Светорада Янтарная - Вилар Симона - Страница 45

• Предыдущая
• 45/112
• Следующая

– Повелите! – восклицал папий, и специально подобранный хор громко подхватывал:

– На долгие и блаженные времена!

Может, потому что Светораде и раньше приходилось видеть значительных правителей, а может, потому что после того как она удостоилась лицезреть наивысочайшего в ночном балахоне, шлепанцах и с перепачканными чернилами пальцами, ее сердце уже не билось учащенно, когда створки императорских покоев распахивались и Лев Мудрый с важным видом выходил к своим подданным. Над его головой несли пурпурный балдахин с розовыми страусовыми перьями, мерцали отсветами окружавшие его золоченые жезлы и кресты, сияли высокие свечи, позвякивая, раскачивались благовонные кадильницы, и под звуки хора император неспешно двигался по еще полутемным переходам на утреннее богослужение.

В обычные дни базилевс отстаивал утреннюю службу в дворцовой церкви Богородицы, и все стояли и благоговейно ждали, когда он закончит молиться о благе империи. Потом была трапеза, и придворные опять– таки стояли и ждали. Затем объявлялся распорядок дня, сообщалось о приемах и церемониях, и уже тут решалось, кто будет простаивать службу при особе императора, а кому следует ожидать в смежных покоях, на случай, что и он понадобится августейшему. В ожидании царедворцы сидели на скамьях вдоль стен, негромко переговаривались, сплетничали, что– то обсуждали, спорили, делились новостями. Бесхлопотная и высокая служба, когда все ждали, что их вызовут к базилевсу, если вообще вызовут. И так происходило изо дня в день.

Постепенно Светорада стала понимать, отчего Ипатий так не любит службу при дворе. Он был деятельным человеком, и ожидание в Палатии утомляло его больше иной напряженной работы. К тому же его высокая должность миртаита имела столько повторяющих и замещающих ее постов, что по сути от него ничего особенного и не требовалось. Другое дело Зенон. Тот всегда был при деле: вводил или выводил послов, договаривался о встречах, следил за порядком церемониала. Если Зенону случалось увидеть среди царедворцев Светораду, он лишь кивал в ответ на ее поклон, но никогда не заговаривал. Ее положение при дворе было двояким, к ней многие присматривались, ее обсуждали, кто– то заискивал, кто– то брезгливо отворачивался, однако княжна держалась горделиво и с достоинством, и даже самые строгие блюстители нравственности и высокомерные сплетники не смели ее задевать. Она же была довольна, что Ипатий не появляется в Палатии. Ибо он был единственным, чье мнение для нее что– то значило, кто мог заставить ее волноваться, мог разбудить отступившую перед радостью любви совесть. Все же остальные… Она любезно отвечала на ни к чему не обязывающие комплименты Евстафия Агира, отступала в сторону, если видела идущую на очередной молебен Софью Дуку, церемонно раскланивалась с Зеноном, принимала в своих покоях местную сплетницу Анимаису. Именно Анимаиса и сообщила как– то Светораде, как недоволен Николай Мистик связью его подопечной с кесарем.

Сам патриарх заговорил со Светорадой лишь однажды.

– «Напрасны были их песни»,[97] – даже пошутил он, когда она склонилась перед ним в переходах Палатия. И, уже отвернувшись, бросил: – Девочка, я умываю руки. Ты сама пожнешь, что посеяла.

«С готовностью, – подумала княжна и усмехнулась в спину главы византийской церкви. – Не получилось сделать из меня орудие своих интриг? Но теперь у меня есть более высокий покровитель, чем вы, владыко!»

И княжна выискивала взглядом за арками переходов пурпурный дивитисий[98] своего ненаглядного кесаря.

Однако Александр в такие минуты редко посылал ей улыбку или веселый взгляд. Несмотря на все свое легкомыслие, он уважительно относился к обязанностям кесаря и на церемониях и приемах держался как– то отстраненно, словно пребывал в особом состоянии от осознания важности миссии.

