Возвращение изгнанника - Фейст (Фэйст) Рэймонд Элиас - Страница 6

Птица осторожно, словно чуя опасность, подбирала семена. Каспар затаился в небольшом углублении в нескольких футах, за колючим кустарником и напряженно следил за тем, как птица — наподобие дикой курицы, насколько он мог судить, — сначала тыкала клювом в семечко, потом выковыривала его сердцевину и глотала.

Каспар оправился настолько, что поутру сумел перебраться в тень, которую покидал, только чтобы напиться из самодельного колодца. Каждый раз воды набиралось все меньше, из чего следовало, что этот маленький источник вскоре иссякнет. К полудню бывший герцог решил рискнуть и спуститься по расщелине ниже, посмотреть, куда она ведет и нет ли других мест, где можно поискать воду.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда он нашел плодовое дерево. Его плоды в жесткой кожуре не были похожи ни на что, известное Каспару, но он все-таки срезал несколько и обнаружил, что если очистить кожуру мечом, то плоды вполне съедобны. Волокнистая и мясистая мякоть, странно пахнущая, в нормальных условиях выглядела бы не очень аппетитно, но он находился в отчаянном положении. Борясь с голодом, побуждавшим его жадно наброситься на пищу, он откусил совсем немного, прожевал и стал ждать.

Кажется, плоды не были ядовитыми. Поняв это, Каспар съел несколько штук и продолжал бы есть, если бы живот не свело резкой болью. Хоть и не ядовитая, все же пища оказалась слишком тяжелой для желудка. А может, сказались три дня без еды.

Каспар никогда не жаловался на аппетит и никогда не знал, что значит голодать, если не считать случаев, когда из-за охоты или поездки он пропускал обед. В подобных ситуациях именно он, невзирая на горькие жалобы придворных, настаивал на завершении дела и лишь потом разрешал приступить к еде. Сейчас изгнанный герцог улыбался при мысли о том, как бы повели себя его приближенные, окажись они на его месте. Улыбка пропала, как только он вспомнил, что все они, скорее всего, мертвы.

Птица приближалась.

Каспар разложил семена плодов в ряд, ведущий к ловушке, которую он смастерил из подручных материалов. Сначала надо было сплести шнур из жестких волокон, вытянутых из странного растения, похожего на кактус. Этот прием Каспару показал старый проводник — кешианец: надламываешь шип и резко дергаешь, в результате у тебя в руках остается острие, соединенное с длинным волокном. «Природная нитка с иголкой», — говорил проводник. Каспару пришлось потрудиться с непривычки, но он сплел шнур длиною в две его руки. Все пальцы, правда, оказались исколотыми и изрезанными в кровь как свидетельство его упорства.

Потребовалось огромное напряжение воли, чтобы сохранять неподвижность в ожидании, когда птица доберется до петли. Каспар заранее развел небольшой костер, приготовил угли, которые оставалось лишь раздуть. В предвкушении жареной дичи у него заныл желудок.

Птица не замечала его, занятая семенами, пытаясь пробить твердую оболочку и добраться до более мягкого ядрышка. Под пристальным взглядом Каспара она разобралась с очередным семечком и передвинулась к следующему. Чем дольше он наблюдал за птицей, тем сильнее рос в нем страх: а вдруг она ускользнет, и ему останется лишь медленно умирать от голода в этом пустынном месте.

Ужас от этой мысли почти парализовал его настолько, что он действительно чуть не упустил добычу. Дикая курица подбросила семечко, и оно опустилось немного дальше от силка, чем рассчитывал Каспар. Не в силах мыслить здраво, он уже уверил себя, что птицы ему не видать. Однако когда он дернул за шнур, петля затянулась там, где нужно.

Птица затрепеталась и закудахтала, пытаясь вырваться из пут. Каспар стремительно рванулся к ней, свернул курице шею и направился к костру, на ходу ощипывая дичь. Потрошить птицу кончиком меча оказалось неудобно, он весь измазался и даже начал жалеть, что не забрал кинжал кочевников с собой, а оставил в шатре вождя.

Наконец птица была очищена и выпотрошена, насажена на ветку и помещена над огнем. Каспар, поворачивая ее то одним боком, то другим, едва мог дотерпеть, когда долгожданная еда будет готова. Бесконечно тянулись минуты. Живот сводило уже не столько от голода, сколько от ожидания.

