Ботфорты капитана Штормштиля - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/32
• Следующая

Турецкий базар жил своей шумной, крикливой жизнью. Никто не говорил здесь тихим, спокойным голосом. Это было бы смешно — говорить на Турецком базаре тихим голосом. Здесь либо кричали во все горло, как на пожаре, либо шептались, будто на панихиде.

— Э, где ты видал таких перепелок пара за пять рублей?! Вы посмотрите на этого олуха, люди! Он видал таких перепелок пара за пять рублей! Смотрите, смотрите на него, он сумасшедший, как Оришаури!..

— Я иду с тобой на спор, что это был Жорка Хамурдзаки с «Пестеля»! Он еще продал мне сотню английских кованых крючков!

— Да? Ты еще скажи, что это был Пестель с «Жорки Хамурдзаки»?!

— Хорошо, пусть это был Пестель! Зато я могу тебе за очень дешево уступить крючки! Английские! Кованые! Клянусь детьми, только для тебя! ..

Тошке всегда казалось, что кричащие на Турецком базаре люди вот-вот подерутся. Весь базар передерется. Потому что так кричать можно только перед самой дракой.

Но драться никто и не думал. Для этого просто не было никаких причин. Перепелов покупали все же по пять рублей за пару, никого не уводили в сумасшедший дом, и английские кованые крючки, блестящие и тонкие, словно сработанные из серебряной паутины, мирно перекочевывали из одного кармана в другой.

Среди этой беспокойной, размахивающей руками и надрывающей себе горло толпы степенно прохаживались люди, говорящие только шепотом. Время от времени они боком, как крабы, подходили к кому-нибудь, кто, по их мнению, мог оказаться покупателем; отвернувшись в сторону, шептали граммофонными голосами:

— Лезвия «Жиллет»?.. Итальянские чулки?.. Швейные иголки?.. Камни для зажигалок?..

Отвечать было не обязательно. Шептун расценивал молчание как отсутствие интереса к его чулкам и иголкам и шел себе дальше со скучающим видом человека, случайно затесавшегося в эту базарную толчею.

— Если я еще раз узнаю, что ты шатаешься даже где-то возле Турецкого базара, я брошу все и уеду обратно в Нефтегорск! — Мама смотрела на Тошку страдающими глазами. — Не забывай — у меня больное сердце.

Тошке было известно, что мамино сердце не в порядке лишь по его вине. И что усатая соседка, живущая в квартире напротив, непременно сообщит всему дому о том, что:

— Опять видела сынка нового главного бухгалтера на Турецком. И чего он туда только ходит, какой имеет коммерческий интерес?

У самой у нее интерес был особый: она торговала всяким перешитым барахлом, и ее низкий, басовитый голос с утра и до темноты гудел над тесными базарными рядами. Он словно сигналы буйка, поставленного у рифов, помогал Тошке своевременно обойти опасное место.

Что же касается интереса, то у Тошки он тоже был. Свой собственный, не коммерческий интерес. Ему нравился разноязычный гомон, диковинные вещицы, разложенные на подстилках из мешковины, лихие песни шарманщика и потрясающие рассказы подгулявших рыбаков.

— Раз невод мы выбирали за Нижним мысом. Ну, знаешь, где кривой Тарас в прошлом году трубку потерял. Захожу в воду — во! — по колено только. Он меня хвостом — хрясь! — во! — до кости! Сапог свиной кожи, подклейку, брюки с диагонали и еще до самой кости. Во! Багром зацепили — скат, гадюка такая! Сам с колесо, а хвост две четверти, как ножовка. Доктор с иголкой вокруг бегает, шить, говорит, ногу буду. А я ему говорю: «Иди ты, швабра в халате, рыба ж уйдет!»

— Откудова это доктор за Нижним мысом взялся? — сомневались слушатели.

— Откудова взялся, там его уже нет, — смертельно обижался рассказчик и тут же замолкал.

А Тошка смотрел на его сапоги из свиной кожи, на изъеденные солью руки с короткими растопыренными пальцами и видел, как тащат багром на берег пучеглазого ската, как лупит он по воде зазубренным страшным хвостом и льется кровь на желтый, скрипучий песок...

Кроме всего прочего на Турецком базаре, как известно, находилась красильня, в которой работал Бобоська.

