Клава Назарова - Мусатов Алексей Иванович - Страница 65

• Предыдущая
• 65/66
• Следующая

В этот же день в сумерки в общую камеру, где помещалась Евдокия Фёдоровна, вошёл коридорный и сказал, что Назарова свободна и может отправляться домой.

— А Клаша, дочка моя? С ней как?

— Ничего не знаю, — хмуро ответил коридорный. — Приказано отпустить старуху Назарову, и весь разговор. Давай, давай пошевеливайся.

Евдокия Фёдоровна с трудом поднялась с койки, собрала вещички. В руки попала вязаная жакетка дочери, которую утром передала ей Пахоркина. Она задержалась в камере всего лишь на минутку, ничего толком не объяснила, и вид у неё был виноватый и растерянный.

Попрощавшись с обитателями камеры, Евдокия Фёдоровна вышла в коридор и поискала глазами Пахоркину. Но той на дежурстве не было.

— Мне бы с дочкой проститься, — попросила она коридорного, показывая на дверь соседней камеры. — Хотя бы через глазок увидеть.

— Давай, старуха, топай, не задерживайся, — недовольно отмахнулся коридорный и, проводив её до часового у входа, почти вытолкал на улицу.

Было уже темно. Мела позёмка. Где-то на крыше тоскливо бренчал оторванный лист железа.

Евдокия Фёдоровна медленно побрела к дому. Ноги еле держали её, сердце учащённо колотилось, голова кружилась от свежего воздуха.

Она шла и корила себя: какая же она плохая мать — ушла из тюрьмы, не повидав дочери и не спросив начальства, когда же Клаву теперь отпустят? Или ещё долго будут держать в одиночке?

«Да нет, не должны… Клаша-то правильно говорила: обязательно нас выпустят. Вот с меня и начали…»

На обледеневшем спуске к Базарной площади Евдокия Фёдоровна поскользнулась и грузно осела в снег.

Ей помогла подняться коренастая незнакомая женщина, одетая в засаленный дублёный полушубок и мужскую шапку-треух.

— Куда тебя несёт, старая? — ворчливо заметила она. — Теперь дороги через базар нет. Добрые люди это место стороной обходят.

— А с чего бы обходить? — возразила Евдокия Фёдоровна. — Я этой дорогой с малых лет хожу.

— И все ходили… А с сего дня заклятое там место, страшное.

— Да чего ж страшного-то?

— Ты что, мать моя, знать ничего не знаешь? — удивилась женщина в треухе. — Болела, что ли, или в отлучке была? — Она посмотрела в сторону Базарной площади и, вздрогнув, перекрестилась. — Да здесь утром такое видеть привелось… Век не забудешь! Трёх людей повесили… Они и посейчас висят. И приказано их ещё трое суток в петле держать. К ним и часовой приставлен, чтобы никто из родных их снять не посмел.

— Людей повесили? — чуя недоброе, сдавленным голосом переспросила Евдокия Фёдоровна. — А люди-то какие… люди-то? Чьи они?

— Да наши люди, свои, островские… Одна, говорят, Клава Назарова, другая…

Женщина в треухе не договорила.

Евдокия Фёдоровна, вскрикнув, вдруг грузно осела на неё и стала сползать вниз.

Женщина растерянно оглянулась: кого бы позвать на помощь? Кругом было пустынно. Но вот со стороны площади мелькнуло несколько фигур.

— Люди добрые, помогите! — негромко окликнула их женщина в треухе.

Фигуры приблизились: это были Федя, Дима и Ваня Архипов.

— Замёрз кто-нибудь? — спросил Дима.

— Да нет. Старуху вот встретила. Боюсь, не кондрашка ли её хватила? — Женщина в полушубке рассказала, что произошло.

Ребята наклонились и узнали Евдокию Фёдоровну.

— Тётя Дуня, — принялся тормошить её Дима. — Что с тобой? Очнись! Это мы, ребята, свои…

— Эх, гады! — скрипнул зубами Федя. — Зараз обеих доконали… и мать и дочь.

— Ты погоди, не лютуй зря, — остановил его Дима. — Она ещё живая, тётя Дуня. Плохо только с ней. Давайте так: вы санки достаньте и везите её домой, а я за матерью сбегаю…

Отпустив женщину в треухе, Федя с Ваней раздобыли санки и минут через двадцать привезли Евдокию Фёдоровну домой.

Вскоре пришёл Дима, а вместе с ним его мать и Варя Филатова. Елена Александровна оказала Евдокии Фёдоровне первую помощь, привела её в чувство.

