Волшебное слово (сборник) - Осеева Валентина Александровна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/23
- Следующая
Ленька стоял перед ней красный, бросая исподлобья злые, упрямые взгляды на ребят. Губы его были крепко сжаты, он молчал. Татьяна Андреевна ждала. В классе наступила тишина. И вдруг поднялся Егорка. Его круглое лицо выражало и досаду, и сочувствие к растерявшемуся товарищу.
– Скажи правду – и к стороне, – дружески кивнул он головой.
Ленька оторвался от парты.
– Я не вру! – крикнул он, тяжело дыша.
– Не врешь? – медленно переспросил Егорка. – А с пожарным Генькой где шатался?
Ленька побелел. Веснушки желтыми пятнами проступили на его щеках.
– А... ты вот что! «Шатался»! – крикнул он и рванулся к Егорке.
Татьяна Андреевна положила руку на его плечо.
– Довольно! – сказала она.
Ленька испуганно посмотрел ей в глаза.
– Я до сих пор верила тебе, Леня. – Она сняла руку с его плеча и отошла.
Ленька в смятении хотел броситься за ней, остановить ее, но ноги его приросли к полу, и, когда Татьяна Андреевна была уже около стола, он с отчаянием крикнул:
– Я зайцев ходил стрелять!
Тишина в классе прорвалась взрывом дружного смеха. И, поняв, что произошло что-то нелепое и безнадежное, Ленька тяжело опустился на парту. Ему не хотелось больше оправдываться. Все равно ему никто не поверит. Он сидел, облокотившись на спинку парты, макал в чернильницу промокашку и мазал чернилами ногти. Ребята фыркали, переглядывались.
Но Татьяна Андреевна не замечала Леньки и не интересовалась его поведением. Она объясняла урок обычным, ровным, спокойным голосом.
Вечером к матери забежала соседка Паша.
– Хоть обижайся, хоть не обижайся, а прямо тебе скажу, Поля, распустился твой парень, дальше ехать некуда, – тараторила она, дергая на шее концы платка. – Нынче мой из школы пришел, рассказывал, как Ленька перед учительницей осрамился!
– Батюшки! – испугалась Пелагея и, опустив голову на руки, заплакала. – Одна я, одна... И помочь-то мне некому.
– Некому, некому! – торопливо подтвердила Паша. – Не помощник тебе твой парень, прямо скажу.
Мать, глядя перед собой усталыми, заплаканными глазами, тихо жаловалась:
– Что день, что ночь – болит душа...
– Болит, болит! – точно обрадовалась Паша. – И за самого болит, и за мальчишку болит.
Плач матери Ленька услышал еще в сенях и, не отряхивая с валенок снега, ввалился в избу.
– Мам!..
Он вопросительно посмотрел на Пашу.
Она вытерла двумя пальцами губы.
– Себя спрашивай... – и, повернувшись, со вздохом вышла.
Ленька подошел к матери. Ему хотелось рассказать ей все, что произошло с ним в школе, пожаловаться на ребят, на Егорку, но она тихо плакала, отвернувшись от него; в Пашиных словах он чувствовал какое-то обвинение и не решался спросить. И только, охваченный жалостью, робко повторял:
– Мам... мам...
– Погоди... Найдется на тебя управа. Все отцу напишу, – неожиданно сказала мать.
Забившись на печь, Ленька сочинял отцу письмо. Слова подбирались жалостные: «Все на меня, папаня, нападают, а я старался, чтоб по-хорошему было...»
Он достал из тетради чистый лист, присел к столу и, опершись на локоть, слушал сонное дыхание матери, посапывание сестер и храп Николки. К ночи все события смешались у него в голове, он даже хорошо сам не знал, что с ним случилось. Вспоминался почему-то чай у Татьяны Андреевны за чистым уютным столом, вспоминалось длинное мерзлое болото, прямые заячьи уши, а над всем этим – доброе озабоченное лицо и большая теплая отцовская рука.
«Я, папаня, не могу большаком быть. И ты на меня не надейся...»
Ленька вытер ладонью глаза и положил перо. Получит отец письмо. Холодно в землянке. Страшно. Кругом враги. И письмо от сына нерадостное. Обещал Ленька быть большаком и обманул. Там, в лесу, обещал и обманул!
Ленька торопливо обмакнул перо в чернила и жирной чертой три раза перечеркнул написанное.
«Стараюсь я, папаня, как могу. Обо мне не думай. Я все стерплю...»
