Зелёный шум - Мусатов Алексей Иванович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая

— Вот-вот, — подхватил Кузяев. — Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда — вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в её положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный…

— А никто Александру Степановну не судит пока, — перебил Кузяева Николай Иванович. — К чему такая защитительная речь? — Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей свёрток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.

— А мне… мне самой куда же? — растерянно спросила Александра. — Дома, что ли, сидеть… милиционера ждать?

— Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберёмся.

И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.

Александра опустилась на перевёрнутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.

— Эх, недотёпа! — с досадой сказал Кузяев. — При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. — Потом, строго поглядев на Гошку, добавил — А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет…

— Мама, о чём это он? — недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.

— Ой, сынок, — заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. — Не тронь ты дядю. Одна я во всём виноватая. И куда только несёт меня, куда прибивает?

Гошка освободился от рук матери.

— Хватит тебе! Задожжила… Раньше надо было думать.

Через полутёмные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.

Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.

— Гош, а Гош! — вполголоса заговорил Никитка. — А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.

— Что ты слышал?

— Про мамку твою, про всё. Только ты не думай… Может она и не виновата совсем… Может, тут другие кто…

— Чего ты плетёшь? Какие другие? — с досадой перебил его Гошка. — Мамка же сама во всём призналась.

— Так-то оно так. А всё равно не думай чего плохого. Давай лучше в школу собираться, пора уже.

Мальчики вошли в избу, и Гошка, достав свой видавший виды дерматиновый портфель, принялся засовывать в него тетрадки и учебники.

Где-то в глубине сознания у мальчика слабым родничком пробивалась мысль, что это, пожалуй, хорошо, что мамка больше не хитрила, а честно, без утайки призналась в своей вине.

Но эта мысль сразу же забивалась другой.

Гошка понимал, что теперь у них в доме всё пойдёт кувырком. Сегодня или завтра появится милиционер, такой молоденький, с усиками, в щегольских начищенных сапожках, и ласково пригласит мать в сельсовет: «Пройдёмте, гражданочка!»

А там на «гражданочку» составят протокол, потом вызовут в суд, и, может быть, она долго-долго не вернётся домой.

Гошка с «маломощной командой» — Мишкой и Клавой останется в Клинцах, и ему придётся вести всё хозяйство.

Колхозники будут обходить дом Шараповых стороной, словно в нём живут какие-то зачумлённые, и Гошка, наверное, не раз услышит о себе недобрые слова. «А это сынок Шараповой, что на чужое польстилась».

И всё же Гошка многого не понимал. Что стало с матерью? Как она могла решиться продать ребячьих поросят?

— Ну, что ты пихаешь, что пихаешь? — с досадой прикрикнул на приятеля Никитка, заметив, как тот торопливо и беспорядочно засовывает в портфель тетрадки и учебники. — У нас же арифметика сегодня, ботаника да русский, а ты чего нахватал…

Он перебрал Гошкины учебники и тетради, отложил в сторону всё ненужное для сегодняшних занятий, закрыл портфель и сунул его в руки приятелю.

Всю дорогу до школы Гошка упрямо молчал. Никитка забегал то сбоку, то спереди, заводил разговор об уроках, об учительнице, которая, по его расчётам, обязательно должна сегодня вызвать их к доске.

— Да помолчи, и так тошно!.. — оборвал его Гошка. Он вдруг свернул с шоссейной дороги в сторону и, цепляясь за ветки кустов, стал спускаться по оледеневшей тропинке на дно оврага.

Одна из веток с треском обломилась, Гошка упал, шагов десять прокатился плашмя, потом вновь вскочил на ноги и погрозил Никитке кулаком:

— Не ходи за мной!

Никитка только пожал плечами — он и в хорошую-то погоду не очень любит спускаться в Шарагин овраг, а тут ещё по ледяной дорожке. Пусть Гошка храбрится, а ему ещё дорога голова на плечах. И он торопливо зашагал по шоссейке.

