Толкователи (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 26

Они изображали, представляли на сцене, воплощали в жизнь некий великий спектакль: служили Толкователями. Они разъясняли, растолковывали.

Некоторые из них почти ничего не могли сами сказать другим. Они просто владели чем-нибудь ценным: одной книгой, одним стихотворением, одним научным трактатом, которые, например, получили по наследству или случайно запомнили. Но по крайней мере раз в год, обычно зимой, они показывали свое сокровище другим — читали вслух или декламировали по памяти любому, кто хотел прийти и послушать. Таких людей тоже вежливо называли «образованными» и уважали за то, что они, владея сокровищем, делятся им с другими. Но мазами эти люди не считались.

Мазы были профессионалами. Большую часть своей жизни они посвящали добыче материала для толкования, а потом постоянно и охотно делились своими знаниями с любым желающим и тем самым зарабатывали себе на жизнь.

Некоторые мазы специализировались на отправлении старинных обрядов и отчасти напоминали земных священников или жрецов. Эти мазы осуществляли все необходимые ритуалы, связанные со смертью и похоронами, с браком и рождением детей, с празднованием пятнадцатилетия — этот праздник считался очень важным событием в аканском обществе и знаменовал переход во «взрослый» возрастной класс («Один плюс Два» или «Три плюс Четыре плюс Пять»). Знания таких мазов обычно имели некое формульное выражение — формулами служили старинные ритуальные песнопения и определенные отрывки из наиболее известных героических эпопей древности.

Другие были настоящими врачами, целителями, травниками, специалистами по лечебной и боевой гимнастике. Они все знали о теле, умели СЛУШАТЬ тело и учили этому других (это прежде всего у них «тело было Деревом, а Дерево было Горой»). Их понимание тела было основано на фактическом материале; они давали не только описательные, но и вполне наглядные уроки лечебной медицины.

Третьи работали в основном с книгами; они же учили детей и взрослых читать и писать идеограммы, разбирать старинные тексты, написанные идеографическим письмом, и проникать в их сокровенный смысл.

Однако основная функция мазов, благодаря которой они и пользовались таким огромным уважением у населения, заключалась в умении толковать: сюда входило чтение вслух, пересказ, комментирование, декламация наизусть, рассказывание историй, задушевная беседа на темы, затронутые в той или иной истории или поэме, и т. д. Чем больше знал и мог поведать другим тот или иной маз, тем больше его почитали. Чем лучше он умел толковать те или иные вопросы, тем лучше ему платили. Предмет этих толкований зависел от знаний самого маза и его способности запоминать существующие в устной форме произведения народного творчества; ну и, разумеется, от его чисто эмоционального отношения к данной вещи или проблеме.

Взаимодействие всего этого давало порой потрясающий эффект! В течение долгого времени, пытаясь разобраться в этих бесконечных «Двух в Одном», «Дереве и Кроне», Сати каждый вечер ходила слушать Толковательницу Маз Оттьяр Уминг, которая неторопливо рассказывала длинную историко-мифологическую сагу о путешествии Румая на Восточные острова, совершенном этим героем шесть или семь тысяч лет назад; кроме того, несколько раз в неделю по утрам она ходила слушать Маз Имьен Катьяна, толковавшего об основах и истории Космоса и знавшего по именам все звезды и созвездия, который замечательно интересно описывал жизнь и пути движения в космосе других планет системы Акан, демонстрируя прекрасные и удивительно точные древние карты неба. Как увязать все это? Да и существует ли какая-то связь между столь различными областями знаний и умений?

Буквально объевшись выдержками из философских учений и комментариями к ним, Сати, не имея к философии ни интереса, ни склонности, обратилась в итоге к тому, что мазы называли «рассказами о теле». Здешние целители, похоже, чрезвычайно много знали о том, как сохранить здоровье. Сати попросила старого Сотью Анга рассказать ей кое-что об аканской фармакологии, и он принялся терпеливо объяснять ей, каковы целебные свойства каждого из растений, представленных в том огромном гербарии, который он получил в наследство еще от родителей Анг Сотью и впоследствии неустанно пополнял сам. Большая часть ящичков в его лавке была занята именно экземплярами этого гербария.