Ленька прочитал эти строчки, снова зачеркнул их, достал новый лист бумаги и написал по-другому:
«Живем мы, папаня, хорошо...»
И, бросив ручку, полез на печь. Закрывшись рукавом, он горько заплакал: «Некому и сказать-то о себе, пожаловаться некому...»
Ленька не ходил в школу. С утра он брал свою сумку и бежал к Геньке. По дому он тоже ничего не стал делать, а когда мать уходила в колхоз, он слонялся из угла в угол, забавлялся с Нюркой. Пробовал от безделья учить двойняшек. Учеба эта кончалась визгом на всю избу.
– Ты Маня, а ты Таня – вот и нечего вам под одним именем ходить. Садись одна палочки писать, а другая картинку красить!
Двойняшки отчаянно цеплялись друг за дружку.
– Пускай вместе они! Пускай вместе! – заступался за них Николка.
– Уйди! Что, они всю жизнь за ручку ходить будут? Уйди, не мешай лучше!
Николка жаловался матери, и мать обрушивалась на Леньку:
– Всех ребят перемутил! Бессовестный этакий! Игру какую нашел себе!
Ленька уходил, обиженно хлопая дверью.
«Ладно! Отец сам меня над ними назначил! Приедет – все расскажу!»
Ладу в семье не было. Ленька все чаще и чаще загуливался до позднего вечера. Возвращаясь, он боязливо поглядывал на свой двор, опасаясь встречи с Татьяной Андреевной.
Татьяна Андреевна действительно пришла к Пелагее. Узнав от учительницы, что Ленька не ходит в школу, Пелагея растерялась, покраснела и, путаясь в ответах, выгораживала сына:
– Помогает он мне по дому... детишки малые... Не управляюсь я одна с ними!
Учительница качала головой:
– Неправа ты, Пелагея. У всех детишки, а учатся все.
После ухода учительницы мать плакала, упрекала Леньку, а он отмалчивался и горько думал о своей жизни: все напасти сразу свалились на него. Ничего поправить уже нельзя, везде ему стыдно и нехорошо, и сам он ходит обиженный и злой на всех. И ни с того ни с сего реветь ему хочется от такой жизни.
Так и сяк обдумывая свои дела, Ленька не видел другого выхода, как только явиться к Татьяне Андреевне с убитыми зайцами и тем самым доказать ей, что не лгал он тогда в классе и не шатался зря. Этими же зайцами думал он наладить свои отношения с матерью и показать ей, что не пропащий он человек, а большак, хозяин – для семьи старается. Вместе с Генькой ходил он в лес ставить силки, лазил по сугробам, но зайцы не попадались.
– Под вечер ходить надо, – уверял Генька.
В воскресенье Пелагея собралась в лес за хворостом.
– Пойдем, Ленюшка, а то на гору не втащить мне одной.
– Николку бери, – ответил Ленька.
В этот день он снова сговорился с Генькой идти на зайцев. Генькино ружье было заряжено крупной дробью, а заячьи следы, по словам Геньки, прошили весь лес.
– Куда ни ткнись – везде зайцы! Только сейчас и стрелять их!
Пелагея не взяла Николку. Он остался с младшими детьми – на Леньку мать уже не надеялась.
Повязав голову платком, она впряглась в длинные санки и вышла со двора.
Под вечер Ленька и Генька, измученные лазанием по глубоким сугробам, голодные и злые, возвращались домой. К ночи крепкий мороз туго стянул землю. Дорога шла в гору. Голубые, накатанные санями колеи круто поднимались вверх и исчезали в лесу.
Шли молча. Генька чувствовал себя виноватым, но не сдавался, вертел головой и про каждую ямку в снегу говорил:
– Заяц сидел... его след!
Вдруг Генька увидел большое дупло в старом дубе.
– Вот откуда выслеживать надо! – обрадовался он. – Пойдем?
И, не дожидаясь ответа, шагнул в сугроб. Ленька, набирая полные валенки снега, полез за ним. Дупло было просторное, стенки его обуглились и пропахли дымом. У самого входа был кем-то сложен валежник. Мальчики присели на него.
– Тут один от волков прятался. Всю ночь костер жег, – сообщил Генька.
– Врешь все, – недоверчиво усмехнулся Ленька. – То зайцы, то волки... – Он вдруг прислушался. На дороге скрипел снег.
- Предыдущая
- 16/23
- Следующая