А Гошка тем временем достал из кустов свой портфель, пересёк овраг, потом молодую дубовую рощицу и вышел к пришкольному участку.

Сейчас он перелезет через знакомый лаз в изгороди, войдёт в школу с чёрного хода, незаметно проберётся в класс и сядет за свою парту. Весь день он будет сидеть тихо, ни к кому не подойдёт, ни с кем не заговорит, а после уроков так же незаметно, через овраг, ускользнёт домой.

Но что это? Едва только Гошка подобрался к чёрному ходу, как у поленницы дров натолкнулся на Митьку Кузяева, Ельку, Никитку, Таню и Борьку Покатиловых. Кажется, здесь собралось всё третье звено.

— А-а, сам Шарап пожаловал, — ухмыльнулся Митька, постукивая о полено суковатой палкой с загогулиной. — Вот и кстати. Тебе не икалось?

— Ты почему окольным путём в школу пробираешься? — спросил Борька Покатилов.

— Где хочу, там и хожу, — насупился Гошка. — Дорожка не заказана.

Он дёрнулся и хотел было проскользнуть в школу, но Борька его задержал.

— Это правда? — растерянно спросил он. — Наших поросят продали? Твоя мамка?

Гошка молчал. Засунув руки в карманы и глядя в сторону, он только прислонился к поленнице дров.

— У него от переживаний, видать, память отшибло. Тогда я могу напомнить, — вызвался Митяй и с прищуром оглядел Гошку — теперь уж он сведёт с ним старые счёты, за всё расквитается!

Привстав с берёзового чурбака, Митяй принялся рассказывать о том, что он слышал сегодня утром во дворе у Шараповых. Сейчас в колхозе, наверное, уже все знают, что натворила Гошкина мать. Ей, конечно, даром это не пройдёт. Но с тёткой Александрой пусть разбираются взрослые, а они, пионеры, должны поговорить о Гошке Шарапове. Как же он смел так обмануть своих товарищей?

Знал, что мать собирается продать пионерских поросят, и никому об этом даже не заикнулся. И не только не заикнулся, а сам тайно поехал с матерью на базар и помогал ей сбывать поросят. Это ли не скандал? И всё это происходит в третьем звене, которое готовило колхозу такой замечательный первомайский подарок.

Гошка почувствовал, как у него похолодели руки.

Что угодно, но этого он не ожидал!

И такое говорит Митька Кузяев, первый пройдоха в деревне.

— Ско… скотина ты! — процедил Гошка, подаваясь вперёд. — Да я… я тебя!

Митька на всякий случай отступил назад и выставил вперёд суковатую палку.

— Ну-ну, не расходись — напорешься! — предупредил он и пожаловался ребятам — Видали! Как бешеный бросается. Ясно, что совесть нечиста.

— Погодите, ребята, погодите, — замахала руками Таня. — Тут что-то не так. Ничего Гошка не продавал, ничего он не знает. Он и в город-то ездил только в лечебницу. Поросёнка доктору показать.

— Это всё для отвода глаз придумано, — сказал Митька. — Он же хитрюга, Шарап… под стать мамаше своей.

— С ним и Никитка в городе был… — напомнила Елька. — Пусть он скажет.

— Да не так всё это, не так! — закричал подоспевший Никитка. — Вы слушайте, чего я скажу, я всё знаю.

— Давай-давай, — фыркнул Митька. — Говорят, ты тоже видел, как Гошка с матерью поросят продавал.

— И ты на базаре был? — удивился Борька. — А почему молчал до сих пор?

— Ну, был. Только я не о том хочу… — начал было сбитый с толку Никитка, но тут в коридоре прогремел звонок, и ребята побежали в школу.

Только Митяй задержал Никитку и затолкал его в дальний угол раздевалки.

— Чего ты, Кузяй, чего? На урок же опоздаем, — чуя недоброе, взмолился Никитка.

— Успеется, — ухмыльнулся Митяй. — Ты мне вот что скажи: тебе батька десять рублей дал?

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая