Клава Назарова - Мусатов Алексей Иванович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/66
• Следующая

На столе лежала какая-то карта-план: обер-лейтенант то ли изучал её, то ли перечерчивал.

Варя вгляделась в карту, увидела схематический план Ленинграда, какие-то стрелы, названия воинских частей и сунула карту за пазуху. Затем она осторожно опрокинула стол, пролила на пол тушь, разбросала по комнате вещи и поспешно ушла из военного городка.

План спрятала дома, а рано утром ни жива ни мертва вернулась в городок и принялась будить обер-лейтенанта.

Зелёный, еле стоящий на ногах офицер бросился к опрокинутому столу, потом принялся шарить в шкафу, на этажерке.

— План… карта! Здесь был… на столе! — хрипло заговорил он, наступая на Варю.

— Да что вы, обер-лейтенант… Проспитесь сначала.

Офицер вдруг схватил Варю за горло.

— Говори, девка! Где план?

— Пустите… кричать буду! — Варя с трудом вырвалась из его рук и кинулась к двери. — Ничего я не знаю! Вы здесь вчера такой погром учинили… К вам подойти невозможно было. Какие-то бумаги со стола в печке сожгли. Можете вот других офицеров спросить…

Обер-лейтенант, увидев следы пьяного дебоша в комнате, схватился за голову.

А вечером Варя пробралась на квартиру к подруге и показала ей план-карту.

Лицо у Клавы просияло.

— А находочке, кажется, цены нет. Это же план окружения Ленинграда. Как тебе удалось достать? — И, заметив синее пятно на шее подруги, прикрытое платком, тихо спросила: — Били?

— Нет. Придушили чуть… — Варя, закусив губу, отвернулась, потом, не выдержав, расплакалась. — Ты думаешь, я от боли? Это бы всё пустяки. Тут другое… Ходишь среди офицеров, как дрянь последняя. Тебе гадости говорят, хамят, липнут, и ты улыбаешься, кокетничаешь. Противно… ненавистно всё!

Подруги долго молчали…

— Что ж делать? — вздохнула Клава. — Мы знали, на что шли. Сил нет — могу я встать на твоё место.

Варя покачала головой: нет, нет, это только минутная слабость. Она знает, на войне лёгкого не ищут.

— Ты только нашим ребятам объясни, — попросила Варя подругу. — Пусть они плохо обо мне не думают. А то на днях иду я с офицером по улице, а Дима Петровский мне навстречу. Видела бы ты, как он мне в лицо фыркнул…

Клава нахмурилась.

— Объясню… Обязательно! — пообещала она, потом неожиданно спросила: — Олечке скоро три года будет?

— Да, через неделю. А при чём тут Олечка? — удивилась Варя.

— Да так, вспомнила… — уклончиво сказала Клава. — Надо бы её день рождения отметить. Хорошая дочка у тебя растёт.

— Как тут отметишь? — вздохнула Варя. — В доме пусто, хоть шаром покати.

Подруги расстались, а ровно через неделю, под вечер, Клава заявилась к Филатовым.

Она поздравила мать и бабушку с днём рождения Олечки, расцеловала девочку и принялась примерять на неё цветастое в голубых васильках и жёлтых ромашках ситцевое платьице.

— Сама шила, — похвалилась Клава. — Видали, какая портниха из меня получается? Война кончится — я ещё, пожалуй, модисткой заделаюсь.

Затем пришли Федя Сушков, Саша Бондарин, Дима Петровский, Люба Кочеткова, Зина Бахарева. Всего собралось человек семь. Каждый поздравил Олечку с днём рождения и что-нибудь преподнёс ей: кто детскую игрушку, случайно обнаруженную дома, кто башмачки, кто кулёчек конфет, кто кусок белой булки, ставшей большой редкостью в городе.

Дима Петровский со смущённым видом поставил на стол бутылку с медицинским спиртом.

— Это тоже на «зубок» новорождённой? — смеялся Саша Бондарин.

— Это от мамы, — пояснил Дима. — Компрессы там ставить девочке, растирания делать.

— А откуда вы узнали, что у Оли день рождения? — спросила Варя у ребят.

— Мы же теперь разведчики, — улыбнулся Федя. — Нам всё положено знать.

Варя покосилась на подругу.

— Твоя работка?

— Я им только про день рождения напомнила, — призналась Клава. — А подарки — это они по своей инициативе.

Позже всех к Филатовым заявился Ваня Архипов.

