Выбери любимый жанр

Перстень альвов. Книга 1: Кубок в источнике - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 14

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

– Никто из наших не знал, кто она! Я сам спрашивал. Никто ее не помнил. Ты знаешь: после Битвы Чудовищ наши захватили усадьбу, там нашли мертвую женщину в платье кюны. Даже золотое обручье было как у нее, даже огниво моей матери! А она знала, что огниво было у Даллы! И все подумали, что это Далла! У нас никто не знал ее в лицо! Эрнольв Одноглазый ее похоронил! – Торвард ткнул локтем Халльмунда, словно приводил сына Эрнольва в подтверждение своих слов. – Кто же знал, что она жива! И кто же была та женщина? Кто ее убил, зачем? Далла сама все и подстроила! Она сама ушла в рабство вместе со всеми простолюдинами, кого там захватили. Если бы мой отец знал, где она, то все было бы иначе!

– Уж не хочешь ли ты сказать, что твой отец растил бы Бергвида вместе с тобой и любил, как Хьяльпрек любил Сигурда? – осведомился Хельги.

– Не знаю! – Такого Торвард не решался утверждать. – Но уж думаю, он не упустил бы ее из виду, чтобы потом двадцать лет ждать, где и как эта семейка всплывет! Нет смысла рассуждать, что мой отец сделал бы! Далла не стала ждать, что он сделает! Она сама решила свою судьбу и сама продала себя в рабство! Это все ее проклятое упрямство! Это она хотела все делать по-своему, хотела сама собой распоряжаться, пусть выйдет и гораздо хуже, чем ей устроили бы другие! Она все сделала сама, и мы тут ни при чем!

– Эта склонность – распоряжаться собой назло здравому смыслу – весьма распространена и у других.

– Ты на меня намекаешь? – Торвард прямо встретил взгляд Хельги. – Может, ты и прав. Но когда я сам распоряжаюсь собой, я потом не валю вину на заморских конунгов! Хочешь сам собой править – так и отвечай за себя сам! Очень просто! А кто не хочет, тот и есть раб, продавали его или не продавали!

– Ой, только не подеритесь! – с беспокойной улыбкой умоляла Хельга и осмелилась даже слегка прикоснуться к плечу Торварда. Спор становился слишком ожесточенным: Бергвид, даже скрывшись из глаз, ссорил своих противников между собой.

– Однако именно вам Бергвид стремится отомстить! – напомнил Даг хёвдинг. – Ему вы едва ли докажете, что не виноваты.

– А я и не собираюсь ему ничего доказывать! Когда-нибудь мы с ним еще встретимся. И я его заставлю сражаться как следует, безо всяких «боевых оков»!

– Как?

– Не знаю!

Все помолчали; шумел ветер в вершинах ельника, а каждый из сидящих возле костра людей вспоминал битву в море, как он ее увидел. Качание кораблей на волнах, звон железа, крик ворона где-то над головами…

– Нам помог Восточный Ворон, – чуть погодя сказал Даг хёвдинг. – Ты не слышал о нем, Торвард ярл? Это дух-покровитель нашего побережья. Он был очень благосклонен к матери Хельги ярла, моей сестре. Видимо, потому-то он и защитил ее сына от «боевых оков». Когда мы будем в Тингвале, нужно будет принести ему благодарственные жертвы.

Дальнейший путь протекал спокойно, если не считать жалоб местных жителей: здесь видели корабли Бергвида, и люди из прибрежных дворов и усадеб были вынуждены спасаться бегством в глубь побережья, угоняя стада и унося самое ценное из имущества. Но все же где-то он порезал скотину, где-то выгреб остатки съестных припасов – и Даг хёвдинг все больше мрачнел, вспоминая неудачное сражение. Если бы не «боевые оковы», то эти «подвиги» Бергвида могли бы стать последними и он, хёвдинг Квиттингского Востока, мог бы больше никогда не бояться разорения своей земли!

Через четыре дня корабли пришли в Тингваль, усадьбу Дага хёвдинга. Здесь тоже предполагалось задержаться, но об этом Хельги, в отличие от нетерпеливого Торварда ярла, вовсе не жалел. Ему нравилась эта усадьба, в которой его предки по матери прожили несколько веков. В Эльвенэсе ему часто попадался на глаза поминальный камень, поставленный на вершине ее кургана, напоминая тем самым, что она давно умерла. А этот дом, эти столбы и стены, эти скамьи и камни очага, эти горы и это море помнили ее живой, и оттого казалось, что и сама она где-то рядом, вот-вот войдет в открытую дверь. Приезжая сюда, он приезжал к ней, и здесь, среди вещей, окружавших ее с рождения и до замужества, ее образ представлялся Хельги гораздо живее и ярче, чем дома.

