Адвокат - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 22

• Предыдущая
• 22/68
• Следующая

— Она выполняет и обязанности секретарши?

— О нет. Секретаршам у нас делать нечего. Печатаем сами, бумажки подшиваем сами, кофе варим тоже сами. — Слегка подавшись вперед, Мордехай понизил голос: — Мы давно работаем вместе, Майкл, и каждый обжил маленькую нишу. Честно говоря, нам нужна струя свежего воздуха, нужно новое лицо, новые идеи.

— Уж больно заманчив предложенный оклад, — сказал я с жалкими потугами на юмор.

Мордехай улыбнулся:

— Ты идешь к нам не ради денег. Ты идешь к нам по зову души.

Почти всю ночь душа моя не давала мне покоя. Достаточно ли у меня мужества, чтобы уйти из фирмы? Насколько я искренен в намерении всерьез заняться работой, за которую так мало платят? Ведь мне предстоит распрощаться воистину с миллионами.

Все, о чем я мечтал, лопнет, как мыльный пузырь.

Однако вовремя.

Руины семейной жизни окропят брызги лопнувшей карьеры.

Во вторник я сказался больным.

— Грипп, наверное, — сообщил по телефону Полли, потребовавшей, как ее учили, подробностей.

Жар, горло обложено, голова болит? Да, все сразу. Или на выбор — как вам угодно. Если сотрудник фирмы решил не явиться на работу, он должен лежать пластом.

Полли сказала, что заполнит соответствующий бланк и передаст Рудольфу. Да пусть! Зная, что Рудольф непременно захочет позвонить, я вышел ранним утром из квартиры. Лучше бродить по улицам, чем объясняться с ним. Снег быстро таял, на сегодня обещали около десяти тепла. Прогулка по набережной Потомака заняла примерно час. Поглощая порцию за порцией мороженое, купленное у торгующих тут и там лоточников, я наблюдал за байдарками, в которых спортсмены энергичными гребками пытались согреться.

В десять утра я отправился на похороны.

Тротуар перед церковью перегораживали барьеры, возле них толпились полицейские, мотоциклы которых стояли на проезжей части. Подальше виднелись фургоны телевизионщиков.

Толпа у входа внимала кричавшему в микрофон мужчине. Кое-где — к радости сновавших с видео — и фотокамерами репортеров — люди держали над головами наспех сделанные транспаранты. Оставив машину на боковой улочке в трех кварталах от церкви, я торопливо прошагал к храму, но не к главному входу, куда было не пробиться, а к маленькой задней двери, охраняемой темнокожим привратником.

Осведомившись, не репортер ли я, он посторонился. По скрипучим ступеням я поднялся на балкон. На полу ковер пурпурных оттенков, кресла из темного дерева, витражи в окнах чисто вымыты — отчасти я понимал нежелание преподобного отца иметь дело с бродягами.

Я выбрал место на балконе, прямо над алтарем. С улицы донеслось пение хора, расположившегося на лестнице главного входа. По безлюдному залу поплыла музыка.

Но вот хор умолк, двери распахнулись, и в храм повалил народ. Балкон задрожал от топота множества ног. В задней части алтаря разместился хор. Его преподобие взял на себя роль регулировщика: репортеры — направо, малыши — вперед, активисты с подопечными бродягами — в центр. Я увидел Мордехая в сопровождении двух незнакомых мне мужчин. Четверо вооруженных охранников через небольшую боковую дверь ввели узников: мать Лонти и двух ее братьев в синих тюремных робах, наручниках, с цепями на ногах.

Их поставили во втором ряду, позади бабки и еще каких-то родственников.

Постепенно зал притих. От сводов вниз хлынули низкие и печальные звуки органа. У меня за спиной раздался шум, на мгновение головы повернулись в мою сторону. На алтарь взошел священник и движением рук предложил всем подняться.

Служители в белых перчатках вкатили и установили перед алтарем гробы — материнский посередине. Я увидел маленький, чуть более полуметра, гробик младенца. Домовины Онтарио, Алонсо и Данте были среднего размера. У меня защемило в груди. В зале кто-то заплакал. Запел хор.

Служители принялись укладывать венки вокруг гробов; вдруг с ужасом подумал, что гробы собираются открыть.

