Книга вампиров - Деружинский Вадим Владимирович - Страница 107

Так и возник миф, что привидения создают мертвые кости, хотя мертвое ничего живого создать не может. А привидение ЖИВОЕ — ибо существует, совершает работу, ориентируется в окружающей среде, подчинено внутренним закономерностям и т. д. И тут мы подходим к третьему источнику, влиявшему на наши представления о смерти и загробности, — это аномальные реалии, существовавшие объективно. Главными из них являются, на мой взгляд, две: эпидемия вампиризма и летаргия (как часть, возможно, самостоятельная, первого глобального явления).

Они оказали глубочайшее влияние на представления о смерти в последние века, причем, мы даже не отдаем отчета в том, насколько грандиозно это влияние.

Ранее мы уже рассматривали тему погребенных заживо и ее связи с проблемой вампиризма. Эпидемия повальной летаргии (и повальных обмороков по любому поводу) очень странно совпадает во временных рамках с эпидемией вампиризма в Европе. Обе начались примерно в 1640-50-х гг. и кончились к концу XVIII века, а пик пришелся на период середины этого срока.

Думается, нужно еще раз вернуться к этому вопросу, так как более углубленное знакомство автора этих строк с источниками той эпохи показывает, что тема только приоткрыта. События того времени, которые носили глобальный характер, еще ждут своего понимания. Наука так и не смогла объяснить, чем была вызвана эта эпидемия обмороков и летаргии, а ее принципиальная связь с вампиризмом вообще нераскрыта.

Европа узнала о вампиризме от Австро-Венгрии, которая в середине XVII века отвоевала у Турции часть Балкан. И если в Сербии, Моравии, Греции и окрестных землях почерпнутый от турок вампиризм царит в крайней опасной форме (говоря языком медиков), то в более холодную Европу он, подобно вирусу гриппа, приходит в форме ослабленной. Это, конечно, условное сравнение, но факт остается фактом: одновременно с эпидемией вампиризма на Балканах, в Центральной Европе (Чехия, Словения, Венгрия, Южная Германия) и в Восточной Европе (Речи Посполитой, включавшей Беларусь и Украину) — в Западной Европе — одновременно! — начинается эпидемия летаргии и обмороков.

По срокам эти эпидемии идентичны, как идентичны и в сути явления: вампир — это коматозник, впавший в вампирическую летаргию. Потому есть полные основания считать оба события сторонами одного феномена.

В то время в научных журналах Европы появляются научные статьи о двух явлениях, вроде бы друг с другом связанных только скепсисом науки: это вампиризм в Австро-Венгрии и Речи Посполитой (включавших почти все страны Центральной и Восточной Европы) — и рост числа погребенных заживо в Западной Европе. Одновременно с появлением вампирологов, пишущих непосредственно о первых событиях, появляются ученые, пытающиеся разобраться в том, что происходит в Западной Европе. Среди последних интересны книги Паоло Заккиа и врачалютеранина из Дрездена Христиана Фридриха Германна. Паоло Заккиа издал Трактат по судебной медицине (известно его лионское издание 1674 года), где особое место уделено странным посмертным явлениям. Трактат Германна также посвящен изучению трупов и смерти; он опубликован после его смерти, в 1709 году, его сыном, тоже врачом, под необычным для нас названием: «О чудесах мертвецов». Как сказано в трактате, «речь идет о чудесных и загадочных явлениях, связанных с трупами, и именно врач должен уметь отделять естественные феномены от явлений иного порядка».

С нашей точки зрения, все «чудеса» тут заключаются сугубо в вампирических явлениях. Никаких других «чудес», кроме сферы вампирической комы, нет.