Когда она умерла, Хельги сравнялось всего семь лет, и он сохранил о матери расплывчатые и обрывочные воспоминания. В его память почему-то с особенной яркостью врезалось одно, хотя ничего выдающегося в нем не было. Он помнил себя, проснувшегося на огромной лежанке в девичьей – лежанка казалась размером с целое поле, потому что сам он был очень мал. Он проснулся и увидел, что вокруг полутьма, а в ней выделяется прямоугольник двери, открытой прямо во двор. Прямоугольник был лиловым, и мальчик понял, что уже вечер. День кончился, пока он спал, и он заплакал от горя, от тоски по безвозвратно ушедшему дню. Он плакал, потому что у него не имелось еще никакого другого средства высказать свои чувства – ему было тогда года полтора, не больше. Время тогда тянулось медленно, каждый день становился сам по себе событием, и вечерняя смерть одного из этих дней становилась непоправимым горем. Наступавшая ночь, за которой ждало новое утро, казалась огромной, непреодолимой, и он плакал от досады, что проспал, упустил даром драгоценный свет дня.

К нему тогда подбежали, подняли, стали утешать. Он помнил лица двух женщин, склонившихся над ним, и эти лица казались такими большими, белыми, как две луны. Это были Хвита, его рабыня-нянька, и мать. Они что-то наперебой говорили ему; маленький мальчик не понимал их слов, но чувствовал, что его утешают, и в самом деле утешился. Ласки этих двух женщин восполнили его утрату. И нынешний, взрослый Хельги отлично помнил свое тогдашнее блаженство, когда мать взяла его на руки. Его тоска по ушедшему дню сразу исчезла: мать сама была солнцем, возле которого не страшна тьма.

В воспоминаниях мать казалась Хельги очень красивой. В его глазах она совсем не менялась, и теперь он помнил ее совсем молодой женщиной, лет двадцати трех. Она умерла в двадцать пять, а ему теперь уже исполнилось двадцать шесть – значит, Хельги стал старше своей матери. В этом было что-то привычно-неестественное, хотелось понять, как это получилось.

И потому Хельги любил родной дом своей матери, что здесь дух ее был близок и в нем постоянно жила надежда: вот-вот ему откроется эта тайна, в которой, по сути, и не содержалось ничего таинственного, но которая не давала ему покоя.

Отдых предполагался довольно долгий, потому что продолжать путь было еще нельзя.

– К Вигмару Лисице не так легко попасть! – говорил Даг хёвдинг. – Он очень не любит незваных гостей. Все подходы к его жилью оплетены заклятьями: если к нему идет тот, кого Вигмар не звал, то гость собьется с дороги, заблудится и будет блуждать очень долго. И если он потом выйдет из леса в том же месте, где вошел, это будет большая удача. Некоторые не выходили вообще.

– Но ты же у него был! – напомнил Хельги. – И Гельд Подкидыш был.

– Да, но он сам присылал за нами кого-то из своих сыновей. А без провожатого туда не стоит и соваться.

– Что же делать?

– Я бы вам предложил вот что. Туда сначала поедет Дагвард. Он уже знает те места, а тамошние тролли знают его. Он скорее доберется до Золотого озера и скажет Вигмару о вас. Если он согласится вас принять, то он пришлет вам провожатого. Тогда вы доедете без труда, здесь дороги-то дня три.

Хельги вопросительно посмотрел на Торварда: тот ответил весьма кислым взглядом.

– Ждать! – разочарованно протянул Торвард. – Да еще предупреждать его, да еще и просить, как бродяги: будьте милостивы, пустите переночевать! – Он так похоже изобразил ноющего бродягу, что Хельга и ее мать, фру Борглинда, рассмеялись. – Ничего себе подвиг! Мы уже отличились… тут недавно.

С воспоминаниями о бесславной битве с Бергвидом Торвард ярл никак не мог примириться, и замыслы Дага не способствовали утешению.

– Зато так вы попадете туда вернее! – заметил Даг. – Я понимаю, что в молодости ждешь неохотно, но изображать дурака, блуждая в трех соснах за Мшистой горой, тебе ведь тоже не очень хочется, да, Торвард ярл?