Ботфорты капитана Штормштиля - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/32
• Следующая

Чернели ненасытные пасти трюмов. Дюжие молодцы из личной охраны правительственного комиссара Макацария торопливо сновали по сходням. А где-то, за синими заборами гор, шел походным маршем полк Михаила Таранца. Серые от пыли буденовки, темные от пота, опавшие бока усталых коней. Голубоглазая девочка с золотыми косами металась в жару. Подпрыгивали на каменистой горной дороге колеса телеги, в горячее тело впивались желтые соломенные стрелы, и бойцы, идущие рядом, поправляли сползающую шинель, которой была укрыта комиссарова дочка Оля Таранец...

В комнате с низким потолком тускло светила керосиновая лампа. На стенах и на полу ковры. Они глушили шаги и голоса. Тонкая, как тростник, молодая женщина куталась в темное шелковое покрывало. На тахте, раскинув руки, спал маленький мальчик.

— Спеши, Дурмишхан, — сказала женщина. — Может, ты еще успеешь.

Дурмишхан посмотрел на спящего сына, осторожно тронул влажные завитки черных волос, упавшие на смуглый выпуклый лоб. Связки эвкалиптовых веток висели на ковре, от их терпкого густого запаха першило в горле.

— Он уже здоров, совсем здоров. — Женщина прикрутила в лампе фитиль. — Не бойся за него.

Дурмишхан поднялся с тахты и, продолжая смотреть на сына, спросил:

— Что говорят в городе, Ники? Где жена капитана Борисова? Где ее искать?

— Она умерла, Дурмишхан. Ее заставляли писать письмо капитану. Чтобы тот вернулся на пароход и увел его в Трапезунд.

— Ты все узнала, Ники? Это люди Макацария? Ты хорошо это узнала?

— Да. Большевики из Тифлиса ни при чем. Ее пытали, Дурмишхан, и она умерла,

— А мальчик?!

— Мальчика пока прячут. Но Карзуи знает адрес. Силой ты не возьмешь, Дурмишхан. Их там четверо, и у них есть этот... телефон. Они и мальчика могут...

— Где твои серьги, кольца, браслеты? Дай все мне. Все дай!.. А сама возьми Ерго и уходи из дому. Будь у Карзуи, пока я не сделаю что надо и не приду за вами. Ты поняла меня, Ники?

— Да, Дурмишхан... Ты пойдешь к Макацария?

— Иди, Ники! Разве я должен говорить женщине, что собираюсь делать? Иди!

— Иду, Дурмишхан...

Над городом повисла ночь, непроглядная и душная, как плотное шелковое покрывало на женщине. Потушены фонари, потушены огни в домах, город сделал вид, что он спит в эту последнюю ночь его старых хозяев...

В комнате с высокими лепными потолками ярко горе большие хрустальные бра. В ней было неуютно и пусто: скатанные ковры, как громадные сигары, распахнутые массивные дверцы потайных сейфов, похожие на оскаленные рты. Толстый человек с одутловатым лицом сидел, положив руки на круглые подлокотники глубокого кожаного кресла. Фетровая феска на бритой голове, замшевый дорожный костюм и янтарные четки в руках. Это был Караяниди — хозяин Старой гавани.

Щуря от яркого света красные больные глаза, он следил за человеком в защитном френче и высоких, шнурованных до колен ботинках. Бегая по кабинету, тот спотыкался о скатанные ковры и, возбужденно жестикулируя, говорил:

— Все в порядке, господин Караяниди, все в порядке! Я не разделяю ваших опасений. Капитан Борисов поплывет

куда угодно. Мы покажем ему окровавленное платье его супруги — неопровержимое доказательство большевистского террора.

— А если он догадается, что это ваша работа, господин Макацария? — Караяниди вынул платок, протер фиолетовые стекла пенсне, прикрыл им слезящиеся глаза. — Тогда что?

— Полностью исключено! Он никогда не поверит, что такое могли сделать мы, люди его круга.

— Однако... — Караяниди усмехнулся. — Вы... забавный человек, господин Макацария. Весьма забавный.

— Если он и после этого откажется, у нас в запасе его сын. Я ни перед чем не остановлюсь! И церемониться не стану. Ротмистр Дадешкелиани выполнит любое мое указание. Это верный человек.

— Я вижу, вы решительные люди.

— Мы просто не забываем о договоре, мсье Караяниди. Двадцать процентов стоимости груза, так ведь?

— Доставленного в Трапезунд, господин Макацария,— напомнил Караяниди. — Как говорим мы, коммерсанты,— франко-Трапезунд...

