Религия - Уиллокс Тим - Страница 100
- Предыдущая
- 100/176
- Следующая
Однако и другие узы связывали их — неистовая ненависть к мусульманам, которых они считали прирожденными убийцами, предателями, жестокими негодяями. Большинство разговоров вертелось вокруг бесчеловечности мусульман. И многие из галерных рабов ордена, две тысячи человек, которые под огнем турок занимались починкой стен, испытали на себе силу этой ненависти. Время от времени они подвергались злобным нападениям, за которые никого не наказывали. Когда очередь женщин, стоящих у продовольственного склада, была превращена турецким ядром в кровавое месиво, несколько десятков рабов убили с поразительной жестокостью. С Никодимом, когда он отваживался выходить — а он делал это все реже и реже, — обращались так, словно он был болен какой-то заразной болезнью, даже в церкви. Карла, сгорая от стыда, проходила мимо отрядов рабов: похожие на скелеты тела, гноящиеся раны, испуганные лица.
— Вы ничего не можете сделать, — говорил ей отец Лазаро. — Война всех нас превращает в дикарей.
Семьдесят два дня прошло с тех пор, как повесили старого кукольника. Каждый человек лишился какой-то части своей чистоты и своей души. Испуганные и изможденные, укрывающиеся по ночам в погребах и тоннелях, прячущиеся в развалинах от мушкетных пуль и стрел днем, горожане все сильнее приближались к краю отчаяния. Некоторые даже с надеждой ждали следующей атаки турок: тогда хотя бы нарушится изматывающее монотонное ожидание и, может быть, придет конец их испытаниям. Карла не входила в число этих последних. Она не забыла — и никогда не сможет забыть — последствий нападения на форт Святого Михаила.
Раненые начали поступать по окончании битвы, когда наконец-то устроили понтонный мост для несчастных. До тех пор раненых, которые с раннего утра превратились в иссушенную солнцем, истерзанную толпу, охраняли вооруженные стражники на дальнем берегу пролива. Отец Лазаро послал туда трех городских лекарей-евреев с просьбой сделать все, что в их силах, и, всего в трех сотнях футов от бушующей канонады, они трудились не покладая рук, словно ангелы среди испепеляющего кровавого хаоса. Карла была не одинока в своем желании помогать, но Лазаро словно знал, что должно произойти, и запретил своим работникам рисковать жизнью.
Но даже Лазаро был поражен тем, что началось потом. Исход раненых по скользким шатающимся доскам был настолько кошмарным, что не поддавался описанию. Рыцарей провели первыми, эта несправедливость воспринималась всеми остальными как нечто само собой разумеющееся. А затем прорвало поток, который военные полицейские пытались и не сумели сдержать. Люди соскальзывали между веревками в воду пролива и тонули. Некоторые падали в лодки и умирали там в беспорядочных, задыхающихся кучах тел. Некоторых просто затоптали насмерть. У понтонного моста на берегу Эль-Борго горожане укладывали раненых на одеяла и носилки и тащили в госпиталь, те, у кого еще оставались силы, ковылял или полз сам, среди и тех и других дорогу пережили не все. К тому времени, когда эвакуация завершилась, улицы по всему пути до госпиталя были от дома до дома залиты красновато-коричневой жижей.
Госпиталь «Сакра Инфермерия» обладал лучшими лечебными средствами и лучшим персоналом в мире — рыцари Иоанна Крестителя позаботились об этом, — а при наличии двухсот кроватей был еще и одним из самых больших. В самой по себе многочисленности жертв не было ничего нового, хотя чаще всего человеческие обломки оставляли умирать на полях сражений. Ни одно лечебное заведение до сих пор не пыталось принять такое количество увечных. Попытка спасти их всех уже являлась актом безумия, вдохновленным верой. Но они все равно пытались — и не преуспели.
Стены и полы операционной были сплошь заляпаны кровью, свежей и запекшейся. Отряды мальтийских женщин сновали взад и вперед, смывая багровую пленку швабрами, намоченными в уксусе. Затем швабры перестали справляться, и им пришлось орудовать совками, счищая жирные почерневшие пятна, которые множились на плитках пола, словно какая-то омерзительная форма жизни. Залитые потом хирурги били лишившихся сознания пациентов деревянными молотками, приводя в чувство. Они изводили овечьи жилы целыми мотками и постоянно требовали заново заточить инструменты. Гнилые зубы крошились о деревянные кляпы, поскольку драгоценные, пропитанные наркотическими средствами губки быстро закончились. Наконечники стрел, мушкетные пули и осколки окровавленных камней, выдернутые и выкопанные из недр стонущей плоти, валялись на полу под ногами. В воздухе стоял запах прижиганий. Среди заглушающих друг друга криков агонии и приказаний капелланы в замаранных кровью рясах опускались на колени и с невероятной быстротой проводили обряды соборования. С тошнотворной регулярностью выносили лохани, полные ампутированных конечностей — их куча на улице все росла. Еще быстрее росла куча мертвых тел.
