По закону – привет почтальону - Мориц Юнна Петровна - Страница 15
- Предыдущая
- 15/48
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
15
* * *
Переделкино. Труппа писателей.
Этой труппы союз и погост.
Электрички летят по касательной.
Я в одном проживаю из гнёзд —
В общежитии, где отопление
Хуже некуда в зимние дни,
Хуже этого – только томление
Членов труппы, чья слава в тени.
Девятнадцать мне лет, я – в студенчестве,
Вещества мои снежно пищат,
В склянки бьют и звенят, как бубенчики…
Этот мостик воспет, эти птенчики,
Окон свет на воспетых вещах,
Всё воспето – кустарника этого
Каждый листик, что вырос и сгнил.
Нету здесь ничего не воспетого,
Грусть включая грядущих могил.
Все калитки воспеты, ступенечки,
Родника ледяной кипяток,
Этой труппы романы и фенечки
Следопытит проворный знаток…
Я бежала, как пленник из крепости,
Из таких замечательных мест.
В этой труппе и в этой воспетости
Был на всём смертолюбия крест.
Там, конечно, велась бухгалтерия
Строк, листов, уходящих во мрак…
Но поскольку Россия – империя,
Императором был Пастернак.
Маленькая Эстония
Маленькая Эстония была огромной Европой.
Она воевала художественно, и в этом – Большой Секрет.
Там был всенародный сговор: одежду вяжи и штопай
Художественно!.. Эстонцы умели носить берет.
И был этот край суровый художественно согрет.
Художественное чувство собственного достоинства,
Художественные дети, художественные старики, —
Такое вот всенародное художественное воинство,
Художественные дивизии, художественные полки.
Огромное Сопротивление художественной реки!..
В маленькую Эстонию ездила я с тетрадкой,
Поэзию рисовала, в прекрасных была гостях,
Юмор там был художественный,
С привкусом жизни сладкой, —
Речь идёт об эстонцах, сидевших при всех властях
В тюрьмах (а не в кофейнях!) и в лагерных областях.
Маленькая Эстония не била тогда на жалость,
Огромной такой Европой была для меня она.
Маленькая Эстония художественно сражалась
За собственное достоинство!.. Это была война.
Ни в какую другую Европу не пускала меня страна.
Но в маленькую Эстонию ездила я свободно.
Художественные дети, художественные старики.
Совсем не то, что в Европе, в той Эстонии было модно.
Огромное Сопротивление художественной реки!..
Та Эстония – образ жизни – обстоятельствам вопреки.
Затонула субмарина
Затонула субмарина,
Субмарина затонула,
В Баренцевом субмарина
Затонула море…
Затонули все отсеки,
Всех отсеков человеки,
В человеках все отсеки
Затонули в субмарине
В Баренцевом море.
Затонули по-российски,
Не спасти их по-английски,
Не спасти их по-норвежски…
Крик спасенья, крик спасенья, —
Надо знать язык спасенья!
Опоздав, язык спасенья
Непонятен субмарине,
Затонувшей в ту субботу
В Баренцевом море.
Там лежат во тьме веков
Сто восемнадцать моряков,
Не увидят облаков
Сто восемнадцать моряков,
Не раздышат позвонков
Сто восемнадцать моряков.
Затонули все отсеки,
Всех отсеков человеки,
В человеках все отсеки,
Затонули жизни звуки
В Баренцевом море.
Англичане и норвеги
Устремились в дружном беге
В Баренцево к субмарине,
Затонувшей в море…
Затонули по-российски,
Не спасти их по-английски,
Не спасти их по-норвежски.
Надо знать язык спасенья, —
Опоздав, язык спасенья
Непонятен субмарине,
Затонувшей в ту субботу
В Баренцевом море…
* * *
Я была его моложе лет на триста,
И гуляли мы по крошечной стране,
Где земля была скалиста, небо мглисто
И злопамятна история на дне.
Дно лежало под холодными волнами
И сосало там божественный янтарь,
Временами валунами перед нами
Грохоча, когда штормило календарь.
Это было не пространство с населеньем,
А страна, которой речью был народ, —
И не дай Господь остаться там вкрапленьем,
Слишком свежим, как на шляпе огород.
По утрам в таверне, связанной из ниток
Путешественного солнца и дождя,
Пили кофе – путешественный напиток,
Путешественно свободу сняв с гвоздя.
До сих пор не спят на том и этом свете
Следопыточная злоба и донос,
Что свободны путешественные дети
И живьём их разлучить не удалось.
Красота – она так нагло раздражает
Путешественной свободой, чёрт возьми, —
Вот секрет, который вечно дорожает!..
А красивость – одомашнена людьми.
* * *
Исчезли те века, та речь, тот образ быта,
Посуда и бельё, и транспорт с бубенцом, —
Но не исчезло то, что начисто забыто
И дышит на руке утраченным кольцом,
Которое скользит, как взгляд, лишённый цели,
Как голая душа, как воздух над рекой,
И вдруг – слепящий свет, тот век, тот быт, те трели
Сполна возвращены забытою строкой,
Какой-то не такой, не здешней, не сейчасной,
Не знающей совсем – как здесь себя вести,
Поэтому она не может быть несчастной,
Печататься хотеть, о Господи, прости…
15
- Предыдущая
- 15/48
- Следующая
