Повести - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 96

• Предыдущая
• 96/118
• Следующая

Семён подошел к окну, взял отпечатанный трафарет с номерами междугородных станций для заказов и набрал номер.

— Девушка, соедините с Алданом по срочному… Сейчас там ночь, дочку застанешь дома, — обернулся к Фомичу.

— Ты чё, и впрямь хошь дозвониться? — удивился он. Перешёл к окну. — Погодь-погодь! Сёмка! Да ить это Красная площадь, вон, гляди, за тем нарядным домом? И звезду на Кремле видать, — старик засуетился, тянул морщинистую шею, — сроду не был у Кремля, сходим, Сёмка?

— Завтра сходим, Кондрат Фомич, иди сюда, поговорить надо.

— Ну, чево тебе, — с сожалением отошел от окна старик.

— Завтра к министру пойдём. Разговор на пять минут.

— А чё мы там потеряли?

— А вас разве Петров не предупредил?

— Не-а. Не упредил.

— Рябиновый ключ не отдают артели. Как его выбить за пять минут?

— Хэ… Проще не бывает.

— Как?

— Я ему только в глаза гляну. У меня глаз дурной, сглазливый. Побоится не отдать.

— Не пройдёт этот номер. Министр не малохольная старушка.

— Пройдёт, поглядишь, пройдёт. Уж о ком, а об энтом министре я наслышан. Опытней и нету, поди.

— Надо убеждать, Фомич.

— А это что! — старик сунул под нос Ковалёва скрученные ревматизмом, тёмные и мозолистые руки. — Это что? Хрен собачий? Если он сидит на энтом стуле, значит, мужик при деле. Он поглядит на мои страшные грабли и поймёт. Поймёт!

— Хватит вам, завелись. Утро вечера мудренее, — прервал их Валерьян и подошёл к тёмному окну.

Семён глянул на него и вздрогнул. Валерьян выпрямился, мгновенно преобразился. Куда девалась сутулость, неуверенность в движениях, простецкое поведение. Через всё это прорезался инженер-геолог Валерьян Васильевич Остапов. Твёрдым, хорошо поставленным голосом он вдруг начал читать стихи:

Москва, Москва Был грозен и жесток

Врагу тобой преподанный урок!

Крылом пурги смела ты вражий строй,

И падал в снег развенчанный герой.

— Эт што за стишки, сам сочинил? — изумился Фомич. — Эт про войну эту?

— Да, про воину. Только не про ту, для которой я нашёл золото и глупо его продержал столько лет.

— А про какую же?

— Стихи написал Байрон, — усмехнулся Валерьян, — ещё о войне восемьсот двенадцатого года, — он опять уставился я окно. — Ребята, — тихо продолжил он, — а ведь я тут каждую улочку знаю, каждый камень. Я здесь учился, слушал Обручева. Жил на полуголодном пайке студента рабфака.

Я проходил через Красную площадь в первомайской демонстрации. Видел Будённого на коне, когда он принимал парад. Я дышал этим воздухом и дышу сейчас. Боже мой… Кому я мстил? Ради чего?

Мне давно было надо взглянуть на самого себя. На свою бесцельно прожитую в пустой обиде жизнь. Спасибо вам, что вытащили меня из этой грязи, что, хоть перед смертью, довелось посмотреть на город своего отрочества.

Он ещё говорил и говорил, а Фомич, вытаращив глаза от удивления, смотрел ему жалеючи в спину, мотал косматой головой. Валерьян вернулся к ним хмурый и опять постаревший. Надел старенькое пальто и обернулся в дверях номера:

— Вы меня извините. Пойду прогуляюсь. Мне надо побыть одному, надеюсь, не заблужусь…

Когда закрылась дверь, Фомич облегчённо вздохнул:

— Вот оборотень! Сёмка. Напугал он меня. И говорить-то стал по-инженерски. Вот тебе и Валерьян… Я, безграмотный, сколь времени его жизни норовил подучить, а он сам иё знает. И терпел меня столько лет? Вот оборотень…

Зазвонил телефон. Семён поднял трубку, послушал и передал Кондрату:

— Говори, Алдан на проводе.

— А чё говорить-то? — растерянно и неуклюже прижал трубку к обросшему волосами уху. — Ты глянь?! Нюськии голос, совсем рядом! Нюська! Здорово живёшь! А? Да это я, Кондрат, из самой Москвы звоню. Вот тебе и не бреши! Дура, брехню разве можно отцу задавать?

А ишшо культурную корчишь! Да, в гостинице по названью «Москва» проживаю, даже уборная своя под боком, не надо на мороз бегать. Чево-чево? Какие жинсы? Штаны, што ль? Да ты их куда будешь надевать! Спятила? Ребятишки камнями закидают. От, дура!

