сама не приехала?

— Сейчас она на стройке. Кто-то должен руководить, пока я не оклемаюсь. Да и не знает она, что я к тебе поехал…

Я покачал головой:

— Никак не пойму, с чего я так озверел.

— Просто тебя возмутило услышанное, — тихо ответил Тим. — Я чувствовал то же самое, когда кто-то начинал говорить о моем брате Алане. У него аутизм.

Я поднял глаза:

— Алан — твой брат?

— Да, а что? Саванна тебе рассказала?..

— В общих чертах, — ответил я, вспомнив рассказ Саванны о старшем брате Алана, который был настолько терпелив с больным ребенком, что это определило для нее выбор профессии.

Тим потрогал припухлость под глазами и поморщился.

— Чтоб ты знал, — продолжал он, — я с тобой солидарен. Это не ее дело, и я ей прямо об этом сказал. Помнишь, я говорил, что иногда она бывает очень наивной? Вот как раз такой случай. Она хочет помогать людям, а результат получается обратным.

— Дело не только в ней, — возразил я. — Я тоже виноват, взбеленился ни с того ни с сего…

Тим пристально посмотрел на меня:

— Как ты думаешь, она права? Я сцепил пальцы.

— Не знаю. По-моему, вряд ли, но…

— Но точно ты не знаешь, и даже если она права, это ничего не меняет? — Не дождавшись ответа, Уэддон продолжил: — Все это я уже проходил с Аланом. Долгое время ни я, ни родители не понимали, что мальчика надо не учить, а лечить, и тут такой диагноз… Однако, пометавшись, я понял — это ничего не меняет, я все равно буду любить Алана и заботиться о нем. Новость о его болезни ничего не упростила в наших отношениях, но я перестал ожидать от него нормального поведения, и в итоге мне оказалось легче принять брата таким, какой он есть.

Несколько секунд я переваривал услышанное.

— Что, если у моего отца нет синдрома Аспергера? — спросил я.

— Значит, нет.

— А если мне кажется, что есть? Тим вздохнул.

— Тогда все сложно, особенно если патология слабо выражена, — сказал он. — Наличие синдрома Аспергера не проверишь с помощью анализа крови, можно лишь понаблюдать и прийти к выводу, что это не исключено. Наверняка тут не узнаешь. Впрочем, из того, что рассказывала Саванна, я не думаю, что для твоего папы многое изменится. Да и почему что-то должно меняться? Он всю жизнь работает, вырастил сына — чего еще можно требовать от отца?

Уэддон говорил, и я словно воочию увидел моего пожилого, работящего, поднимавшего меня в одиночку отца.

— Саванна купила тебе книгу, — напомнил Тим.

— Я не знаю, куда она делась, — признался я.

— Книга у меня, — сказал Уэддон. — Я ее привез. — И он протянул мне бумажный пакет. Книга отчего-то показалась тяжелее, чем накануне на пирсе.

— Спасибо.

Разговор явно подошел к концу. Тим поднялся и направился к дверям, но, взявшись за ручку, обернулся и сказал:

— Не хочешь — не читай.

— Ладно, посмотрим.

Тим открыл дверь, но медлил на пороге. Я решил, что он хочет что-то добавить к сказанному, но, к моему удивлению, Уэддон, не оборачиваясь, сказал:

— Могу я попросить тебя об услуге?

— Да, конечно.

— Не разбивай ей сердце. Саванна любит тебя, а я очень хочу, чтобы она была счастлива.

Значит, я не ошибся. Можете поздравить проницательного Джона. Я смотрел вслед этому Ромео с перебитым носом, точно зная, что он тоже влюблен в Саванну.

Я положил книгу на стол и вышел прогуляться. Вернувшись, я всячески избегал смотреть на нее. Отчего-то книга меня немного пугала.

Через пару часов я все же заставил себя открыть ее и остаток дня провел за чтением, впитывая новую информацию и сравнивая ее со своими наблюдениями.