Старику было чрезвычайно приятно, что Сати прилежно записывает каждое его слово. Пока что, беседуя с Толкователями, она не встречалась ни с «колдовской премудростью», ни со «святыми таинствами», ведомыми только адептам, ни с таким знанием, которое было бы доступно только «образованным» и служило бы для укрепления их власти и авторитета, придавало бы их деятельности оттенок таинства или же сказывалось бы на размерах той платы, которую обычно получают мазы. «Записывай мои слова! — это повторяли ей все мазы без исключения. — Запоминай! Сохрани полученные знания и передай их другим!» Сотью Анг всю жизнь изучал свойства различных трав и растений, но не имел ни ученика, ни подмастерья и был трогательно благодарен Сати за желание сохранить собранную им информацию. «Все это я должен отдать другим, растолковать им, если, конечно, они захотят меня слушать», — часто повторял он. Он не считал себя настоящим целителем; он был обыкновенным аптекарем и неплохо знал травы, но в теории силен не был. Его объяснения, почему то или иное растение действует на организм так, а не иначе, частенько напоминали Сати примитивную ассоциативную магию или что-то вроде бесконечных кругов на воде от брошенного туда камня: эта кора лечит лихорадку, потому что она является жаропонижающим средством, а потому… Однако сама система народного целительства, лежавшая в основе подобной «фармакологии», была, как показалось Сати, достаточно прагматичной, превентивной и эффективной.

Фармакология и медицина были всего лишь одной из ветвей Великой Системы. И таких ветвей в ней было очень и очень много. Бесчисленные истории, толкуемые мазами, были посвящены множеству самых различных вещей — всем Листьям гигантской Кроны. И Сати не могла избавиться от уверенности, что в этой Системе должно существовать некое организующее начало, некий центральный стержень. Ствол Дерева. Может быть, это этика? ПРАВИЛЬНОЕ поведение на жизненном пути?

Сати выросла под гнетом юнизма и была не настолько наивна, чтобы рассчитывать на непременное наличие связи между религией и моралью; она понимала, если такая связь и имеется, она отнюдь не обязательно так уж благоприятна для развития общества.

Однако она уже начинала постигать основы аканской этики и учиться ей; элементы этических воззрений аканцев содержались во всех притчах и нравоучительных историях, которые Сати слышала от Толкователей; многое она почерпнула, так сказать, на практике, общаясь с различными жителями Окзат-Озката. Как и аканская медицина, здешняя этика была весьма прагматичной и носила превентивный характер, стараясь предупредить дурные поступки людей. Прежде всего она предписывала уважительное отношение к своему телу (и к физической жизни всех других живых существ), а также воспитывала отвращение к любому виду ростовщичества, жестоко его осуждая.

Лихоимство часто осуждалось в историях, рассказываемых Толкователями, и открыто порицалось слушателями, и это служило в глазах Сати доказательством того, что здешние представления о Зле достаточно глубоки и разноплановы. Однако преступления, совершаемые в Окзат-Озкате, носили самый заурядный характер и представляли собой в основном случаи воровстве, обмана и растраты чужих средств. Физическое насилие было явлением крайне редким. Даже «оскорбление действием», вполне возможное с обеих сторон, скажем, при совершении грабежа или вымогательства, случалось чрезвычайно редко, и каждый подобный случай жители города обсуждали несколько дней, а то и недель. Преступления, совершенные в состоянии аффекта (например, в припадке ревности) случались и того реже. Причем никто не старался их приукрашивать или замалчивать. В фольклорных сказках и историях никто не становился героем ценой убийства или тем более массовой резни. Напротив, герои обычно заглаживали последствия проявленного другими насилия (или даже искупали его ценой собственной жизни); героем обычно считался тот, кто был храбр, отважен и погиб в борьбе со злом и насилием. Слова «убийца» и «безумец» были однокоренными. Изиэзи, например, так и не смогла ответить на вопрос Сати о том, куда заключали убийц: в тюрьму или в сумасшедший дом, потому что на ее памяти в Окзат-Озкате не было ни одного случая убийства. Она слышала, что в прошлом насильников кастрировали, но не была уверена, что и нынче их наказывают именно так, потому что опять-таки ей не было известно ни об одном случае насилия в городе. Аканцы всегда очень мягко обращались со своими детьми, и Изиэзи, похоже, считала неприемлемой даже мысль о том, что с ребенком можно обращаться плохо, а уже тем более — бить его. Она, правда, знала несколько сказок о жестоких родителях или о детях-сиротах, которые голодали, потому что некому было приютить их, но говорила: