Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/121
• Следующая

Потом поблизости земляночку выроем и, Бог даст, намоем золотишка… помнишь, говорил, когда Верка прибилась? Что не минуть нам фарта. Вот он и объявился…

Возбуждённые старатели перемыли лотками весь поднятый из шурфа песок, уже затемно Парфенов остановился, взвесил на руке добытое золото.

— Около четверти фунта потянет, лиха беда начало.

Ночью долго не мог угомониться. Опять ели жаренных на углях хариусов Верка хрумкала головы, — с голодухи приноровилась есть рыбу, а поначалу воротила нос.

Игнатий опять ушёл в воспоминания.

— Вот на таком же ключике, открытом мною, случилась в давние годы истинная беда, — он тяжко вздохнул и сел к костра, ссутулив плечи, загорюнившись, — по доброте своей в Зее хвалился дружкам удачей, и толпы копачей-хищников хлынули весной на мой ручей.

А следом Верхне-Амурская золотопромышленная компания послала горную разведку с заданием застолбить в свою пользу новую россыпь.

Угодила к нам эта разведка в самый разгар промывки и давай столбить ручей! Прогонять нас. Взбунтовались старатели, немедля повязали чиновников и вернули им россыпь — выпоротой.

— Как это, выпоротой, — поинтересовался Егор.

— По неписаным законам копачей, все захваченные на месте служащие золотопромышленной компании, имеющие намерение застолбить уже открытые хищниками богатые площади, получали по триста ударов палками, но зато, возвращались к своим хозяевам с добытыми сведениями о существовании золота.

Жалко мне досель тех пятерых услужливых бедолаг, но, что я мог один поделать супротив стихии старательской. Ить, промышленники из рук рвут прибыток, нагло обворовывают, дурят бумагами простых людей.

Конешным делом, малость переборщили дружки-ребятки, едва не отдали Богу душу после порки, отлежались малость и привели большой отряд стражников. Копачи было сунулись к ним, а стражники залпом из винтовок по людям… шестеро полегло насмерть, человек десять поранило…

Вот так-то, брат… Чую свою вину в этом… А компания всё же отбила россыпь, потом захватила весь район, а мы побрели дальше в тайгу: горе мыкать, шурфики бить, спасаться от предпринимателей и арендаторов дармового труда — истинных хищников и воров.

С той поры боюсь я указывать людям добытные места. Завсегда смерть рядышком с золотом бродит, в могилку за руку сводит… Эх-ха-ха-а… Вот нашли мы хорошую россыпь, — Игнатий прилёг в балагане и прикрыл ладонью глаза, — другой бы на моём месте дом купил, хозяйство завёл, а у меня этого в мыслях сроду не было…

Отпляшу зимой «камаринскую», погульбаню с девками, порадуюсь их щедростью, а потом опять сунусь через Фомин перекат. Оставь силой на год в Харбине — от скуки загнусь. Так думаю, что русский человек не может обходиться без лихости.

Всё ему надо испытать, везде лезет без спросу: в драку ли, в места неведомые, войну ли воевать — нету страху, и всё тут! Шибко неугомонный, любопытный и широкий душой народище. Без простору не могёт жить.

А в этом-то сила ево и слава. Поболе бы ему сплочённости против гавканья и кусанья мелкого хунхузья, помене пьянки и мору от неё, ясно дело, куда бы лучше жили. А так, всю дорогу с похмела, дети от спирту убогие родятся, это я на приисках давно примечал.

Так ить можно, со своей широтой души, вовсе на нет пропасть. Кто же будет работать и жить на этой земле? Негоже-е…

— Я уж думал совсем не пить, — откликнулся Егор, — ничего нету в этом хорошего. Голова болит, вялый, дохлый. Нет, я пить не стану. Без этого жить сладко…

Столбы лабаза были густо посечены медвежьими когтями, слезами накипела липкая смола. Не раз фыркали от досады пришлые звери, пытаясь достать припасы, вытоптали и взрыли под деревьями мох до земли. Наведался мишка и в землянку, легко выломав дверь из жердей.

— Вот хунхузьё! — выругался Игнатий. — Ить нарвётся на пулю, разбойная душа. Ты поглянь, от дури зубами нары погрыз. Ну, погоди, ясно дело!

Сшили новые сидоры из вьюков, нагрузились харчем и подались назад. На третий день копали землянку невдалеке от последних шурфов. Сделали её чуть просторней, дымоход от камелька завершили обрезком пустотелой двухаршинной лиственницы.