Раньше мне не приходилось бывать на негритянских похоронах, я не представлял их ритуал. На экране телевизора гроб иногда открывали, и родственники в последний раз целовали усопшего. Стервятники с камерами так и сторожили этот момент.

Священник решительно покачал головой: нет.

Вокруг гробов образовалась толпа, люди рыдали, заламывая руки и временами заглушая хор. Соседи безуспешно пытались успокоить пронзительно вопящую бабку.

Я с трудом верил собственным глазам. Где были эти люди два месяца назад? При жизни Лонти и ее детям не досталось и капельки той любви, которую толпа с таким рвением источала сейчас.

Устремились к алтарю и гиены с лампами-вспышками.

Похороны превратились в чудовищный спектакль.

Наконец священнику удалось навести порядок. Под протяжный и жалобный голос органа прошла последняя молитва. Народ двинулся мимо гробов.

Служба длилась полтора часа. Две тысячи долларов принесли неплохой результат. Я мог им гордиться.

Из церкви темнокожая масса, запрудив проезжую часть, потекла в сторону Капитолия. Началась демонстрация. В самой гуще шагал Мордехай. «Сколько подобных шествий уже было!» — подумал я, когда толпа повернула за угол. «И все-таки их должно быть больше», — наверняка ответил бы Грин.

Став компаньоном «Дрейк энд Суини» в тридцать лет, Рудольф Майерс по-прежнему удерживал этот рекорд. Если дела будут развиваться в соответствии с его планами, то в один прекрасный день он станет старейшим среди действующих компаньонов. Призванием и смыслом жизни Рудольфа являлось служение Праву, это могла подтвердить каждая из трех его бывших жен. Иные дела у него выходили из рук вон плохо; работе в фирме он отдавался без остатка.

Рудольф ждал меня в шесть вечера. Полли, как и другие секретарши и большая часть помощников, отправилась домой. К половине шестого суета в коридорах пошла на убыль.

Закрыв за собой дверь, я сел у стола Рудольфа.

— А мне казалось, ты болен.

— Я ухожу, Рудольф. — Слова прозвучали беспечно, но на душе у меня кошки скребли.

Он отодвинул от себя толстенную конторскую книгу, аккуратно вставил в колпачок дорогую ручку.

— Слушаю тебя.

— Я ухожу из фирмы. Мне предложили работу в адвокатской конторе для бедных.

— Не валяй дурака, Майк.

— Я не валяю дурака. Я принял решение. Мне хочется уйти отсюда, не создавая по возможности ни для кого проблем.

— Через три года ты станешь компаньоном.

— Я нашел кое-что получше.

В растерянности Рудольф выкатил глаза:

— Брось, Майк. Нельзя же терять голову из-за одного неприятного случая.

— Я в своем уме, Рудольф. Просто ухожу в другую сферу.

— Единственный из девяти!

— Тем лучше для них. Я буду рад, если они почувствуют себя счастливыми. Впрочем, судейские крысы — народец странный.

— Куда ты уходишь?

— В адвокатскую контору неподалеку от Логан-сёркл.

Она занимается правами бездомных.

— Правами бездомных?

— Да.

— Сколько тебе дали?

— О, целое состояние! Хочешь внести пожертвование?

— Ты рехнулся!

— Нет, всего лишь переживаю маленький кризис, Рудольф. Тридцать два года — слишком юный возраст, чтобы действительно сойти с ума. Я же рассчитываю обрести покой в самом ближайшем будущем.

— Возьми месяц. Поработай с бродягами, перебесись и возвращайся. Ты уходишь в самое тяжелое для нас время.

Без движения лежат груды дел.

— Оставь, Рудольф. Когда знаешь, что под тобой растянута страховочная сетка, к упражнениям на проволоке пропадает всякий интерес.

— Интерес? Ты согласился из интереса?

— Исключительно. Представляешь, как приятно трудиться, не поглядывая ежеминутно на часы?

— А Клер?

Вопрос выдал всю глубину его отчаяния. С моей женой Рудольф был едва знаком, да и совет по поводу семейного счастья мог дать кто угодно, только не он.

— С ней все в порядке. Мне бы хотелось уйти в пятницу.

Рудольф, прикрыв глаза, медленно покачал головой:

• Предыдущая
• 22/68
• Следующая