Насущная необходимость свела на нет правила, ограничивающие обязанности Карлы. Фра Лазаро велел ей раздевать и обмывать раненых перед тем, как они храбро отправлялись на столы к хирургам. Доспехи, все еще горячие, требовалось расстегнуть и высвободить их содрогающегося в конвульсиях обладателя. Затем вычистить из ран, отлепить от обнаженного мяса клочки одежды и подкладки, срезать сапоги с раздробленных ног, стянуть с голов деформированные и измятые шлемы. Все без исключения мужчины, распростертые на столах, были перепачканы экскрементами и грязью. Чтобы обмывать их, с залива привозили бочки с соленой морской водой. И раненые кричали. Они кричали, когда их раздевали, они кричали, когда их мыли, они кричали, когда их несли на хирургический стол. Карла чувствовала себя настоящей мучительницей. Она сжимала зубы, подавляя собственные позывы к рвоте. Она увертывалась от их цепких рук и не смотрела в их закатывающиеся глаза. Когда она промывала их раны солью, она просила у них прощения.
Не было, казалось, ни одной части человеческого тела, которая не была бы пронзена, разрублена, раздроблена, обожжена или отсечена, и не было конца и края сочетаниям всего этого. Боль, Страх, Смятение, принесенные с театра военных действий, теперь радостно правили бал в госпитальной палате. Они танцевали вокруг Карлы, играли со всеми ее чувствами, досаждали ей видениями бледных, перекошенных лиц и искалеченной плоти, смущали разум пронзительными криками и мольбами, наполняли нос и рот кислой вонью разорванных внутренностей, растекшейся мочи, пота и несвежего дыхания. Даже собственные руки мучили ее, потому что через них внутренностям и позвоночнику передавался каждый болезненный спазм, и грязная морская вода обжигала ободранные пальцы, словно яд.
В госпитале рано стемнело, и в мерцании ламп и свечей смерть сделалась более осязаемой, а страх более ощутимым, чем прежде. Теперь кричали и корчащиеся на стенах тени. Карла старалась. Она до самого дна выскребла все свои запасы храбрости и жертвенности, но этого было мало. Настал момент, когда она поняла, что должна бежать. Собрав остатки самообладания, она дала клятву — себе самой, — что на самом деле не сбежит. Она уронит окровавленную рогожу в ведро и выскользнет за дверь. Никто ее не увидит. Она прошагает между телами к выходу, затем мимо несчастных, распростертых в притворе, затем под арку и на площадь. А потом она побежит. Сан-Лоренцо манил, и Мария Филермская тоже, всепонимающий взгляд Богородицы. Конечно же в ее объятиях она найдет утешение, а если не утешение, то хотя бы общество той, которая познала всю скорбь мира.
Карла уронила окровавленную рогожу в ведро и пошла к двери. Она прошла через полутемный притвор, где свет факелов плясал на искаженных лицах проклятых. Она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Или же это был голос изнутри? Она не стала останавливаться. Каменная арка промелькнула над головой. Здесь было еще светло. Ее остановило то, что она увидела за порталом.
Искалеченные тела ковром устилали всю площадь. Галереи, протянувшиеся справа и слева от нее, были забиты бесконечным потоком раненых. Мужчины, женщины, дети всех возрастов. Мальтийские солдаты, испанцы. Горожане всех сословий. Каждый раненый лежал навзничь в лужах, блестящих на каменных плитах. Сестры, матери, жены стояли на коленях над своими любимыми мужчинами, отгоняя тучи мух и защищая их от палящего жара. Капелланы в черных рясах двигались через толпу, а вместе с ними — лекари-евреи, которых до сих пор не желали видеть в священных стенах госпиталя, несмотря на множество спасенных ими жизней. В дрожащем алом свете закатного солнца, в бормотании молитв и горьких жалоб вся эта картина походила на предсказание из Апокалипсиса, словно бы Судный день уже пришел и эти искалеченные войной кающиеся грешники притащились всей толпой к предвечным вратам, дабы признаться в своих грехах и молить Господа о прощении.
- Предыдущая
- 100/176
- Следующая