Тяга сразу стала отменной, дыму вовсе не было внутри жилья. Потом взялись ладить проходнушку. Ручей выше шурфа перекрыли плотинкой из брёвен и камней.

Из получившегося озерка по жёлобу неслась быстрая струя и падала, с разбегу, в проходнушку на плетёнки из ерника. Под ними уложили куски ворсистого полотна.

Связанная из тёсаных плах американка стояла под крутым наклоном. Для пробы вынули из стенки шурфа три сидора золотоносного песка, высыпали под струю воды. Она быстро скатила по коврикам из лозы мелкие камешки и лёгкий песок, тяжёлое золото просаживалось вниз и копилось у поперечных планок на полотне.

Над шурфом установили ворот для подъёма песков, деревянные рукоятки ворота насквозь врезали ласточкиными хвостами через толстое бревно, сплели две большие корзины. Заготовили штабель крепёжного леса.

Ствол шурфа обвязали срубом и заложили первую рассечку — горизонтальный ход от забоя ствола. Кайлили впересменку и таскали наверх тяжёлый песок.

Горка его вырастала у проходнушки, подхватывали лопатами и бросали песок в светлую струю журчащей воды; густая муть плыла вниз по ручью, забивая ямки вязким илом.

Вечером делали первую съёмку золота. Промывали лотками тёмный шлих с ковриков в искрах многих жёлтых крупинок. Бережно сушили их на тряпице.

— Ого-го! — взвесил Игнатий на руке добычу. — Три четверти фунта, а то и фунт! Хороший зачин, — ссыпал подсохшее и отдутое от мусора золото в кожаный тулунок.

Потекли однообразные дни. Егор свыкся с тяжёлой работой, добывал в забое пески, выкатывал студёные валуны, крепил за собой рассечку брёвнами. Из-за небольшой мощности золотоносного пласта горная выработка была низкой.

Стоять в ней приходилось на коленях, передвигаться к стволу шурфа — на четвереньках, волоча за собой на постромках деревянное корыто — потаск, нагруженный песками. Приучился работать впотьмах.

Жутко было ощущать себя заживо погребённым, кругом мрак, холодная сырость и капель воды. Когда Игнатий подменял, Егор вылетал из шурфа, как нечаянно оживший мертвец из могилы, неуёмно восторгаясь земной красотой.

Кожаный тулунок Игнатия медленно тяжелел, наливаясь добытым богатством. Егор нетерпеливо взвешивал его на руке, ковырялся внутри, разглядывал причудливые золотины.

После этого, забывалась усталость и начинающий старатель тешил себя мечтами, как заявится к Марфушке франтом на автомобиле или, в крайнем разе, на борзой тройке своих лошадей.

Изредка Парфёнов устраивал выходные, приискатели шили наколенники, сагиры из шкуры сохатого, убитого Егором на охоте, латали одежду, отсыпались и на следующий день опять лезли в мокрый забой.

Поначалу воду откачивали помпой, искусно сделанной Игнатием из ствола лиственницы. Внутри него ходил деревянный поршень с мудрёным клапаном, нехитрый механизм приводился в действие рычагом, вроде колодезного журавля.

Из-за жарких дней мерзлота стала быстро оттаивать, вода теперь проворно сочилась в шахту и поднялась до колен. Насос уже не справлялся, а однажды прососал лазейку целый ручей, хлынул внутрь, подмывая стойки. Игнатий едва успел ретироваться из затопляемого шурфа.

Созревшее лето осыпало пойму цветами, поспела морошка на болотных кочках и сладкая ягода жимолость. Верка, от скуки, лазила по тайге невесть в каких далях, иной раз пропадала по нескольку дней.

Ворочалась сытая, научилась, всё же, добывать пропитание. Люди в охотку ловили хариусов, во множестве населявших ручьи, ели их солёными, жареными, варёными, печёными и вялили впрок.

Егор навострился таскать рыбу на удочку, обмотав крючок шерстью собаки. Иногда попадались крупные ленки, но чаще сильные рыбины обрывали леску из конского волоса.

Старатели заложили ещё два шурфа подале от воды, перетащили вверх к ним проходнушку. К осени истрепались, устали, обросли дурным волосьём, но два тугих мешочка важили фунтов по десять каждый. Хранились они под старым выворотнем невдалеке от землянки.

• Предыдущая
• 31/121
• Следующая