Дорогой Джон - Спаркс Николас - Страница 46

• Предыдущая
• 46/57
• Следующая

— А сейчас время прибрать, — сказала она, вручив мне лопату.

— Что прибрать?

— А навоз, — отозвалась она. — Иначе здесь будет сильно вонять.

— И это надо делать каждый день? — поинтересовался я, беря лопату.

— Не жизнь, а сказка, да? — пошутила она и снова ушла, вскоре вернувшись с ручной тележкой.

Когда мы начали собирать навоз, над верхушками деревьев показался серебристый лунный серп. Мы работали молча; тишину нарушали лишь монотонный шорох и редкое звяканье лопат. Покончив с навозом, я отставил лопату, любуясь Саванной. В лунном свете, среди теней скотного двора она казалась призрачно-красивой, словно привидение. Саванна молчала, и я видел, что она тоже рассматривает меня.

— Что с тобой? — спросил я наконец.

— Зачем ты приехал, Джон?

— Ты меня уже спрашивала.

— Да, — согласилась она. — Но ты толком не ответил. Я изучающе смотрел на нее. Нет, не ответил. Не смог бы удовлетворительно объяснить это самому себе. Переступив с ноги на ногу, я признался:

— Не знал, куда еще ехать.

К моему удивлению, она кивнула: — Угу.

В ее голосе мне почудилось одобрение. Приободрившись, я продолжал:

— Я серьезно. В каком-то смысле ты — мой лучший друг.

Выражение ее лица смягчилось.

— О'кей, — сказала она, и я тут же невольно вспомнил отца. Саванна, по-моему, спохватилась, но слово не воробей. Я притворился, что внимательно разглядываю окрестности.

— Так это и есть ранчо, о котором ты мечтала? — поинтересовался я. — Надежда и лошади для детей с аутизмом?

Польщенная, что я помню, Саванна пригладила волосы, заправив за ухо выбившуюся прядку.

— Да.

— И все получилось именно так, как ты хотела? Она засмеялась и вскинула руки вверх.

— Частично. Только не подумай, что ранчо окупается. Мы оба работаем в городе, и каждый день я убеждаюсь, что слишком мало освоила в колледже.

— Вот как?

Саванна покачала головой:

— Порой до детей, которых приводят сюда или в медицинский центр, трудно достучаться. — Она помолчала, подыскивая правильные слова, и снова покачала головой: — Наверное, я ожидала, что они все будут такими, как Алан. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?

Я кивнул.

— Оказалось, Алан — это особый случай. Он вырос на ранчо и в свое время привык к лошадям гораздо легче, чем большинство детей.

Я насмешливо посмотрел на нее:

— Но ты вроде говорила, что Алан сначала очень боялся?

— Да, но все же ему это было не в диковинку. Не могу передать, сколько у нас тут перебывало детей, которые так и не адаптировались. Они ведь не просто на выходной приезжают. Некоторые посещали нас больше года. Работая в центре оценки развития, мы проводили много времени с детьми-аутистами и, открывая ранчо, настаивали, чтобы сюда приводили всех пациентов, независимо от тяжести состояния. Это казалось нам особенно важным. Но некоторые дети… Я просто не могу понять, как до них достучаться! Иногда мне кажется, что мы не движемся вперед, а намертво забуксовали.

Я не говорю, что это бесполезная затея, — продолжала она. — Некоторым детям посещение ранчо очень помогло. Они приезжали сюда несколько выходных подряд, и… словно бутон распускался в прекрасный цветок. Глядя на это чудо, когда детский разум открывается новым идеям и возможностям и больные малыши едут верхом с широкой улыбкой на лице, убеждаешься — результат стоит любых усилий. Сразу хочется, чтобы такое происходило с каждым ребенком, который сюда приходит. Раньше мне казалось, что дело в настойчивости и регулярности и можно помочь всем, но это не так. Некоторых детей так и не удается подвести к лошади, не говоря уже о том, чтобы прокатить верхом.

— Ты же понимаешь, это не твоя вина. Я тоже был не в восторге от верховой езды, помнишь?

Саванна хихикнула, как маленькая девочка.

— Еще бы не помнить. Первый раз в седле ты выглядел более испуганным, чем большинство детей с аутизмом.

