Присяжный заседатель - Грин Джордж Доус - Страница 1

• 1/70
• Следующая

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Моему отцу, всегда блуждающему по дубравам, играя на волынке шотландские мелодии

Моей матери, всегда излучающей любовь

А также моим любимым братьям и сестрам — Робу, Ому, Берчу и Элис, всегда меня поддразнивающим.

Эдди — он сидит на галерке среди зрителей — наклоняется вперед. Кандидат в присяжные заседатели (№ 224) сказала что-то такое, чего он не расслышал. И не только он. Судья Витцель просит женщину говорить в микрофон.

Номер двести двадцать четыре подносит микрофон к губам, чуть не запихивает его в рот. Руки сильные и грубоватые, как у крестьянки, плохо сочетаются с остальным обликом — прежде всего с мягкими серыми глазами, взгляд которых легко порхает по залу заседаний и в конце концов останавливается на подзащитном, Луи Боффано.

— Нет, не думаю, — говорит женщина.

— Вы уверены? — спрашивает судья. — Вы действительно никогда не видели мистера Боффано? Ни в газетах, ни по телевидению?

— Не видела, ваша честь.

Витцель сурово смотрит на кандидата в присяжные.

— Вы, вообще, читаете газеты, мэм?

Зеваки в зале хихикают. Сволочь ты, Витцель, думает Эдди. Прыщ на ровном месте. Ишь, с каким презрением смотрит на бедную бабу. Да и молоточком по столу стучит, словно он Господь Бог.

Однако взгляд судьи кандидата в присяжные не смущает. Она тихо говорит:

— Я читаю газеты, когда у меня есть время.

— И часто такое случается?

— Никогда.

Эдди нравится эта женщина. Вид у нее усталый, но она не дает Витцелю себя запугать. Еще Эдди нравится, как ее большие серые глаза неспешно и безмятежно скользят по залу, а потом вдруг на чем-нибудь останавливаются и удивленно расширяются, словно мир вокруг полон неожиданных и чудесных вещей. А ведь на самом деле — и Эдди это отлично знает — в зале судебных заседаний кроме сволочей и подонков никого нет.

Она говорит судье:

— Ваша честь, я мать-одиночка. Пытаюсь заниматься скульптурой. Днем я работаю, вечером забочусь о сыне, а в свободное время — обычно это бывает уже ночью, — занимаюсь ваянием. Понимаете, у меня свободного времени очень мало. Мне стыдно признаваться в этом, но я не слежу за новостями. Просто не хватает на это времени.

Наверное, она прилетела с другой планеты, думает Эдди. У них у всех там такие глаза. Днем они работают, по вечерам воспитывают своих детей, а ночью занимаются искусством. Господи, среди ночи она ваяет! Потом жителей той планеты сажают на ракету, отправляют через всю вселенную на кусок дерьма, именуемый планетой Земля, и они живут тут, не зная, что означает слово “страх”.

Подумать только, вот она сидит тут, со всех сторон окруженная акулами в шелковых костюмах и барракудами, готовыми вырвать у нее сердце зубами. Она не понимает этого, хлопает серыми глазами, и другой защиты, кроме них, у нее нет. Что хочешь с ней, то и делай.

Витцель сурово хмурится.

— Вы хотите сказать, мэм, что ничего не слышали об этом процессе?

Номер двести двадцать четыре обращает взор на судью.

— Не совсем так. Кое-что я все-таки слышала.

— И что же именно?

— Вчера я сказала сыну, что мне пришла повестка из суда, меня собираются назначить присяжным заседателем, поэтому сегодня я не смогу забрать его из школы, как обычно. Он сказал: “Ой, мам, неужели тебя зовут на этот знаменитый процесс над мафией?” Я спросила: “Какой еще процесс?” А он говорит: “Ну как же, над Луи Боффано. Его будут судить за то, что он шлепнул тех парней”.

Взрыв хохота на галерке.

Эдди мельком смотрит на своего босса. Луи Боффано сидит спиной к галерке и кроме краешка щеки его лица не видно. Но щека слегка оттопыривается, и Эдди догадывается, что Луи одарил кандидата в присяжные своей знаменитой обаятельной улыбкой.

