Новое море - Жданов Николай Гаврилович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/15
• Следующая

Пташка шагал по обочине шоссе, пропуская мимо себя грузовики. Когда машин стало меньше, он сошел с дороги и устало сел на траву.

Его сатиновая рубашка выбилась из-под ремня, ботинки запылились, вылинявшая кепочка сползла на лоб.

Багровое солнце садилось за ергенями, и в степи постепенно становилось темно.

Душноватый, горклый запах полыни и каких-то еще степных трав шел от прогретой за день земли. В небе зажглась одинокая звезда и влажным зеленоватым светом засияла над почерневшими холмами. Где-то далеко прогрохотал поезд, и стало еще тише вокруг.

Во всем мире были теперь только эта звезда да он, Пташка.

Что же, однако, делать?

Дядя Федя сказал: «Нам к самому Дону». Значит, и Настя там. Туда и надо идти!

Пташка вспомнил, что на карте, которая висела у них в классе, расстояние между Волгой и Доном, там, где проводят канал, было совсем небольшим — каких-нибудь два сантиметра. Пташка уже знал, что это только на карте два сантиметра, а на самом деле гораздо больше. Но все-таки он точно не представлял, сколько верст до Дона.

«А сколько бы ни было — обратно возвращаться не буду, — решил Пташка. — Жаль, что пожитки, и бутылка с молоком, и лепешки остались на полуторке. Ну что ж! Ребята говорили, что человек может даже совсем без пищи прожить шесть, а то и семь дней!»

Эта мысль ободрила Пташку.

Он встал и снова пошел вперед.

Шоссе тянулось теперь по самому краю неглубокой лощины. За ней виднелись во мраке причудливые очертания земляных холмов, у подножия их горели электрические фонари и под ними были кое-где люди. Тени этих людей, отбрасываемые далеко в степь, были такими громадными, что, казалось, там ходят великаны. Да и кто, кроме великанов или богатырей, мог бы нарыть эти земляные горы!

Пташка свернул с дороги и храбро направился в темноту. Он шагал, спотыкаясь на кочках, потом набрел на след, накатанный самосвалами.

За холмом, должно быть, что-то происходило. Оттуда доносился неясный шум, и на шоссе, прямо через лощину, светя фарами, выезжали грузовики.

С трудом взобравшись по крутому склону холма, Пташка увидел глубокий котлован, освещенный слепящими электрическими огнями. Он был похож на большой пруд, из которого выпустили воду. По глинистому неровному дну, как большие жуки, ползали самосвалы.

Две громадные машины ловко забирали грунт железными черпаками и ссыпали его в широкие корыта машин.

Людей не было видно, и Пташка подумал: «Уж не работают ли эти машины сами собой?»

Один среди развороченной земли и колеблющихся, таинственных ночных теней, Пташка почувствовал страх. Казалось, в темноте кто-то стоит, притаившись, и вот-вот протянет руку и схватит. И вдруг он увидел высокую черную башню, застывшую перед ним в ночном полумраке.

Но что это? Башня вдруг повернулась, будто громадная ветряная мельница, и два пронзительных электрических глаза устремились на Пташку, пригвоздив его на месте.

Послышалось мощное гуденье. Тяжелое, чугунное туловище башни качнулось (вместе с ним качнулись тени холмов) и двинулось на Пташку.

— А-а! — закричал Пташка и, не помня себя от ужаса, пустился бежать, то падая, то поднимаясь снова.

Раза два он оглянулся на бегу, и ему показалось, что башня медленно, но неотступно движется за ним следом.

Только выбравшись на шоссе, Пташка остановился, чтобы перевести дух.

Все еще боязливо оглядываясь, он зашагал дальше.

Пташка не сделал и сотни шагов по шоссе, как увидел в канавке у самой дороги небольшой костер и рядом с ним под сломанным старым деревом, выступавшим из темноты, кузов одинокой машины.

«Неужели наша полуторка?» — радостно подумал Пташка.

Однако у костра никого не было.

Подойдя к огню, Пташка поправил обгоревшие сучья и с ожиданием всмотрелся в темноту. Ему все казалось, что вот-вот появится дядя Федя или шофер Гриша. Может быть, они где-нибудь тут ищут его, Пташку. Вот, наверно, ему попадет за то, что отстал в дороге! Ну, пусть попадает, только бы они пришли поскорей!

