Присяжный заседатель - Грин Джордж Доус - Страница 34

• Предыдущая
• 34/70
• Следующая

Он резко поворачивает руль, и автомобиль теперь несется прямо на велосипедиста. Энни уже готова вцепиться водителю в горло, но понимает, что трогать его нельзя. Рядом с ней — опасный сумасшедший, он убьет Оливера. И Энни вцепляется ногтями в собственное лицо.

— О ГОСПОДИ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!

До Оливера остается метров двести, дистанция стремительно сокращается. Энни чувствует, что глаза вылезают у нее из орбит.

— Так кто вас защитит?

— УЧИТЕЛЬ!

— А судья?

— НЕТ! ТОЛЬКО ВЫ! ТОЛЬКО ВЫ! ГОСПОДИ! РАДИ БОГА!

Автомобиль мчится прямо по обочине, до столкновения остается несколько секунд.

Энни колотит по ветровому стеклу, кричит во все горло, но взгляда отвести не может: красная рубашка притягивает ее, как магнит. Колесо попадает в колдобину, и Энни с размаху стукается головой о крышу салона. На миг все перед ней меркнет, она уже не видит Оливера. Энни кричит, колеса скрежещут. И тут вдруг Оливер оборачивается, видит прямо за собой бешено мчащуюся машину, лицо у него изумленное.

Машина проносится мимо велосипедиста — еще несколько дюймов, и мальчик был бы сбит.

Энни оборачивается, смотрит на своего сына. Он соскочил с велосипеда, стоит в вихре взметнувшейся листвы. Слава Богу, он жив. Энни закрывает лицо руками, тихо стонет, раскачивается взад-вперед. Он жив, жив, жив, жив, жив, жив. Он жив.

Эдди поджидает их на холме, возле старого карьера. Энни так дрожит, что он вынужден помочь ей выбраться из машины.

Потом Эдди и Винсент вдвоем перетаскивают бесчувственного Родни на переднее сиденье, к рулю.

— Вы не можете… Нельзя… — лепечет Энни.

— Что “нельзя”? — спрашивает Винсент.

— Его нельзя сажать за руль.

— Вы правы, — соглашается Винсент.

Он ставит одну ногу Родни на педаль газа, вторую отодвигает в сторону. Потом захлопывает дверцу, просовывает руку через окно и поворачивает ключ зажигания. Мотор оживает.

— Да, Энни, вы совершенно правы, — сосредоточенно повторяет Винсент. — Такого за руль сажать нельзя, еще задавит кого-нибудь.

Он включает первую передачу, потом сразу вторую. Машина срывается с места и, набирая скорость, мчится вперед по дороге. Дорога сворачивает в сторону, автомобиль едет по прямой, направляясь к обрыву. Эдди отворачивается. Он подобных сцен за свою жизнь насмотрелся предостаточно — пускай другие любуются.

Доносится шум осыпающейся щебенки, потом, после томительной паузы, громкий всплеск. Карьер проглотил машину вместе с Родни. Все произошло очень быстро, очень просто. Эдди подводит женщину к своей машине, усаживает. Винсент на “лотосе” уже уехал.

Мили две они едут в полном молчании, потом Эдди говорит:

— Когда вы будете под секвестром, вас поселят в мотеле, комната будет на двоих. Очень важно, чтобы вы взяли кровать, которая ближе к телефону. Это понятно?

Энни кивает. Тихим, усталым голосом спрашивает:

— Зачем он это сделал?

— Вы имеете в виду Родни? Да ладно вам, Родни был куском дерьма. Если его не остановить, он еще кого-нибудь задавил бы насмерть. Вы ведь про Родни спрашивали?

На самом деле Эдди знает, что она спрашивала не про Родни.

— Или вас интересует, почему мой друг решил вас попугать?

Энни смотрит прямо перед собой, молчит.

— Я знаю, вам пришлось нелегко, — кивает Эдди.

— Вы ведь говорили, что у вас есть дочь, — еле слышно шепчет Энни.

— Есть.

— А у него детей нет.

— Да, у него детей нет. Но он сделал это для вашего же блага.

— Для моего блага…

— Вы чуть было не наломали дров. Как можно было идти к судье? Если бы вы что-нибудь ему сказали, нам пришлось бы вас убить. Не было бы другого выхода, и вы сами это знаете. Так что считайте, этот урок вам на пользу.

— Вы давно его знаете?

— Давно.

— Зачем он все это делает?

— Ну… — Эдди пожимает плечами.

— Ведь он даже не из ваших, верно? Он не обязан этим заниматься. Так почему же он это делает?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— И почему вы разрешаете ему все это делать?

Они уже приближаются к ресторану “Вике”. Эдди пожимает плечами:

— Послушайте, Энни, вы его здорово напугали. А этого делать ни в коем случае нельзя. Он отличный мужик, золотая голова и все такое, но пугать его нельзя. Это я вам говорю по опыту, можете мне верить. И упаси вас Боже еще когда-нибудь затевать против него этакую хреновину.

Учитель ухаживает за орхидеями — ему нужна медитация. Стерилизованный скальпель очищает мохнатые корни “бругтонии”, снимает налет со стебля “катасетума пилеатума”. “Маудиа” простудилась, поэтому Учитель смазывает ее листочки кисточкой, на которую нанесен беномил. Как быстро живые существа теряют форму и красоту, если за ними не ухаживать.

Теряют ясность, теряют совершенство. Настроение у Учителя приподнятое, и это его удивляет. Наводить страх на Энни было делом не из приятных. Необходимым, но пакостным. И все же теперь Учитель буквально блаженствует. Обрабатывая листочки “маудии”, он совершает обряд Тао.

Почему такое несложное, неприятное дело приводит человека в состояние блаженства?

Должно быть, душа вознаграждает тебя за то, что не испугался заглянуть в темноту, проявил мужество, выстоял.

Учитель почему-то начинает вспоминать про ракету.

Ему тогда было столько же, сколько сейчас Оливеру: лет двенадцать — тринадцать. Он и Эдди стояли в замусоренном дворе многоквартирного дома в Бруклине. Перед ними возвышалась ракета, которую соорудил будущий Учитель.

Эдди была оказана высокая честь вести отсчет стартового времени.

Ракета была высотой четыре фута, фюзеляж желтый, нос синий. В качестве топлива Учитель использовал канистру с жидким водородом и еще одну с жидким кислородом (кислород украл двоюродный брат Эдди, работающий в химической компании).

Если бы при зажигании произошла хоть малейшая накладка, ракета так шарахнула бы, что от квартала вряд ли что-нибудь осталось бы.

Правда, об этом он своему другу не рассказывал.

— Пятьдесят шесть секунд до старта, — объявил Эдди.

— Старт задерживается.

— Почему задерживается?

— Потому что твой старик появился.

Отец, как всегда, был пьян. Он остановился перед ракетой и, покачиваясь, сказал:

— Красотища. Просто произведение искусства.

— Папа, шел бы ты домой.

— Нет, когда я вижу такую красоту, мне хочется петь.

— Папа, ну пожалуйста.

Но отец уже запел арию из оперы. Учитель хорошо помнит — это была ария из оперы “Германия”. Серенада в честь желто-синей ракеты разнеслась по всему двору.

Из окна кто-то высунулся и громко зааплодировал.

— Это мой сын! — закричал отец. — А это его ракета! Настоящая поэзия!

— Папа, тише ты. Такие ракеты строить не разрешается…

Отец снова запел.

— Папа, немедленно перестань!

— Что-что? Тебе не нравится музыка Франчетти? Разве ты от нее не балдеешь? Конечно, это не рок-н-ролл, где тебе…

— Папа!

— Чтоб ты сдох!

Отец развернулся и исчез в подъезде. Когда до старта оставалось пятнадцать секунд, во двор выскочила мать.

— Как ты смеешь говорить такое отцу?

— Ма, мне сейчас не до тебя!

— Ты не смеешь так разговаривать с отцом! Он поет в твою честь, он тебя любит…

Тут распахнулось окно, и высунулся отец.

— Мэри! Оставь ребенка в покое! Видишь, он играет со своим другом!

— А ты, ублюдок, вообще молчи! — заорала мать. — Жирный, поганый педераст!

— Оставь моего сына в покое, подлая сука!

Мать повернулась к сыну и сказала:

— Ты знаешь, что твой отец педераст? И это еще не все…

Дальше он слушать не стал — включил зажигание, и смесь водорода с кислородом воспламенилась. Двор заполнился белым дымом, пламенем и грохотом. Мать с визгом побежала к подъезду, на лице Эдди появилась восхищенная улыбка, а ракета медленно взмыла в розовеющие небеса. Она была желто-синяя, под ней клубился белый дым, а еще ниже пунцовело пламя. Ракета полетела вверх, в небо, а у мальчика зазвенело в ушах, и вдруг душу омыло волной необычайной чистоты. Один миг, и он от всего очистился.

• Предыдущая
• 34/70
• Следующая