— Сердце у неё ещё крепкое, но с головой что-то случилось, — сказала она. — Заговариваться стала. Надо около неё подежурить.

— Я останусь, — согласилась Варя и, сняв пальто, принялась наводить в запущенной комнате порядок.

Елена Александровна ушла, а ребята всё ещё продолжали сидеть около печки.

Ваня, втиснувшись в угол, обхватил голову руками, Дима задумчиво рассматривал подвернувшийся ему пионерский горн, Федя, не моргая, смотрел на огонь и, словно не чуя боли, голой рукой хватал выскакивающие из печки пунцовые угли и бросал их обратно в топку.

Варя с грустью посмотрела на ребят. Сегодняшнее утро на площади, казалось, пригнуло их к земле, состарило на много лет.

— Шли бы вы по домам, уже поздно, — посоветовала Варя. После ареста Клавы она как-то само собой стала у ребят за старшую. С ней советовались, делились мыслями, планами, высказывали свои сомнения и тревоги.

— Скоро уйдём, — отозвался Ваня. — Только сначала поговорить надо. — И он кинул сердитый взгляд на Федю. — О нём вот.

— Верно, надо поговорить! — подхватил Дима. — Ты, Варя, только подумай. Этот герой совсем голову потерял. Подговорил мальчишек и решил с ними пробраться ночью на площадь и снять Клаву с виселицы. Сегодня он даже в разведку отправился. Мы с Ваней еле утащили его с площади.

— А что ж, по-вашему, Клава трое суток на площади будет висеть, а мы терпи? — Федя судорожно вскинул голову, лицо его перекосилось от боли. — Какого человека потеряли! Какого человека! Нет, нам не простят этого! Никогда не простят!

Дима и Ваня опустили головы. О чём теперь говорить? Разве же они все эти недели не бредили планами, как бы только вырвать Клаву из тюрьмы? Тут было и вооружённое нападение, и подкуп часовых, и подкоп под тюремные стены. Но Клава же сама запретила им даже думать об этом. Варя опустилась рядом с Сушковым, тронула его за руку.

— Не надо, Федя, возьми себя в руки. Нам всем тяжко. Второй Клавы мы больше не найдём. Но война есть война. Когда гибнет один, десять других не лезут очертя голову под пули. Помни, что требовала от нас Клава: «Не будьте мальчишками, не лезьте на рожон. Затаитесь пока, притихните, сохраните себя. Вы ещё будете нужны». И мы, Федя, будем нужны! Вот увидишь!

Варя выглянула в сени, прислушалась и кивнула ребятам.

— Теперь идите!

Юноши поднялись. Федя сунул руку за пазуху и достал три бязевых лоскута. На каждом из них чёрной тушью было написано:

«Так будет с каждым, кто помогает бандитам!»

Варя покачала головой: она сама видела, как немцы после казни прикрепляли эти лоскуты к груди каждого повешенного.

— Уже успели снять? Когда? С кем?

— С Петькой работали… Сегодня вечером, — признался Федя. — Можете сжечь. Вместо них мы другие лоскутки повесили.

— А что написали? — спросил Дима.

— Да так, коротенько… Клашины слова: «Красная Армия придёт! Победа будет за нами!»

Дима и Ваня Архипов, не скрывая восхищения, посмотрели на приятеля и, подержав в руках бязевые лоскуты, бросили их в печку.

— Но к виселице больше не ходи, запрещаю! — строго сказала Варя Сушкову.

На следующий день она повидалась с Самариной и попросила её сходить в канцелярию тюрьмы, чтобы получить разрешение похоронить Клаву.

Мария Степановна согласилась.

«Сумели повесить, сумеем и похоронить», — цинично ответили ей в канцелярии, и она вернулась ни с чем.

Но когда тюремное начальство узнало, что ночью неизвестно кем на трупах казнённых были повешены новые лоскуты с новыми надписями, оно разрешило родственникам снять трупы и похоронить по собственному усмотрению.

На третьи сутки Шошина доставили в покойницкую, а Аню Костину родственники увезли в деревню.

Снять Клаву с виселицы и привезти на санках домой вызвались Федя, Дима и другие ребята.

— Ни в коем случае, — решительно запротестовала Варя. — Вы видели, что на площади всё время дежурят полицаи? А сегодня утром у дома Назаровых тоже поставили полицейского. Возможно, что за домом уже следят переодетые шпики. Думаете, это случайно? Немцы, как видно, и похороны решили использовать для того, чтобы выследить подпольщиков.

• Предыдущая
• 65/66
• Следующая