Приемы обычно происходили в Магнавре – большом тронном зале Священного Дворца. В глубине зала стояли два роскошных трона базилевсов– соправителей, перед которыми на ступеньках лежали драгоценные золотые львы. За троном виднелось золотое дерево, на ветвях которого сидели разноцветные птицы, искусно сделанные из золота и эмали. Под звуки органа и пение хора появлялись император и самбазилевс в коронах и увешанных драгоценностями одеждах. Чтобы еще больше поразить иностранных гостей, в тот момент, когда они входили в зал, птицы на золотом дереве взмахивали крыльями, а львы поднимались и глухо рычали. В то время как послы согласно этикету лежали, распростершись ниц, императоры вместе с троном возносились кверху, а затем спускались уже в других одеяниях.

Светораду сперва все это восхищало, потом приелось. Александр рассказал ей, что эти диковины были искусными механизмами, придуманными неким Львом Математиком,[99] однако сам кесарь пребывал в почти детском восхищении, оттого что владеет столь ценными игрушками. Восторженно говорили об этих механизмах и не раз видевшие подобное чудо царедворцы.

– Никто в варварском мире не может обладать подобными вещами, – рассуждали они, выходя из Магнаврского зала. Говорили полушепотом, словно боялись даже на расстоянии помешать жизни великих правителей, и только позже, рассевшись согласно рангам вдоль стен, украшенных мозаичными панно, придворные уже могли общаться в голос.

Александр тоже был высокого мнения о своей роли самбазилевса. И хотя порой он отзывался о старшем брате императоре раздраженно и без особого почтения, все же считал, что на них со Львом ниспослана особая божественная милость. Молодой кесарь готов был даже замещать Льва на долгих заседаниях синклита, хотя сам говорил Светораде, что синклит уже не играет в управлении особой роли, поскольку Лев свел на нет все его правовые решения, заявив, что теперь обо всем будет заботиться только император.

Лев Мудрый был весьма почитаем и уважаем в державе. Александр же служил украшением двора. Его часто приветствовали громче, чем базилевса, к нему на прием стремились попасть просители, на него взирали восхищенными до слез взглядами. Все знали, что Александр беспечен и больше любит веселиться, чем брать на себя бремя принятия решений, но он был красив и приветлив, он мог приблизить к себе любого, мог возвысить человека по своей прихоти. Прихоть властителей у ромеев была непреложным законом. Божественные, наивысочайшие, благочестивейшие – так говорили о них в Византии. Светораду подобное раболепное отношение изумляло. Она помнила, каким авторитетом пользовался на Руси Олег Вещий, знала о почти мистическом преклонении хазар перед своим каганом, не забыла, как жестко и властно доказывали свое превосходство печенежские ханы, однако она нигде не встречала, чтобы люди верили, что их базилевсы несут волю самого Всевышнего, и преклонялись с такой слепой покорностью.

Тем не менее измены и перевороты были тут самым заурядным явлением. Порой в беседах с княжной Александр беспечно и с озорством рассказывал, как некогда взбунтовавшиеся против некоего императора Маврикия войска ворвались во дворец, казнили правителя, вырезав заодно и всю его семью, причем на трон посадили одного из центурионов, Фоку.[100] Рассказывал он и о том, как Юстиниан II был свергнут полководцем Леонием, ему отрезали нос и сослали в Херсонес. Правда, со временем Юстиниан связался с хазарами, и они помогли ему вернуть престол. Однако он так жестоко мстил своим врагам, что вызвал всеобщее возмущение, был вторично свергнут, а затем и обезглавлен.[101] Поведал кесарь и про то, как регентша, императрица Ирина, желая оставаться у власти, велела пленить и ослепить собственного сына Константина;[102] как Лев V Армянин был убит по приказу своего соратника Михаила, не погнушавшегося подослать убийц к императору прямо на Рождество, когда тот молился в храме. И хотя Лев Армянин отбивался паникадилом, его просто изрубили на куски. А Михаил II[103] благополучно взошел на престол, ничего не опасаясь. Да что там ворошить те далекие времена, если даже родной отец самого Александра проложил себе дорогу к трону через жестокое убийство своего предшественника Михаила Пьяницы. Однако, несмотря ни на что, каждый из императоров считался наивысочайшим, божественным, светлейшим и могущественнейшим.

• Предыдущая
• 45/112
• Следующая