Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 72
- Предыдущая
- 72/121
- Следующая
В балаганах из корья жгёт морозом, душеньку обдувает смертушкой. Кинулись в панике назад, да сотни верст вздыбились перед нами. Идём, падаем. Хто совсем обессилевал, поперва вершили балаганчик ему, дровец оставляли, дескать, отдохнёшь и догонишь.
А потом уж и не оборачивались. И вот осталось нас полтора десятка. Бредём, снега в пояс навалило, всё живое разбеглось и разлетелось, схоронилось от неприветной стужи. Ни мха, ни ягод не имеем, идём…
И вот Боярец предложил нам есть людей. Страшно поперва взбеленились, чуть не пришибли за эти слова и за то, что завёл на погибель. Тащимся. А к вечеру ослабли до предела.
Сымает Спиридон шапку, кладет в неё скрученные полоски бересты и гуторит: «Хто вынет бересту с крестом, тот молись и ложись на обчее дело».
Потуманилось у нас в мозгах от голодухи. Каждый считал, что ево обнесёт. Поначалу один, так шутейно, руку сунул в шапку, потянулся второй, потом все решились. Вдруг один молодой парень закричал и снопом в снег повалился.
Боярец разжал его руку и показал крест на бересте. Я вынул тоже с крестом. Совсем равнодушно принял это: сижу и смеюсь. Только вдруг мне суют котелок с варевом и мясом. А Боярец усмехается, успокаивает: «Тебя, дескать, оставляем до следующего разу».
— И ты ел?! — судорожно сжал руку старика Николка.
— Не помню, видать, ел. Только ишо через день подходит он ко мне с ножиком, как к борову в стайке, и говорит: «Молись и не поминай лихом, судьба тебе уготовлена быть дичиной». Откель у меня силы взялись, кинулся стремглав в темь, побежал со страху, как оглашенный, и упал на льду реки.
Сквозь сон доплыл храп оленей, подобрал меня купец якутский и вывез на Учур. Досель от энтого разу в беспамятстве страху живу, боюсь тайги, а вот неймётся, опять попёрся, не зная пути. Придём на Тимптон — ежель не сыщется проводника иль заметной тропы, ворочаться надо немедля.
— Неужто, такое могло быть?! — потрясённо прошептал Николка. Неожиданно Ефим прокашлялся и горестно запел:
Запеленованные туманом, утихли в дрёме леса. Тревожно пофыркивали лошади, от бивака еле внятно текли приглушённые голоса людей. Мотовилов прилёг на бок, подпёр подбородок рукой и незряче уставился в огонь.
Николка от песни немного оживился, потянулся, хрустнув всеми косточками, и непримиримо обронил:
— Нравится мне всё это, хоть пляши от радости. Давненько я замыслил отцовским путём идти, вот и довелось.
— Не скаль зубы, — сонно отозвался Ефим, — путя эти иной раз сволочными бывают. Что житуха вольготная, это верно, но и тяжкая. Измозолишь все ноженьки, порты не одни на коряжинах обтреплешь, да ещё и фарт не дастся.
Не каждый способен выворачиваться из бед страшных. Надо свыкнуться с бездомьем и холостяковать многие годы. Не помню ишо случая, чтобы кто из нашева брата долго в деньгах купался. Ежель повезёт, тут же и спустишь весь капитал таким ушлым кровососам, как Ванька Опарин.
Следует иметь лошадиное здоровье и сатанинскую веру, чтобы в нежилых местах мыкаться. Ить мной пропито и проиграно в карты собственноручно многие тыщи рублей. Без водки в нашем деле нельзя, холод и грязь не дозволяют.
Какая может быть радость старателю, окромя пьянства? Ить кругом всё мёртвое: и снега, и тайга, и сопки. В былые годы только одна отрада находилась приисковому человеку, водка да карты… карты да водка.
— Ну, ж, прям! — заёрзал Колька на хрустком лапнике. — Какая же она мёртвая, тайга-то? Птицы полно, зверя и рыбы. Только не ленись добывать.
— Э-э-э, паря, ты в неё зимой угоди. Она тебе враз башку своротит. Летом отрадно, а в холода зябко и пусто до помешательства. Отец-то твой, куда двинул в этот раз?
— Шут его разберёт. Он нам не докладывал. Посох — берёзовый кондуктор в руки, сидор за спину — и полетел! Только его и видали. Непуть он у нас.