— А, я, ребята, бегал, бегал по городу и ничего для маленькой не нашёл, — признался он. — Вот только картошки принёс… со своего огорода. — И он передал Варе полную кошёлку крупной картошки.

— Тоже красиво! — обрадовалась Клава. — Вот и попируем, почествуем Олечку.

— Неплохо бы ещё внутреннее растирание сделать. — Федя покосился на бутылку со спиртом, потом на Клаву. — Вы как к этому относитесь, товарищ пионервожатый?

— В целом положительно… Но не больше двадцати граммов на душу.

Через каких-нибудь полчаса чугунок с рассыпчатой картошкой, дымясь ароматным паром, уже стоял на столе. У хозяйки дома нашлись солёные огурчики, капуста, и никогда ещё столь скромный ужин не казался ребятам таким вкусным.

Варя налила каждому по полрюмки спирту. Клава поднялась из-за стола и посмотрела на мирно посапывающую в своей кроватке Барину дочку.

— За счастье Олечки! — сказала она, поднимая рюмку. — И пусть эти чёрные дни пройдут для неё, как дурной сон.

Ребята храбро опрокинули рюмки, обожглись, закашлялись и принялись жадно запивать водой.

— А твоя «находочка», Варя, уже доставлена куда надо, — обратилась Клава к подруге. — Седой тебе благодарность шлёт.

— Мне? Это правда?.. — вспыхнула Варя.

— Именно тебе… Лично! Позавчера Володя Аржанцев сообщил.

Ребята, которые уже знали от Клавы, чем занимается Варя в военном городке, с уважением посмотрели на молодую мать.

— Ты на меня не сердись, — шепнул Варе Дима Петровский. — Мало я знал о твоей работе. Ну, и думал всякое такое… Теперь Клаша мне всё объяснила.

— Ничего, Дима, я не сержусь, — ответила Варя. И подумала: как это хорошо, что Клава устроила такую пирушку.

Вернувшись из лесу, Володя Аржанцев передал Клаве очередные задания партизанского штаба и между прочим сообщил, что в отряде перехватили директиву фашистского командования. В ней говорилось о том, что фюрер приказал доставить в Германию из восточных областей четыреста — пятьсот отборных, здоровых девушек.

— Седой просил передать, что надо быть начеку. Советовал предупредить молодёжь, что их ожидает в Германии.

В этот же день по цепочке Клава собрала у себя на квартире всех комсомольцев и рассказала о задании партизанского штаба. Было решено, что каждый подпольщик предупредит живущих с ним по соседству юношей и девушек о том, что их ожидает в ближайшие дни. Наметили выпустить листовку, чтобы потом распространить её среди молодёжи.

— Надо, чтобы девчата отсиживались дома, не показывались на глаза немцам, — наказывала Клава.

Вскоре в Острове появились вербовщики. Они расхаживали по домам, ловили молодёжь на бирже труда и расписывали прелести жизни в Германии.

На стенах домов появились красочные плакаты. Дородная русоволосая русская девушка стояла на подножке вагона и, источая медовую улыбку, словно уезжая на курорт, приветливо махала пухлой рукой. Под плакатом крупная надпись: «Я еду в Германию».

Но охотников поехать на чужбину не находилось. Юноши и девушки отсиживались дома, прятались от вербовщиков, старались не попадать под облаву.

А на плакате, что висел около комендатуры, чья-то рука, словно перечеркнув сияющую улыбку девушки, приглашающей поехать в Германию, крупно написала: «Ну и поезжай…» Дальше следовало забористое бранное словечко.

Тогда немцы отдали распоряжение всем девушкам города пройти медицинскую комиссию. За неявку были обещаны всякие кары. Полицаи разносили по домам повестки, брали от матерей подписку, что их дочери извещены о комиссии.

Получила повестку Рая Самарина, потом и Клава.

— Вот тебе и частная мастерская, — расстроилась Мария Степановна. — А я-то надеялась…

Энергичная и хлопотливая, она не могла долго предаваться унынию и направилась в городскую управу, где у неё были какие-то связи.

Там она выяснила, что немцы будут отправлять в Германию только самых отборных, здоровых девушек. Тогда Мария Степановна пошла к знакомой врачихе, которую много лет обшивала, и вернулась от неё с двумя справками для Раи и Клавы. В одной было сказано, что Рая — припадочная, в другой — что у Клавы трахома.

• Предыдущая
• 49/66
• Следующая