Подвиг Ширака - Жандарбеков Булат - Страница 58
- Предыдущая
- 58/77
- Следующая
— Но ты сам воспеваешь войну, дедушка! Когда я слушаю тебя, — мне так хочется вскочить на коня и мчаться на врагов с острым акинаком в руке!
— Да, ты прав, малыш. Я не только призываю любить и защищать свою родину, но в своей слепой сыновней любви я, забывшись, любуясь своим народом, оправдываю его и тогда, когда он несет смерть другим народам. Ты прав, Ширак!
— Ну-у, почтенный Зал. Ты что-то запел совсем другим голосом — не своим. Неужели так перса испугался? Массагеты никого не боятся, да к тому же еще и богатырь Рустам прибыл из дальних стран на защиту родной степи. Пусть перс только сунется!
— Урахг! Слава Рустаму!
— Бредит мальчишка Рустамом. Прямо-таки бредит...
— Да все массагеты души не чают в нашем Рустаме. Нет, что я говорю... Все простые массагеты, а вот вожди его не шибко-то любят, да и царица наша, говорят...
— Не смей про царицу, не смей! — срывающимся голосом пропетушил покрасневший от гнева Ширак.
— Какая муха его укусила? — удивился массагет.
— Она ему пуповинная мать.
— А-а-а, тогда понятно. Ты не обижайся, малец. Я сам кому угодно за нашу царицу глотку перегрызу... но, как хочешь, а за Рустама мне обидно и душа моя за него болит... Да ну и ладно. Ехать нам пора. Ты, почтенный Зал, садись на запасного коня, а малец ко мне сядет...
— Не сяду я с тобой! — непримиримо буркнул Ширак, — я с дедушкой поеду.
— Ладно, — миролюбиво согласился джигит и с добродушной улыбкой добавил: — А то побьешь меня еще...
Это пиршество, устроенное царицей Томирис в честь Марда — посланца могущественнейшего владыки, царя царей и великого Кира, стало самым ярким и незабываемым событием в жизни Ширака. Наконец-то он воочию увидел царицу своих грез — подлинную царицу Томирис. Ее красота потрясла мальчика, и свою благоговейную любовь к этой женщине Ширак пронес до конца своей короткой жизни. Ведь даже святое слово "мать" было связано для него с этой прекрасной женщиной, называвшей себя его пуповинной матерью. Но мальчик есть мальчик, и его любознательность помогла ему увидеть и многое другое, впечатляюще интересное. Цепкая память удержала образ посла, и через тринадцать лет Ширак узнал Марда в самый трагический для себя момент. На этом пиру Ширак увидел почти всех известнейших в степи людей, за исключением своего кумира Рустама, подвигами и деяниями которого бредила вся молодежь сакских племен.
Много пиров видел Ширак, так как приезд Зала в любой кочевой аул превращался в праздник. Люди принаряжались, забивали и резали скот и не знали, как уважить и угодить любимому певцу-сказителю, выразителю народных дум. Это всегда искренне огорчало неприхотливого и очень скромного в быту Зала. Но это пиршество поразило Ширака своим размахом, изобилием, роскошью. Массагетская знать сверкала и блистала золотом и драгоценностями. Даже персидский посол выглядел гораздо скромнее напыжившихся вождей, да и на царице было шелковое платье почти без украшений, если не считать золотой подвески — искусно вычеканенной фигуры барса, терзающего горного козла. А вообще массагеты редко надевали свои наряды и постоянно ходили в обыденной одежде, разве что на перекочевках на летнее пастбище молодежь надевала все самое лучшее, потому что это была пора ухаживания. Молодые саки гарцевали перед разодетыми и внезапно похорошевшими девушками, стремясь показать себя с лучшей стороны, а девушки отвечали стыдливым кокетством. А тут было чванство вождей друг перед другом, перед царицей, перед персидским послом.
На этом пиру Зал спел прекрасное сказание о саках. Это была песнь-предостережение послу великого персидского царя. Она напоминала о грозном нашествии саков на полдневные страны. Зал всем сердцем желал предотвратить новое столкновение, но было поздно — война была предрешена.
