Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/121
- Следующая
Степан подвёл Егору завьюченного оленя. Эвенк непрестанно дымил медной ганчой, проваливая ямками морщинистые щёки, шевеля редкими усами и порослью бороды на скулах. На голове Степана — бабий пробор, падают длинные волосы на две стороны, касаясь плеч.
В узких щелях век прячутся внимательные и приветливые глаза, в которых сквозит явная озабоченность об уходящем парне. Быков свистнул за собой Верку оглянулся напоследок, поправляя ремень винчестера.
Вся семья эвенка толпилась у чума в молчании. Егор помахал им рукой и в каком-то радостном возбуждении зашагал вдоль реки. Вьючный олень покорно ступал сзади на длинном поводу. Собаки проводили их до кривуна и дальше не пошли.
Сели на звериной тропе, позёвывая, оглядываясь назад. Верка покружилась около них и догнала путника. Семенила лапками впереди, часто замирая и вслушиваясь, — нюхала набегающий ветер. Егор настигал её и говорил: «Пшла! Тропу загородила!»
Собака вздрагивала, виновато оглядывалась и убегала. Потом опять забывалась, поймав запах дичи, вскидывала голову, норовя разобраться, откуда его нанесло. Мимоходом, лисой прядала в торфяные кочки берега, яростно вращая хвостом и придавливая очередную жертву передними лапками.
Мышь, пискнув, исчезала у неё в пасти. Даже насытившись, Верка не переставала мышковать. Добычу зарывала носом рядом с тропой в палые листья и мох, надеясь вернуться к своим запасам.
Она уже перелиняла к зиме, густая шерсть лоснилась сизью вороньего крыла, плутовская морда сияла сытым довольством.
Сопки курились в голубой дымке, шалый ветерок горстями бросал золотые монеты листьев в тёмную воду реки, курчавил на плёсах мелкие гребешки волн, обдавал лицо прохладой. По озёрам и бочажинам кормились стабунившиеся утки.
Не ведая страха перед человеком, отплывали нехотя от берега. Их стерегли на сушинах терпеливые орланы и ястребы, сипло перекатывался в стылом воздухе тревожный клёкот.
На склонах сопок жировали по ягодникам медведи, по утрам гулко стонали в брачных песнях сохатые, схлёстывались в драках рогами, выворачивая кусты могучими копытами.
Земля ещё клокотала запахами и звуками, но уже тревожное предчувствие лютых холодов остужало кровь зверья и соки леса, поднимало на крыло тысячные станицы перелётных птиц. Ждали своего часа берлоги, и подросших за лето медвежат охватывала неведомая тоска.
Косами идти было неловко, ноги вихлялись на крупной гальке и валунах, олень спотыкался и дёргал из рук повод. Когда Егор выбирался на торную звериную тропу вдоль берега, то шёл бойчее.
Он пробирался краем воды у прижимов с нависшими скалами, а иногда их неприступную твердь приходилось огибать по залесенной непролази склонов.
Ночевья делал в распадках впадающих в реку ключей, смётывал наскоро из стланика или елового лапника балаган, разжигал костёр. Оленя привязывал на длинную верёвку, боясь, что он отобьётся и уйдёт назад к родному табору.
Разбитые в ходьбе ноги благостно саднили на отдыхе, Егор окунался в прерывистый сон, изредка вскакивал и подкладывал дров в потухающий костёр. Вытаскиваемый на ночь из сидора тулун с золотом приятно тяготил руку, самодовольные мысли кружили голову.
Представлял, как поразится Марфушка, обзавидуются её братаны и отец. Перво-наперво решил накупить обновок сестре Ольке, матери и брату. Мечтал вернуться вместе с ними в родную станицу на Аргунь.
Хотелось достать к следующему походу хороший цейсовский бинокль и дробовик «Зауэр». Тяжёлые пули винчестера разрывали дичь.
На шестой день пути поволокло с севера холодные, низкие тучи. Зарядами налетал вьюжный буранок, облепляя лицо, одежду и всё кругом липким снегом. Ноги скользили, лилась мокрота за шиворот и холодила спину.
Измёрзший за день Егор забрёл в глухой еловый распадок, нашёл затишливое место под обрывом и наспех сварганил балаган. Сырые дрова чадно разгорелись, забивая дымом глаза и раздирая кашлем грудь. К ночи болезненный озноб охватил всё тело, и Егор понял, что остудился на холодном ветру.
