Религия - Уиллокс Тим - Страница 140

• Предыдущая
• 140/176
• Следующая

— Санджак Чедер, — произнес серб.

Санджак поклялся захватить форт Святого Михаила либо сложить голову, пытаясь сделать это. Орланду мысленно помолился за адмирала дель Монте. За спиной прозвучал грубый крик, и Орланду обернулся. Конюший звал его на работу. Орланду бросил последний взгляд на далекую битву. Турки лезли на стену громадной толпой.

Понедельник, 20 августа 1565 года

Конюшни великого магистра — Английский оберж

Испанка была прелестна. Мало кто из людей утонченных вкусов назвал бы ее хорошенькой — она обладала странной внешностью и странными манерами. Однако она излучала свой собственный непокорный свет, отличалась непредсказуемым характером, чувственностью движений и врожденной сладострастностью, первобытной, словно девственный лес. Людовико знал, что германец выбрал ее, и это знание распаляло его собственную похоть. Тангейзер был всем, чем не был он сам, антитезис всего, что он представлял и олицетворял. Вероотступник, преступник, вольнодумец, покровитель безбожников, мусульман и иудеев, человек, гордящийся тем, что погряз в корыстолюбии и грехе. Несмотря на все это, Людовико чувствовал, что они связаны друг с другом, что они братья-близнецы в своей противоположности, что они глядят друг на друга через темное зеркало.

Ампаро трудилась в широком проходе, тянущемся между двумя рядами разделенных перегородками стойл. Вокруг нее, в лучах света, падавшего из высоких окон, кружилась соломенная труха и пыль. Она чистила скребницей бока и ноги золотистого коня Тангейзера. На ней было зеленое, цвета листвы, платье, приобретшее в солнечном свете осенний оттенок, потрепанное и истершееся до прозрачности от долгой носки. Под платьем у нее не было ничего, как у уличной девки. На первый взгляд могло показаться, что она сплошь кожа да кости, словно борзая собака, но когда она работала скребницей, округлости ягодиц и грудей делались явственно различимыми, промокшая от пота ткань платья подчеркивала линию бедер, волосы ее завивались роскошными локонами, и Людовико решил, что она прекрасна.

Он стоял в дверях конюшни, там, где не было солнца, и довольно долго наблюдал за ней. Сильные запахи этого места бодрили, потому что сам он только что выбрался из пронзительной вони побоища, из возобновившейся битвы за форт Святого Михаила. Казалось странным, что экскременты лошадей гораздо менее омерзительны, чем экскременты людей, но это было так. Война заставляла производить дерьмо даже в большем количестве, чем кровь, и Людовико устал и от того и от другого.

Янычары атаковали этим утром в отместку за последнее отступление и почти сумели захватить рушащуюся крепость. Людовико, треснувшие ребра которого не давали ему нормально дышать, был отправлен в форт вместе с отрядом итальянцев и арагонцев по понтонному мосту. После нескольких часов бешеной резни среди потоков огня они двинулись в контрнаступление, и воины Санджака остались лежать мертвыми на поле, а уцелевшим пришлось отступить. Их никто не преследовал. Этот день форт Святого Михаила начал менее чем с семью сотнями защитников, среди которых не было ни одного уберегшегося от ранений, так что для преследования их было слишком мало. Хуже того, те, кто все еще оставался на ногах к концу битвы, не испытывали к этому ни малейшего желания.

После подобного зрелища понаблюдать за красивой девушкой, ухаживающей за лошадью, было само по себе достаточным поводом, чтобы прийти сюда, но у Людовико имелась иная цель. Пол в конюшне, на котором и без того уже не осталось ни пятнышка, скребла метлой сморщенная старая сицилийка, которая была несколькими дюймами короче, чем ее метла. Когда Людовико шагнул через порог, он поглядел на нее, старая карга согнулась в раболепном поклоне и отрицательно покачала головой. Он указал на дверь. Сицилийка заковыляла прочь. Людовико пошел по проходу, Ампаро обернулась через плечо, увидела его, замерла, затем распрямилась. Она успокаивающим жестом положила руку на льняную гриву коня, продолжая чистить его. Ампаро смотрела Людовико не в лицо, а куда-то в грудь, но без всякого испуга. На ее странном, лишенном симметричности лице не отражалось ни усталости, ни страха, и Людовико вдруг понял, что никто на Мальте не выглядит сейчас вот так, давно уже не выглядит. Любопытно, что за сила помогает ей сохранять подобную безмятежность. Один взгляд на нее поднял ему настроение. Людовико оценил вкус Тангейзера и его выбор. Он улыбнулся и склонил голову.

— Приветствую тебя, дитя мое, — сказал Людовико по-испански.