Но номер двести двадцать четыре на подсудимого не смотрит, а не спеша продолжает свой рассказ:

— Сын сказал, что слово “шлепнуть” является синонимом слова “убить”. Я спрашиваю у него: “Ну хорошо, а кто такой этот Луи Боффано?” Он посмотрел на меня так, будто я полная дура. Я говорю: “Ладно-ладно, пусть я идиотка, но все-таки кто это?” И он меня просветил:

“Мама, — говорит, — неужели ты никогда не слышала про этого бандита-макаронника?”

Судья Витцель изо всех сил колотит молоточком, но присутствующие так заливаются, что стук похож на барабанную дробь, сопровождающую особенно удачную остроту циркового клоуна. Адвокаты, репортеры, зеваки — все рады возможности надорвать животики. Да и сам судья с трудом сдерживает улыбку. Босс Эдди — тот вообще чуть не вдвое сложился. Потом откидывает голову назад, пусть весь мир видит, как ему весело. Луи Боффано не имеет ничего против того, чтобы его называли “бандитом-макаронником”.

Серьезность сохраняет лишь номер двести двадцать четыре. Ее серые глаза по-прежнему обращены к залу. Кандидат в присяжные заседатели наблюдает за реакцией публики, и на лице ее не веселье, а нечто вроде гордости. Она гордится тем, что у нее такой умный сынок, соображает вдруг Эдди. Точно так же он был горд, когда в прошлом году его дочка получила почетную грамоту по домоводству в школе.

Стук молотка наконец заглушает хохот.

— Если это безобразие повторится, — говорит судья, — я освобожу зал от публики, так и знайте.

Как бы не так, думает Эдди. Без публики ты никак не можешь — аудитория нужна тебе не меньше, чем “бандиту-макароннику”. Даже если мы тут начнем кидаться кремовыми тортами и колошматить друг друга, все равно ты нас не выгонишь. Поэтому закрой пасть и не выпендривайся.

Когда в зале наконец восстанавливается угрюмая тишина, которая так нравится судье, он задает следующий вопрос:

— Считаете ли вы, что слова вашего сына могут повлиять на ваш вердикт?

— Нет.

— У вас нет никакого предубеждения против подзащитного?

— Ваша честь, моему сыну всего двенадцать лет.

Эдди бросает взгляд на стол обвинения. Майкл Тэллоу, прокурор округа Вестчестер, перешептывается с одним из своих подручных. Потом слегка дергает плечом. Или пожимает?

Это означает, что у прокурора возражений против кандидатуры не будет. Ах черт! Бедная баба.

В девяти случаях из десяти мать-одиночка из Вестчестера, да еще белая, да еще художница, ни за что не признает обвиняемого виновным. Это статистика. Особого внимания заслуживает латиноамериканская сумочка, висящая на стуле кандидата в присяжные — вид у сумочки явно хипповатый. Такая особа наверняка является убежденной противницей смертной казни. Ваша честь, ради Бога, отпустите несчастного, обиженного обществом мистера “бандита-макаронника” на свободу!

Именно так ведут себя подобные присяжные в девяти случаях из десяти. Прокуратура с ходу дает им отвод.

Но это не обычный процесс об убийстве, это процесс над мафией.

Поэтому окружной прокурор Тэллоу, видимо, решил сделать исключение. Ему нужны присяжные заседатели, для которых убийство — все равно убийство, даже если оно совершено синдикатом и по сути дела является бизнесом. Подумаешь, один головорез прикончил другого. Но для таких вот чувствительных дамочек смерть даже такой крысы, как Сальвадоре Риджио с его подонком внуком, — все равно страшное злодеяние. Когда убитая горем вдова начнет давать свидетельские показания, сердце старомодной вершительницы правосудия закипит праведным гневом.

Поэтому прокурор и его помощники вполне удовлетворены. Вот они покивали друг другу головами, и вопрос решен — отвода номеру двести двадцать четвертому не будет.

Эдди расстроен не на шутку. Ему нравится эта инопланетянка. Глупо, конечно, но факт. Зачем ей окунаться во всю эту грязь? Ну повздорили друг с другом Луи Боффано и Сальвадоре Риджио, какое ей до этого дело? Возвращалась бы к своему сыну, к своему искусству, к своим маленьким повседневным радостям и огорчениям.

• 1/70
• Следующая