— Вовсе нет, — возразил я. — Да и Пеппер твой был слишком горячий.

— Ха! — возмутилась Саванна. — А почему, по-твоему, я тебе его подвела? Он самый послушный конь, какого только можно себе вообразить! Да он шага неосторожного под седлом не ступит!

— Нет, он горячился, — уперся я.

— Вот что значит новичок, — поддела она. — Но пусть ты даже не прав, я тронута, что ты до сих пор все помнишь.

Игривая живость Саванны разбудила во мне самые волнующие воспоминания.

— Конечно, помню, — сказал я. — То были самые счастливые дни моей жизни. Я их никогда не забуду. — За спиной Саванны я видел, как ретривер бродит по пастбищу. — Может, поэтому я до сих пор не женился.

Уверенность в ее взгляде пропала.

— Я тоже помню те дни, — сказала она.

— Вот как?

— Конечно. Не хочешь — не верь, но это правда. Сказанное повисло в воздухе незримой тяжестью.

— Ты счастлива, Саванна? — помолчав, спросил я. Она криво улыбнулась:

— В основном — да. А ты?

— Не знаю, — ответил я. Саванна снова засмеялась:

— Твой любимый ответ! У тебя просто рефлекс какой-то выработался. И давно. Почему ты не спросишь напрямик, о чем приехал спросить?

— И о чем же, по-твоему, я приехал спросить?

— Люблю я мужа или нет. Разве не так? — спросила она, отворачиваясь.

На секунду я онемел, но не мог не признать, что женский инстинкт пострашнее детектора лжи. Именно за этим я и приехал.

— Да, — ответила она, снова прочитав мои мысли. — Я люблю его.

Искренность, в которой трудно было усомниться, больно задела меня, но не успел я обидеться, как Саванна спросила:

— Ты сегодня ужинал?

Я все еще переваривал услышанное и машинально ответил:

— Нет. Вообще-то я не завтракал и не обедал. Саванна покачала головой.

— У меня оставалось тушеное мясо. У тебя хватит времени поужинать?

Я снова подумал о ее муже, но согласился:

— Спасибо, с удовольствием.

Мы направились к дому и остановились перед крыльцом, где были выставлены в ряд несколько пар видавших виды ковбойских сапог, перепачканных землей. Саванна взяла меня за руку — очень естественно и легко — и держалась за нее, чтобы не потерять равновесия, пока стягивала свои сапоги. Возможно, именно ее прикосновение придало мне смелости долго смотреть на нее. Я любовался ее загадочностью и зрелой женственностью, которые всегда придавали Саванне особенную привлекательность, но от меня не укрылись затаенная печаль и некоторая замкнутость. Мне, с моим раненым сердцем, такой Саванна казалась еще прекраснее.

Маленькая кухня оказалась именно такой, какие бывают в старых домах, переживших десяток ремонтов за последние сто лет: вытертый линолеум, который уже закручивается у стен, простые белые шкафы без каких-либо украшений, с толстыми от множества слоев краски дверцами, и раковина из нержавеющей стали, укрепленная под окном с ветхой деревянной рамой, которую давно пора заменить. Картину довершали кухонный стол с потрескавшейся столешницей и дровяная печь, ровесница дома, занимавшая полкухни. Впрочем, на фоне старины глаз кое-где отмечал вкрапления прогресса: рядом с раковиной красовались большой холодильник и посудомоечная машина, на которой по диагонали стояла микроволновка и начатая бутылка красного вина. Словом, здешняя обстановка чем-то напоминала папину кухню.

Открыв кухонный шкафчик, Саванна достала бокал.

— Хочешь вина?

Я покачал головой:

— Не люблю вино.

К моему удивлению, она не убрала бокал на место, а потянулась за начатой бутылкой и налила вина себе. Поставив бокал на стол, она присела.

Я тоже сел. Саванна отпила вина.

— Ты изменилась, — не удержался я.

— Многое изменилось с тех пор, как мы в последний раз виделись, — пожала она плечами и поставила бокал на стол. Когда Саванна заговорила снова, ее голос звучал тише. — Никогда не думала, что стану одной из тех, кто по вечерам глушит красненькое, уставившись в пустоту поверх стакана, однако вот тебе факт — стала.

• Предыдущая
• 46/57
• Следующая