Никто, однако, не появлялся.

Пташка подошел к машине и через стекло посмотрел в кабину: «Пусто!» Тогда он вскочил на колесо и заглянул на всякий случай в кузов: там ли еще втулка и его пальтецо, бутылка с молоком и лепешки? Ничего похожего!

Там стояли какая-то бочка, ящик и были еще другие вещи, прикрытые брезентовым пологом.

«Не наша совсем полуторка», — с огорчением понял Пташка.

В это время из темноты с лаем выскочила собака — мохнатая, черная, с рыжими подпалинами и светлым пятном на лбу.

Пташка в испуге так и остался стоять на колесе, ухватившись рукой за борт.

Вслед за собакой появился старик с охапкой сухих стеблей прошлогодней полыни. Он был в потертом брезентовом плаще.

— Назад, Туман! — крикнул он, бросив охапку у костра и торопливо подходя к Пташке. — Ты чего тут рыщешь? — грозно обратился он к мальчику.

В его сердитых глазах, упрятанных под насупленными седыми бровями, и во всем его большом лице с крупным и круглым, как картошина, носом, по-хозяйски расположившимся между багровых щек, не было в этот миг ничего, что могло бы подать надежду на пощаду.

Пташка и рта не успел раскрыть, как старик больно схватил его за руку, сдернул с колеса и приволок к костру.

— Кто ты такой есть? А? Говори! — хрипел он.

— Я, дедушка, думал, что это наша машина, — пролепетал Пташка. — Я у вас ничего не хотел взять! Честное пионерское, ничего! Вы не думайте! Я от своей машины отстал…

— Кто тебя знает, — недоверчиво сказал старик, все еще не отпуская Пташкину руку. — Может, ты отстал, а может, и нарочно сюда пришел поживиться… Пропуск, небось, у тебя не выправлен?

— Пропуск у меня не выправлен, — пробормотал совсем смущенный Пташка. — А разве сюда надо пропуск выправлять? Я не знал!

— А как же иначе? — сказал старик, отпустив, однако, Пташкину руку. — Да уж там пусть разбирают — чего ты знал, чего не знал, — продолжал он. — Мы вот с Туманом (он кивнул на собаку, которая, однако, с безразличным видом легла у костра) должны тебя для порядка заарестовать и препроводить куда следует.

Пташка стоял, боясь шелохнуться.

Старик же неторопливо достал из кармана трубку, набил ее табаком, спрятал в карман кисет и, отыскивая в костре подходящий уголек, продолжал все тем же зловещим тоном:

— Так, так… Отстал, говоришь. А где же отец-мать у тебя? Знают они, что ты тут за чужим добром охотишься? Ну, что же замолчал, а?

— Что же я буду говорить, раз вы честному пионерскому не верите! — обиделся Пташка.

— Так ты, выходит, к тому же и пионер? — укоризненно заметил дед.

— И пионер, а как же! Кого хочешь спросите! — вызывающе заговорил Пташка, задетый словами старика. — У меня и галстук есть, только днем жарко было, так я его в карман положил.

Пташка достал галстук и стал повязывать его на шею.

— Ишь ты какой, — сказал старик, еще раз внимательно посмотрев на Пташку. Затем он стал молча раскуривать свою трубку, как видно опять потухшую. — Небось отец с матерью и знать не знают, где ты теперь бродишь? — снова сказал он.

Пташка не отвечал.

— Что же молчишь? Совестно стало? — продолжал старик.

Пташка вдруг засопел, шмыгнул носом и отвернулся.

— Ты чего? — испугался дед. — Ну чего ты, малый? Не надо, не надо, брось!

Он подвинулся к Пташке и положил ему на плечо руку. Но Пташка отстранился.

— А чего пристали-то! Папку моего фашисты убили, и маму тоже, а вы — пристаете! — глотая слезы, с обидой проговорил он.

Старик растерянно крякнул и махнул рукой. Большое лицо его сжалось, будто от боли.

— Ладно уж, ладно… Не плачь! Чего уж теперь делать, — забормотал он. — Зовут-то тебя как?

• Предыдущая
• 3/15
• Следующая