Помощи ждать неоткуда, только одна надежда на самого себя, на молодые силы, способные превозмочь подступающую болезнь. Шевельнулось в голове раскаяние: «Может быть, вернуться к Игнатию? Ежель хворь не отвяжется — пропаду…»
Всю ночь Егор жарил спину, пододвигаясь к огню, и пил непрерывно кипяток с брусникой, обливаясь потом. К рассвету полегчало. Высушился и задремал в балагане. Морила опустошающая слабость, ломило кости и тискало голову.
Когда очнулся, солнце уже слизывало мелкий снег и следы отвязавшегося оленя. Егор поискал его, дойдя до реки, и безнадёжно отступился. Ушёл, вражина. Пришлось самому вьючиться объёмистым сидором — тяжесть враз пригнула плечи к земле.
Невесёлое дело, но Егор не думал сдаваться. Квасил мокрыми олочами сырой снег, выискивая тропу в верховьях реки. Часто отдыхал, доканывала болезненная немочь, дрожали от напряжения ноги.
В небе кишмя кишели перелётные табуны птиц, поспешили они убраться к сроку от катящейся безудержно зимы. Следом летели сумеречные тучи, прятали сопки мучной занавесью снежных зарядов.
Только дней через двадцать подобрался к Фоминым порогам. Вода грозно ревела, вылетая из тёмной теснины ущелья, кипела и пузырилась. Холодила погибельной яростью квёлого перед необузданной силой природы — человеком.
Егор зачарованно глядел на пороги. Ущелье дышало смрадным застоем дьявольского жилья. Беспутная Верка помахивала крученым хвостом, скучающе позёвывала и не видела, как суеверно поёжился её хозяин и свернул в круто забирающий вверх распадок.
Егор заночевал у костра под вымоиной водопадного ручья. За ночь путник оглох от шума и прозяб до костей от сырости. С рассветом полез на скалы в обход порогов. Верка царапалась следом, тихо повизгивала, с жалобной мольбой заглядывала в глаза человека, боясь, что он покинет её в таком страшном месте.
Приходилось подсаживать собаку на голые уступы. Наконец Егор взобрался на самый гребень и пошёл, минуя обрывистые теснины. Руки, посёкшиеся о камни, дрожали от страшного напряжения. Плечи немели, и сердце колотилось у самого горла.
В одном месте чуть не сорвался вниз — уцепился за корявый ствол лиственницы. Винчестер загремел с оборванным ремнем по уступам в недосягаемую глубь. Егор ощупал себя и, убедившись в том, что цел, боле решил не рисковать. Надумал обойти скалы через заснеженный перевал у самого гольца.
Шум реки потихоньку сникал, Егор карабкался по террасам, спускался в какие-то распадки и незаметно пересёк водораздел. Когда хватился — было уже поздно. Закружился, заплутал в незнакомых местах, и только один верный путь указывали перелетные ватаги гусей — путь на юг.
Он брёл уже туда который день, между диких скал и лесов, измождённый усталостью, оборванный и голодный. Запас провианта давно кончился, вся живность схоронилась в кутерьме бурана, валил и валил снег, заметая вихлявые следы.
Во время ночёвки уже не мог восстановить силы, нужно было крутиться с боку на бок у костра, обогреваясь со всех сторон, подкладывая дрова, а с рассветом, когда наступала пора идти, путника смаривал сон.
В хребтах Станового уже лютовал зимний морозный ветер, закрывая ручьи и верховья рек льдом до весны. Егор шёл наугад по неведомому распадку, уходящему в далёкую, затянутую мглой тайгу. Что за лес? Куда он забрёл? Это уже не волновало его.
Только стучало в голове: «Надо идти… Пропадешь… Надо спешить». Вскоре Егор упёрся в маленькую речушку. Он побрел вдоль неё, надеясь, что она выведет к Тимптону. Опять стал кашлять, сник, ни во что не веря. Садился у комлей деревьев, отдыхал.
Потом с трудом делал ещё сотню шагов и опять садился. Закуржавленные лиственницы дремали в сонном оцепенении, через вершины проступали пологие хребты неизвестных ему гор. В беспамятстве он брёл и брёл, почернев от голода, всё чаще поглядывая на Верку, но съесть её не решался.
Собака тоже сдала, безнадежно искала в заваленной снегом тайге дичь, потом плелась сзади, опустив виновато голову и хватая пастью снег. Только один раз удалось подстрелить из нагана молодого и глупого глухаря, подпустившего близко охотника.
- Предыдущая
- 36/121
- Следующая