Я те вот приеду и ремня всыплю по тому месту, куда их надевают. Ничё живем, завтра пойдем к начальству большему. Не-е-е… Штаны эти не куплю. Не сговаривай. Они тебе, как корове седло. Не-е… Моему любимому зятьку и без штан сгодишься, а других кобелей нечево привечать.

Ты ему скажи, зятьку-то, мол, печь у отца дымит, надо перебрать. Он мастер на такие дела. Могёт, и сыщет там золото. Што? Заело? А как отца судить? Эх ты, губошлёпка. До свиданья. Отсель на курорты двину, аж в самый Крым. Не хворай…

Кондрат боязливо положил трубку и ухмыльнулся:

— Штаны ей спонадобились! Видал? Да ишшо какие-то форменные. Если и куплю, то Люське. Эх, парень! А ить Люська в тебя втрескалась, по ей видать. Со мной, правда, не говорила, но не омманешь старика.

Я это приметил ишшо в гостях у Валерьяна. Глянет на тебя и вздохнёт. Аж нутро моё жалостью пронимает. Чем ты иё пробрал, не пойму. Кругом молодых ребят полно, а она к тебе присохла. Не разберёшь этих баб нипочем, чего хотят. Тёмный народ.

— Не надо об этом, Кондрат Фомич. Не надо…

— Раз не надо, так не надо. Дело хозяйское. Только я не супротив, коли што получится. Стать милым для женщины — дело нешутейное, трудное дело. Иные всю жизнь бьются, да так и не могут достичь. Взять, к примеру, меня.

Ведь, окромя ие бабки, никто меня боле так не ждал, не любил. А я стерял все. Дурень! Как там Влас, спит, што ль? Умаялись мы в дороге.

— Спит.

— Ну и слава Богу. Измучил он нас! Хотели отпереться от езды, он, как хлестанёт кулаком по стопу. Силком в самолёт загнал. Ну и характер у мужика! Невпроворот силы…

Семён вернулся в свой номер, попытался что-то писать, но ничего путного не выходило, мысли скакали куда-то в сторону, рвались, как гнилые нитки. Так и уснул с бумажками в руках.

Утром Влас заставил его принять холодный душ. Позавтракали и спустились к старикам. Дверь оказалась открытой. Деды сладко спали.

— Подъё-ё-м! — рыкнул Петров и сдернул со спящих одеяла. — Хватит спать, пора завтракать.

Они неохотно поднялись, умылись и кинулись одеваться.

— Влас, — засомневался Фомич, — одёжка у нас больно худая, к министру срамно итить в такой. Поехали поперва в магазины. Приоденемся.

— Он на приодетых досыта насмотрелся, — усмехнулся Влас, — пусть наяву поглядит старателей. Времени у нас свободного много, завтракайте, и поведу вас в Алмазный фонд.

— Это ишшо к чему алмазы тебе? — поражённо застыл Фомич. — Неужто уйдёшь от золота и примешься их искать? Не балуй, Влас!

— Там самородки золота лежат и украшения царей. На самородки взглянуть нет охоты? Я билеты в министерстве еле достал.

— На самородки можно, — успокоился Кондрат, — надо было Валерьяновых с собой прихватить, тожа положить на память.

— Всё, сдал я в комбинат те самородки, — с сожалением проворчал Петров, — вот министру бы ту шапку на стол!

— Время таких шуточек минуло, — уверенно проговорил Валерьян, — и на самородки смотреть не пойду, я, в своё время, так насмотрелся, что до сих пор не опомнюсь.

— Но, ты же не украл, — посмотрел на него Ковалёв.

— Чего уж теперь кривить душой, — вяло отмахнулся Валерьян, — бес попутал. Жалко мне стало отдавать тот самородок, вот и влип.

К шестнадцати часам подкатили на такси к министерству. Старики притомились от впечатлений, вяло плелись за Ковалёвым и Власом. Петров пожалел, что таскал их по городу, боясь, что раскиснут на приёме и ничего толкового не скажут.

Кто напутал со временем, так и не разобрались. Министр был на заседании коллегии, и туда не пускали. Секретарь, молодой и самоуверенный парень, устало и непреступно повторял: "Нельзя".

Влас подкараулил, когда ученый секретарь выскочил по своим делам из приёмной, и распахнул двери.

— Идите, деды, мы за вами. Коллегия — это фарт!

Когда вернулись в свой номер гостиницы, увидели шикарно накрытый стол.

— Ты глянькось! — удивился Фомич. — Он што, Влас, загодя верил, што отдадут Рябиновый, кушаний понаготовил?

• Предыдущая
• 96/118
• Следующая