После столкновения с Сушеным Логарифмом открыто появиться у красильни было небезопасно. Поэтому Тошка хитрил: пробегал мимо, прячась за едущий по улице фаэтон. Фаэтон ехал медленно, пробираясь сквозь людскую толчею по узкой, мощеной булыжником мостовой. Черноусые фаэтонщики в широких казакинах, собранных у пояса в великое множество складок, кричали густыми голосами:

— Хабарда-а! Стороны-и-ись!..

Сзади, уцепившись за рессоры, висели мальчишки. Время от времени извозчик, не оборачиваясь, хлестал длинным кнутом по задку фаэтона. Мальчишки с визгом осыпались на мостовую. Лошадь в черной сбруе, украшенной медными бляшками, черные лаковые борта фаэтона, черные казакины кучеров, хрустальный блеск фонарей — все это было невероятно красиво. Тошка бежал рядом с фаэтоном, вдыхая сытный дух, исходивший от лошадей.

— Хабарда-а!..

Вот и знакомый раствор. В его туманной глубине маячила фигура Сушеного Логарифма, на пороге, оседлав расшатанный стул, сидел Серапион. Бобоськи нигде не было видно.

Добежав до угла, Тошка остановился, перевел дыхание.

— Аба, извозчик! — Трое молодцов в широких клешах, обнявшись, стояли поперек улицы. — Извозчик! На луну, вокруг луны и обратно, сколько возьмешь?

— Хабарда!!!

Лошади косили из-под шор умными карими глазами, молодцы с хохотом расцепляли руки, и фаэтон, плавно покачиваясь выкатывался на набережную. Под его сложенным в гармошку верхом, ухватясь за рессоры, гроздьями висели мальчишки.

А Бобоськи все не было. Исчез куда-то Бобоська. Тошка возвращался в пеструю толчею базара, где все так необычно: и голоса, и краски, и запахи — все так непохоже на далекий, пыльный и притихший от сухого зноя Нефтегорск.

— Рыба! Рыба! Совсем живой рыба! Сам удивляюсь...

— Аба, виноград! Черный, как глаза молодой невесты, сладкий, как песня соловья!..

— Губки! Губки! Греческие губки!..

— Лески, крючки, грузила! Лески, крючки, грузила!

— Хабарда-а!..

Тошка снова пристроился за фаэтоном.

— Ты куда бежишь, Топольков? — неожиданно раздался строгий и странно знакомый голос.

«Кто это может быть? — подумал Тошка и остановился. — Да ведь это Кло! Неужели и вправду Кло?»

Он медленно, точно боясь спугнуть догадку, обернулся. Кло стояла у дверей овощной лавки и улыбалась ему.

— Что, испугался? Подумал — Буратино, да? А скажи, здорово я умею кричать ее голосом?

Буратино — это учительница биологии. Она классный руководителей у нее длинный, острый и красный нос и дребезжащий голос. У Кло совсем не получается так. Вовсе не похоже. И все же Тошка кивнул головой:

— Точь-в-точь Буратино... — В одной руке у Кло сумка с продуктами, в другой зажат кошелек. — Ты с базара?

— Да. А ты?

Тошке не хотелось врать. Он рассказал Кло, что ищет друга, но подойти к красильне не может, так как у него крупный конфликт с одним из руководителей этого химического предприятия.

— Ну, давай я подойду, — предложила Кло.

— А как?

— Очень просто. Как заказчица. Держи! — сунув Тошке сумку, она с независимым видом зашагала по тротуару.

— Здрасте! — сказала Кло, подходя к красильне и останавливаясь перед стулом, на котором дремал Серапион. Мне нужно...

— Мне тоже нужно, дорогой. Краска нужно, ацетон нужно, то-се, — перебил ее глава красильни. — Нет ничего, заказов не принимаем. Зайди в начале месяца, посмотрим.

— Мне нужен ваш работник, который разносит... Ну, это, по домам, в общем.

— Тоже нету.

— А когда он будет?

— Через три дня, — ответил Серапион и вдруг спохватился. — А тебе зачем? Ты кто такой?

— Инспекция, — небрежно бросила Кло и, повернувшись, пошла прочь.

— Ва! Инспекция! Вернись обратно, мадам инспекция, я тебе нос вытирать буду. Что за нахальный молодежь пошла!..

Издалека увидев Кло, Тошка пробился к ней сквозь толпу.

— Через три дня будет. Проболтался ваш Скорпион.

— А откуда ты это знаешь, что он Скорпион?

— Просто похож на скорпиона и все, — Кло загадочно усмехнулась. — Остроносый, колючий какой-то и злюка вдобавок.

• Предыдущая
• 23/32
• Следующая