Томирис и сакские вожди щедро одарили певца, осыпав его золотом и драгоценностями, но старый Зал принял только одно подношение — прекрасный кинжал в золотых ножнах, да и то не от своих соотечественников, а от персидского посла. Умный и хитрый перс глубже понял душу сакского певца и угодил знаменитому сказителю своим даром воина — воину! А остальную блестящую мишуру певец народа пренебрежительно стряхнул со своих колен, поднимаясь с места. Но юный Ширак не удержался и потихоньку из этой кучи похитил золотую подвеску — подарок царицы Томирис.
После этого памятного пира Зал со своим приемышем покинул стан царицы, как Томирис ни уговаривала его остаться еще и погостить. Старик и мальчик ушли, один храня в душе тревогу перед надвигающимися грозными событиями, а другой — унося в своем сердце и памяти образ золотоволосой прекрасной Томирис.
Зал предчувствовал, что надвигается ни с чем не сравнимая гроза на его родную степь, и торопился объехать ее, да, объехать, так как он принял дар от огузов — коня-иноходца, чтобы своими песнями будить сыновью любовь к своей отчизне и поднимать боевой дух массагетов перед тяжелыми испытаниями. Его песни призывали сражаться за свободу своей родины до последнего вздоха и если понадобится, то отдать и жизнь в этой борьбе. Никогда еще старый певец не был столь красноречивым. Он находил слова, доходившие до самого сердца соотечественников. И он пробудил высокий дух патриотизма. Конечно, саки и сами отличались беззаветной любовью к родине и готовы были защищать ее от любого врага, но во все времена сила и проникновенная мудрость слова действовали как набат, пробуждали эти чувства и звали на подвиг. И персидский царь Куруш почувствовал это на своей шкуре.
Мудрый, проницательный Зал был убежден в невиновности Рустама и, оскорбленный до глубины души за народного героя, проведя бессонную ночь, — на одном дыхании создал выдающееся сказание о сакском богатыре. При огромном стечении народа в присутствии царицы Томирис Зал спел свою песнь о Рустаме. Певец окончил свое сказание, а гробовое молчание продолжалось. Потрясенные люди не находили средств для выражения своих чувств: все было слабо — и слова, и крики...
Томирис едва сдерживалась — это был вызов! С трудом она подавила желание отдать повеление — высечь Зала, понимая, что никогда ей не будет прощения народа, но велела передать певцу, чтобы он покинул ее стан. Размолвка оказалась серьезной, и, когда царица призвала Зала, он наотрез отказался от встречи с ней.
А вдохновенное сказание о богатыре Рустаме, лучшее в героическом эпосе массагетов-саков, начало свое победное шествие по белому свету. Познакомившись с этим сказанием через воинов саков, служивших в персидских войсках, персы придали новые краски и грани этому эпосу, благородно сохранив за Рустамом сакское происхождение. Проходили столетия, а сказание не умирало. Мало того, люди давно позабыли подлинное имя отца Рустама — Кавада, считая отцом Рустама — Зала, сака. И в этом была справедливость. И не только в полдневных странах пели о богатыре Рустаме — величественном и благородном, но даже на далеком-далеком севере, в трескучие морозы, в курных избах, при тусклом свете лучины затаив дыхание слушали рассказы о подвигах... Еруслана Лазаревича, русоволосые со светлыми глазами люди. И совсем не удивительно, что, пройдя через толщу веков и огромные расстояния, имя древнего певца-сказителя переиначилось.
Какое-то неприятное чувство жгло сердце царицы, и она, ломая гордость, послала вестника к старому певцу с просьбой забыть обиду перед великой битвой, в которой решалась судьба массагетов, и прибыть в стан царицы. Она хотела, чтобы старый Зал непременно присутствовал при этом сражении. Томирис понимала все значение для судьбы родины этого решительного сражения и хотела, чтобы знаменитый певец-импровизатор выразил всю радость и народное торжество в случае победы или же оплакивал скорбь и народное горе в случае поражения. Может быть, в этом желании было тайное соперничество с... Рустамом. Томирис была царицей и женщиной с ног до головы и никому и ни в чем не желала уступать!
- Предыдущая
- 58/77
- Следующая