— Хы-ы! А сам его доли желаешь? Вот и пойми человека, небось тоже приблазнилось в плисовых шароварах шикануть, золотыми часами обвешаться.
— Да не-е. Жрать вовсе нечего в доме. Какие тут, к лешему, шаровары. Откормиться бы да мамане помочь, у её пятеро, окромя меня, как галчата всё метут из-под рук, не напасёшься едовы.
Уехать бы куда учиться, да я совсем малограмотный, еле расписываюсь. А у батяни особо голова не болит об потомстве, на подножном корму живём. Наплодил и убёг.
— Супротив отца шибко не петушись, хороший он мужик, только не больно везучий. Да и телесами худосочный, а в приискательстве хребтина штука наиважнецкая. Ты перед ним вовсе карнах, поостынь малость и отойди от бросового дела.
— Мне было только на разживу немного денег, а потом видно будет, куда податься. На Алдане, баят, много золота. За ним и побёг.
— Только хватились мы идти к шапошному разбору. Бог даст, приволокёмся к месту, обживёмся за зиму. Не впервой вышагивать по камням и болотине. Коней стеряем, факт. За Тимптоном пойдёт голое бестравье, один олений мох, они скоро обессилеют.
Плохо, что никто дороги из нас не знает к энтим приискам, можем дуриком блуднуть добре. Ты подреми, Николка, я постерегу лошадей. Сон не идёт, хоть глаза рыбьим клеем слепляй. Не дай Бог, опять привидится архангел, со страху помру.
К Тимптону вышли к вечеру. У небольшого посёлочка Нагорный тревожно гудела огромная толпа народу. На другой стороне реки цепью стояли красноармейцы с винтовками и отомкнутыми штыками.
Их командир переплыл на пароме реку и спрыгнул на берег, оправляя складки гимнастёрки под ремнём. Артелька Мотовилова оказалась у самой воды. Командир взобрался на валун и выстрелил в воздух из маузера.
— Я Горячев! — сипло пророкотал он сорванным голосом. — Прибыл сюда для удержания неорганизованных масс, идущих на прииски. Товарищи! В Незаметном нет провианта, уже сейчас едят конину и даже скотские кишки.
Если вы не вернётесь по домам, то передохнете зимой от повального голода. Лимит продуктов строго ограничен, так что поворачивайте оглобли и дуйте обратным ходом!
— Кто ты такой?! — послышались голоса. — Ты нам не указ! Пропущай подобру, не то плохо будет!
Лицо Горячева исказилось квёлой усмешкой, жёстко блеснули глаза.
— Я командир окружного отдела ГПУ, пугать меня не надо, я выполняю приказ. На случай самовольства у меня наготове пулемёты. Вам же добра желаю!
— Ах ты, сволочь, пулемётами нас пужать удумал! — загорланил какой-то дюжий старик. Контра! Измена! Бей ево, ребятки, он подосланный.
Люди колыхнулись к валуну, но тут над их головами прозудели пули, заквохтал с другого берега пулемёт. Народ разом отхлынул.
— Дурачьё! — опять рявкнул Горячев. — Если обманом пробьётесь, я вас возверну под конвоем. Сказано, жрать нечего, набежали тыщи людей, а дорог для снабжения нету. Спекулянтская сволочь набивает торока государственным золотом.
Немедля разойдитесь — и чтобы утречком ни одного не было. Когда назреет нужда и будет пропитание, милости просим подсоблять в добыче валюты. Всё! Разговор окончен! — Он соскочил с валуна и ступил на паром. Захлюпали шесты, вода отделила чекиста от притихшей в растерянности толпы.
Мужики долго митинговали, сорвали глотки до хрипа, но ничего не поделаешь, пришлось ставить палатки и ночевать. Ефим Мотовилов утром предложил обойти заставу кружным путём, мол, дотащимся до прииска, оттуда присоединились человек тридцать.
Как только перевалили через склон сопки, двинулись к далеким гольцам Станового хребта. Переночевали на старом прииске, и там выяснилось, что никто из приставших к артельке людей не знает дороги к Незаметному. Решили положиться на везение и попутную реку.
Сначала шли вдоль её берега, потом оторвались от воды и вступили в тайгу. Вскоре ударили крепкие заморозки. Исхудавшие от бескормицы и тяжёлого пути через болота, стали дохнуть одна за другой лошади.
- Предыдущая
- 72/121
- Следующая