Обе книги рассказывают о смерти, какой ее видели врачи конца XVII века. Прежде всего, Гарманн поражается сходству смерти со сном — что, кстати, достойно особого современного философского и практического рассмотрения. Согласно тем воззрениям, сон создает человеку знание Бога и общение с Ним, которому кладет конец пробуждение. И во сне, и в смерти есть сосредоточение души вне тела, тогда как в бодрствующем живом теле душа рассредоточена внутри него. Эти соображения отчасти близки нашему пониманию природы вампирической комы и полтергейста, но, конечно, и сегодня являются только предположениями. А в то время сходство между смертью и сном ставило вопрос о могуществе смерти и о степени отделения души от тела на фоне все увеличивающихся фактов погребения заживо.

Гарманн спрашивает: quid cadaver? «что есть труп?». Первое положение, близкое к идеям великого Парацельса, приписывается еврейской медицине: труп — еще тело и уже мертвец. Смерть якобы не лишает труп чувствительности, он сохраняет «вегетативную силу», «след жизни», ее остаток (что полностью расходится с опытом пациентов Моуди, где в состоянии клинической смерти сознание якобы покидает тело). Это мнение основывается на многочисленных наблюдениях, от Платона до позднейших времен, но, как мне кажется, все это касается не мертвого тела, а коматозника. А беда Гарманна в том, что он, как и другие его коллеги, напрочь запутался в том, где мертвец, а где коматозник.

Среди приводимых Гарманном наблюдений есть и так называемая cruentatio, то есть чудесная способность трупа жертвы источать кровь в присутствии убийцы. Подозреваю, что и в этом случае речь идет именно о живом коматознике, а не о трупе, так как истечение крови возможно только при сохранении кровяного давленияа значит, при работающем сердце. Мало того, кровь у трупа сразу после смерти начинает распадаться на фракции: сухое содержимое крови оседает, образуя трупные пятна, а сама кровь от этого становится прозрачной жидкостью, что делает лицо покойника бледным. Таким образом, кровь не может истекать у трупа, так как у трупа уже нет крови: есть только бесцветная жидкость и сухой кровяной осадок.

«Применение трупа в быту». Выкопанные ночью на кладбище и украденные из могил трупы использовались в средние века как сырье для изготовления колдунами действенных лекарств.

В трактате Гарманна приводится и современный ему случай: один господин, когда его умершую жену несли на кладбище, попросил могильщиков нести ее осторожно, чтобы не причинить ей боли. Как мы видим, в то время даже думающие люди не могли понять простой вещи: если «покойник» испытывает боль (надо полагать, показывает ее тем или иным способом, видимо, вызывающим ужас у невежд), то он живой и просто находится в коме. И его надо не нести закапывать в землю, а лечить и вытаскивать из комы, возвращать к жизни.

Описываются народные представления, будто тело умершего способно слышать и вспоминать, а потому, продолжает Гарманн, везде рекомендуется не говорить вблизи мертвеца больше, чем нужно «для его потребности и чести». Под «потребностью» имеется в виду обычай несколько раз окликать умершего по имени, чтобы удостовериться в его смерти. Надо заметить, что этот обычай жив у нас и сегодня, и точно так окликал врач умершего Льва Толстого, о чем подробнее мы поговорим ниже.

Здесь мы тоже видим неосознаваемую проверку мертвеца на его коматозность. Неосознаваемую, так как Гарманн говорит о том, что слышать и понимать способен именно мертвец, хотя ясно совершенно, что такой способностью может обладать только коматозник, а не мертвое тело.

Позже Гарманн будет осужден последующими биографами знаменитых врачей как человек легковерный, «принимающий как факт любой немыслимый рассказ». Гарманн и в самом деле колеблется в выборе позиции: с одной стороны, вера в чувствительность трупа хотя и широко распространена в народе, отвергается ортодоксальными учеными как суеверие; с другой же стороны, немало достоверных наблюдений говорит в пользу именно этого, осуждаемого наукой представления.

На мой взгляд, все решалось бы просто, если бы Гарманн четко различил труп от коматозника. Никаких в таком случае проблем с наукой нет, а зато фактура была бы наукой не отвергнута, а зачтена в багаж научных знаний по вопросу летаргии.