Южный ветер летел вдоль берега. Он нес дожди, туманы и запахи. Это могли быть запахи цветущего тамариска или просмоленных сельдяных бочек, или согретых солнцем лагун, схваченных коралловыми браслетами атоллов.

Но бывает, что южный ветер вдруг начинал пахнуть порохом, кровью и человеческой подлостью.

Дадешкелиани шел, скользя по мокрой гальке. Он напряженно всматривался в темноту, стараясь что-то разглядеть в предрассветной мгле, висящей над морем. Время от времени останавливался и, сложив рупором ладони, кричал:

— Господин Борисов! Алексей Константинович! Море отвечало ему угрожающим рокотом.

— У-ух!.. У-ух!.. — били в берег волны.

— Гры-ы-ы... — волочась по дну, скрежетала галька.

— Проклятая темнота! — Дадешкелиани выругался.— Да откликнитесь же, Алексей Константинович! Это я, Дадешкелиани! Нам известно, что вы здесь!

— Еще шаг — и я стреляю, господин ротмистр! Дадешкелиани вздрогнул и остановился. Он все еще пытался разглядеть невидимую в темноте фелюгу.

— Бог с вами, Алексей Константинович! Слово дворянина — я один, без оружия. Пришел как друг.

— Не знаю. Я никогда не имел сомнительной чести, князь, водить дружбу с жандармами. Еще шаг — и я стреляю.

Дадешкелиани услышал, как щелкнул взведенный курок.

— Ну что вы, право, Алексей Константинович, полноте! Стою, стою!

— Где моя жена и сын?

— Мне очень тяжело быть вестником печали. Они погибли, пали невинными жертвами. Мы не успели прийти им на помощь. Такая же горькая участь ждет сотни других, если мы с вами будем медлить, Алексей Константинович. Идемте, я призываю вас во имя милосердия.

— Где Дурмишхан?

— Будь проклят этот негодяй, этот предатель! Он один из виновников гибели ваших близких. Это он выдал их тайным большевистским комиссарам. Предал за тридцать сребренников.

— Зачем большевикам могла понадобиться моя семья?

— Они хотят задержать вас в порту, не дать увести «Цесаревича» и спасти тех несчастных, что бегут от неминуемой смерти.

— Где Дурмишхан?

— Он получил свое — повешен на фонарном столбе полчаса назад! По приказу господина Макацария, полномочного представителя правительства.

— У-ух!.. У-ух! — Волны яростно били в берег, в скалы, в смоленый борт фелюги.

— Что ж вы молчите, Алексей Константинович? Лишь ваша рука, ваша воля и авторитет могут привести в движение машины «Цесаревича». Мы в состоянии расстрелять команду, но не в состоянии заставить ее повиноваться. Вы видите, я совершенно откровенен с вами. Неужели вы бросите на произвол судьбы женщин и детей, допустите, чтобы их постигла участь вашей супруги и вашего сына? Остались считанные часы, надо спешить!

— Желающие могут уйти через границу пешком. Не обязательно плыть по морю. Я выслушал вас, господин ротмистр, А теперь убирайтесь!

— Но, господин Борисов!..

— Убирайтесь! Я считаю до трех! Не забывайте — на вас белая черкеска — она великолепно видна мне. Убирайтесь. Ну! Раз! ..

Южный ветер властно подхватил легкую фелюгу, швырнул ее в темноту. Щелкнул парусом, как бичом.

— Будьте вы все прокляты! — размахнувшись, Борисов швырнул в воду тяжелый кольт. — Прокляты!.. Прокляты!..

Дадешкелиани пронзительно свистнул. И сразу же, вынырнув из-за стен пакгаузов, побежала по берегу цепочка людей. Спрятавшись за скалу, князь ругался и кричал:

— Быстрее, черт вас возьми! Идиоты! Пачками огонь! Пли!

Щелкая на ходу затворами, охранники припадали на колено и беспорядочно стреляли в звонкую, пустую темноту.

— Разрешите, господин ротмистр, догнать его на патрульном катере.

— В этом тумане? Болван! Катер — никому! Это мой катер. Не прикасаться! Не сметь!..

Южный ветер над морем. Южный ветер над берегом. Над темными улицами, над безлюдными площадями. Этот ветер приносит туманы и дожди. Дожди стучат по крышам барабанной дробью тревоги. Стучат по плитам тротуаров, по брусчатке площадей. Трубят зорю водосточные трубы. Тревожная ночь мечется под ударами южного ветра.

• Предыдущая
• 16/32
• Следующая