Тим был прав. Для этой патологии не было готовых диагнозов, четких правил и надежного способа выяснить истину. Некоторые люди с синдромом Аспергера имели низкий коэффициент интеллектуального развития, тогда как другие, с еще более выраженной формой аутизма, вроде персонажа Дастина Хофмана в «Человеке дождя», становились признанными гениями, пусть и узкой специализации. Некоторые больные справлялись настолько хорошо, что окружающие ни о чем не догадывались; других приходилось помещать в психлечебницы. Я читал отчеты о пациентах с синдромом Аспергера, добившихся выдающихся успехов в музыке или математике, однако автор подчеркивала, что процент гениев среди таких больных не отличается от аналогичного показателя среди здоровых людей. Во времена отцовской молодости врачей, знакомых с симптомами синдрома Аспергера, было крайне мало; соответственно, пациентов с таким диагнозом можно было по пальцам пересчитать. Люди доживать до пенсии, не подозревая, что с ними что-то не так. Детей с синдромом Аспергера или аутизмом часто считали застенчивыми или умственно задержавшимися, и если их не брали в специальные лечебные учреждения, родителям оставалось утешаться надеждой — «с возрастом пройдет». Разница между Аспергером и аутизмом была сформулирована следующим образом: аутист живет в собственном мире, тогда как пациент с синдромом Аспергера — в нашем мире, но по-своему, по избранным им правилам.

Исходя из этого к обладателям синдрома Аспергера можно махом отнести большинство обитателей Земли.

Однако я начал подозревать, что Саванна не ошиблась насчет моего отца. Привычки, неизменные уже много лет, неумение общаться, отсутствие интереса ко всему, не связанному с нумизматикой, настойчивое желание быть одному — все это с горем пополам можно было списать на странности, которые есть у каждого, своеобразие или чудаковатость, но мой отец все же отличался от остальных. Здоровые люди сами выбирают свою дорогу; в жизни отца и других обладателей синдрома Аспергера выбор казался жестко предопределенным. По крайней мере я понял, что подобный диагноз может служить объяснением поведения отца и что в этом случае он не просто не изменится, а не в состоянии измениться, — при всей неопределенности осознание этого отчего-то успокаивало. Кроме того, гипотеза Саванны позволяла ответить на два вопроса о моей матери, не дававшие мне покоя: что она в нем нашла и почему бросила.

Конечно, я никогда этого не узнаю, да и не имею желания выяснять, но в тот момент в пустом доме воображение пошло вразнос, и я живо представил тихого молодого человека, который взахлеб рассказывает молоденькой официантке о своей коллекции редких монет. У официантки нет ни гроша; вечерами, на сон грядущий, она грезит о выгодном браке и лучшей жизни. Кокетничала она или нет, но он зачастил в кафе. Через некоторое время она убедилась в его доброте и терпении — качества, которые позже отец проявлял, воспитывая меня, — решила, что тихий нрав свидетельствует об аккуратности, и поняла, что он не вспыльчив и никогда не поднимет на нее руку. Рассудив, что это не муж, а клад, она согласилась стать его женой, надеясь, что они продадут коллекцию и заживут в достатке и комфорте. Вскоре она забеременела. Убедившись, что муж не допускает и тени мысли о том, чтобы продать коллекцию, она поняла, что связала жизнь с человеком, который едва проявляет к ней интерес. Должно быть, одиночество выхолостило в ней все лучшее, или она просто была эгоисткой, но когда ребенок родился, женщина воспользовалась первой же возможностью и ушла навсегда.

А может, все было совсем не так?

Вряд ли я когда-либо узнаю правду, но сейчас я больше думал об отце. Даже если у него в голове давным-давно порвался проводок, папа выработал для себя свод правил, которые служили ему мостиком для связи с миром. Правила могли быть и получше, но в любом случае отец помог мне стать тем, кем я стал, и для меня этого более чем достаточно.

• Предыдущая
• 27/57
• Следующая