Она опустилась в реверансе так, словно находила подобные движения совершенно неестественными, при этом одной рукой она продолжала успокаивающе похлопывать коня. Людовико поднес ладонь к морде коня, и тот принялся слизывать соль с его пальцев. Язык у него был одновременно шершавым и нежным.

— Война тяжело сказывается на животных, — произнес Людовико. — Весь этот шум и заточение в четырех стенах. Они тоже ощущают смерть и скорбь.

Она глядела, как конь облизывает его пальцы, и ничего не отвечала.

— Ампаро, верно? — (Она кивнула.) — А у коня есть имя?

— Бурак, — ответила она.

— А, — произнес Людовико, — конь пророка Мухаммеда, который якобы имел крылья. Арабы любят подобные фантастические легенды. Но это животное кажется вполне достойным подобной чести. Это конь капитана Тангейзера?

Она кивнула. Но так и не взглянула ему в лицо.

— А ты возлюбленная Тангейзера.

Она переступила с ноги на ногу, несколько смущенная.

— Прошу простить мою невежливость, я фра Людовико. — Он наклонил голову и увидел, что его доспехи сплошь забрызганы свежей кровью и другими гнусного вида жидкостями. — Прости также и мой внешний вид, который должен был показаться вам с Бураком совершенно отвратительным.

Она отвернулась и принялась скрести шею Бурака.

Людовико был вправе оскорбиться за такое пренебрежение к себе, но почему-то не стал.

— Кто-то из солдат говорил мне, что ты читаешь по ладони, — сказал он. — Они очень высоко ценят твое умение.

Она продолжала скрести коня.

— Ты не посмотришь на мою ладонь? — спросил он. — Я заплачу.

— Я не беру платы, — сказала она. — Это не то, что можно продавать.

— Значит, это что-то священное?

Она не поворачивалась.

— Это то, что исходит не от меня, значит, не мне этим и торговать.

— Из мира, существующего за пределами этого? — спросил он.

— Если эта сила проявляет себя в этом мире, как же она может находиться за его пределами?

Он не ожидал от нее умения вести спор. Но она, кажется, утверждала то, что казалось ей совершенно очевидным.

Он спросил:

— Это сила от Бога?

Она помолчала, словно никогда не задумывалась об этом раньше, затем сказала:

— Сила Бога проявляется через все вокруг.

— Все вокруг? Через ворон, собак, кошек?

— И камни, деревья, море и небо над нами. Конечно.

— А через церковь? — спросил он.

Она пожала плечами, словно безоговорочно считала церковь самым слабым из подобных проявлений.

— И через нее тоже.

Людовико протянул ей ладонь. Ампаро сунула скребницу под мышку и взяла его руку — с таким видом, словно это была неприятная обязанность, с которой она хотела поскорее покончить. Она провела по линиям ладони кончиками пальцев. Прикосновение было ему приятно. На ее лице ничего не отражалось.

— Некоторые руки говорят, некоторые — нет, — сказала Ампаро. Она выпустила его ладонь. — Твоя рука не говорит.

Она произнесла это не как отказ, а как простую констатацию факта. Несмотря на это и на то, что Людовико нисколько не верил в подобные темные искусства, он был разочарован. И еще он вдруг осознал, что презирает ее. Ощущение пришло к нему внезапно, нахлынуло, как тошнота. Ее манеры оскорбляли его. Эта тощая девка, эта странного вида потаскуха, каков ее вклад в эту осаду? В чем вообще состоит ее ценность для этого мира? Только в том, что она чистит коня своего повелителя и раздвигает для него ноги. Она занимается предсказаниями и сеет суеверия среди простых солдат. Она выставляет напоказ свои груди в этом своем распутном тонком платье. Он и раньше видел таких, как она, причем во всех слоях общества, снизу доверху. Женщин, которые оправдывают собственное существование только отверстием у них между ног, и ничем больше. Которые торгуют собственной плотью, чтобы заработать на жизнь, или отдаются из тщеславия и желания обрести власть, или ложатся с мужчинами ради той гнусности, которую они ложно именуют любовью. Они просто зараза. Людовико только теперь заметил, что ее глаза разного цвета. Один коричневый, а другой серый. Совершенно явственный знак, изобличающий ведьму, известный всем, описанный такими авторитетами, как Аполлонидий, Крамер и Шпренгер. Лучи света, исходящие из таких глаз, служат проводниками для злых духов, способных проникнуть таким образом в глаза того, кто на них посмотрит, а оттуда добраться до самого сердца, разнестись вместе с кровью по всему телу и отравить человека изнутри. Сам Аристотель утверждал, что зеркало боится глаз нечистой женщины, ибо его блестящая поверхность подергивается мглой и затуманивается под ее взглядом.

• Предыдущая
• 140/176
• Следующая