На протяжении всей жизни герцог Оласко развивал в себе самодисциплину, но из выпавших на его долю испытаний самым тяжелым оказалось удержаться и не вонзить зубы в недожаренное мясо. Но он знал об опасности, таящейся в сыром птичьем мясе. Одно пищевое отравление в юности оставило о себе неизгладимую память.

Наконец Каспар счел, что дичь готова, и набросился на нее, обжигая губы и язык. Увы, костлявой птички хватило ненадолго: слишком скоро не осталось ни кусочка мяса, ни капли жира. Это было лучшее блюдо из всех, что Каспару довелось попробовать на своем веку, но оно только раззадорило аппетит. Он встал и огляделся, словно надеясь заприметить невдалеке еще одну птицу, ждущую, чтобы ее поймали и съели.

И увидел мальчика.

Парнишка, семи или восьми лет от роду, был одет в домотканую рубаху и сандалии, покрытые слоем пыли. Из-под темно-русых волос на Каспара внимательно смотрели большие светло-голубые глаза. Никогда раньше он не видел столь миловидного детского лица.

Прошло несколько томительных мгновений; Каспар не двигался. Внезапно мальчик развернулся и убежал.

Каспар последовал за ним спустя долю секунды, но от голода и лишений он был слишком слаб. Его подгонял только страх, что мальчик предупредит отца или мужчин из своей деревни, и хотя бывший герцог не боялся ни одного из живущих людей, в нынешнем своем состоянии с двумя и более противниками он бы не справился.

Старания Каспара не упускать мальчишку из виду оказались тщетными: вскоре русая голова скрылась за скалами ниже по склону. Как ни спешил Каспар, как ни карабкался по скалистым уступам, его сил хватило лишь на несколько минут. Приступ головокружения заставил его остановиться, в желудке бурчало. Присев на камень, он погладил себя по животу и неожиданно рассмеялся. Да, хорошо же он, должно быть, выглядит. Сколько же дней он здесь — шесть? Или семь? То есть всего неделю назад его изгнали из цитадели в Оласко, а на нем уже можно пересчитать все ребра. Постоянный голод делал свое дело.

Каспар заставил себя успокоиться и, поднявшись, огляделся в поисках какой-нибудь подсказки. Среди знати восточных королевств, пожалуй, не было никого, кто превосходил бы оласконского герцога в умении читать следы. Насчет кое-каких своих умений Каспар заблуждался, но охотником и следопытом он действительно был великолепным. По еле различимым отметкам на каменистой почве он сумел проследить путь мальчика и в конце концов вышел на тропу.

Как и заброшенная военная дорога, это была старая тропа, проложенная когда-то тележками и повозками, а теперь по ней ходили лишь дикие животные и редкие путники. Каспар определил, в какую сторону прошел мальчик, и направился вслед за ним.

Неожиданная мысль позабавила его: из всех известных ему высокородных охотников только один человек мог сравниться с ним самим, а именно Когвин Ястринс.

И не кто иной, как Ястринс, низверг его и лишил всего самого дорогого… Каспар остановился, чтобы перевести дух. Чувствовал он себя прескверно: по-прежнему кружилась голова, мысли путались. Несколько малосъедобных плодов и крохотная птичка не дали ему умереть, но и только. Неутоленный голод терзал его измученное тело, и столь же невыносима была неспособность ясно мыслить.

Он потряс головой, чтобы отбросить непрошеные мысли и привести мозг в состояние, хотя бы отдаленно напоминающее бдительность. И все-таки не думать о Коге Ястринсе он не мог. Конечно, все действия мятежника в отношении герцога были оправданны, ведь Каспар предал его. В свое время властитель Оласко догадался об увлечении младшей сестры молодым дворянином из Королевства Островов. Каспар пригляделся к нему и счел достойным человеком, в особенности его восхищали владение мечом и охотничьи таланты Когвина. Сейчас Каспар и сам не понимал, почему он вдруг решил взвалить на Ястринса вину за покушение на ролдемского герцога Родоски. Ястринс был хорошим подданным, к тому же в услужении у него находился старый хитрец Амафи, наемный убийца. Вместе эти двое не раз доказывали свою преданность герцогу. И тем не менее Каспар счел возможным представить дело так, как будто это Ястринс пытался убить Родоски.