Религия - Уиллокс Тим - Страница 43

• Предыдущая
• 43/176
• Следующая

Равнины Гранд-Терре представляли собой полосу плоской земли в тысячу футов в ширину, которая начиналась сразу за рвом, окружающим городские стены, и тянулась до высот Санта-Маргарита. На этих высотах сейчас и собрались орды врага. Турки были снаряжены с таким великолепием, о существовании которого Орланду и не подозревал: слепящий глаз живой поток, зеленый, синий, сияющий желтый и неистовый багровый, сверкающие металлом мушкеты, наконечники копий и дамасские клинки, белеющие массивные тюрбаны и высокие шляпы, полощущиеся знамена и гигантские штандарты с вышитыми на них скорпионами, слонами, цаплями и соколами, с полумесяцами и звездами Давида, со скрещенными мечами и диковинными надписями. Даже отряды кавалеристов, выстроенные двумя большими квадратами по бокам холма, сверкали золотой упряжью и полированной бронзой доспехов. И все это великолепие переливалось разноцветными шелками и вспыхивало, как морская гладь под солнцем, золотыми узорами и драгоценными камнями, словно могучее войско проделало путь до этого дальнего поля не для того, чтобы драться, а чтобы демонстрировать непомерную, немыслимую роскошь.

Орланду вдруг задумался: а в самом деле, для чего они здесь, что завело их так далеко? — и грудь его сдавило волнение, такое сильное, что он едва мог вдохнуть. Если бесчисленное и такое нарядное войско султана казалось непобедимым, то и высоченные городские стены с выстроенными на них рядами воинов Религии были на вид совершенно неприступны, и эту задачу никак не удавалось разрешить. На мгновение Орланду подумал: а ведь два врага могли бы прийти к полюбовному соглашению и пойти дальше, каждый своим путем. В какой-то миг он испугался, что все это в самом деле растает, растворится, как незабываемый, но незаконченный сон. Он не хотел, чтобы турки повернули назад. Катастрофа, подобная той, что сейчас готова была разразиться перед ним, даруется не многим с начала времен. Он читал это по лицам рыцарей. Он чувствовал это в камнях под босыми ногами. Об этом твердило ему что-то, живущее в его крови и костях. И поскольку все собравшиеся здесь, под обжигающим лазурным небом, знали то же, что знал он, Орланду понял — катастрофа уже разразилась, произошла, неподвластная никаким законам и приказам, и ничто ни на небесах, ни на земле не в силах остановить ее теперь.

Он обернулся на звук внезапно возникшего волнения. Два сержанта тащили за собой связанного человека. Пленник шел странной подпрыгивающей походкой, и, когда Орланду сумел рассмотреть его за рядом копий, он увидел, что это Омар, старый карагоз. Его рот был заткнут узлом завязанного корабельного каната. Когда Омара протащили вдоль стены на бастион Италии, Орланду потерял его из виду. Потом он огляделся и увидел, что торчит над рвом в той части стены, которая сильнее всего выдается над Провансальскими воротами: там была установлена виселица. С перекладины свисала петля, казавшаяся на фоне бирюзового неба чернильно-черной.

Когда Омар появился снова, он стоял под виселицей. С него сорвали его лохмотья, кости старика уродливо выпирали под морщинистой кожей. Орланду видел, как карагоза выставили на край стены и накинули ему петлю на шею. Омар был слишком стар и безумен, чтобы годиться в шпионы. Он никогда не отходил далеко от своей бочки. Орланду видел, как язычники сплотили ряды на холмах. Казалось, глаза всех были прикованы к кривоногому старцу, который стремительно полетел вниз и задергался, заплясал под длинной перекладиной. И Орланду понял.

Религия повесила Омара, потому что он был мусульманином.

А ведь верно, подумал Орланду.

Старый карагоз был мусульманином.

И мир его грез кончился.

Орланду почему-то знал, что с миром его собственных грез произошло то же самое.

Тангейзеру выпала честь стоять на бастионе Прованса. Сам Ла Валлетт стоял на стене всего в нескольких метрах от него, а с ним его юный паж Андреас, и знаменитый полковник Ле Мас, и еще несколько прославленных воинов. Тангейзер никогда еще не попадал в общество людей столь высокопоставленных, и по званию, и по крови. В Оттоманской империи раб мог стать генералом или визирем, если у него имелись способности. Адмирал Пиали, чьи корабли окружали сейчас Мальту, был сербский подкидыш из Белграда. Но, расскажи он об этом, для всех французских благородных кровей рыцарей это явилось бы неразрешимой загадкой, хотя элита Религии была сборищем таких гнусных убийц, каких Тангейзер в жизни не видел. Это были дикари из двенадцатого века с современным оружием в руках. И, без всяких сомнений, рвущиеся в драку.

Когда армия, которой он посвятил треть своей жизни, выстроилась на высоте, смятенные волны воспоминаний прокатились по его душе. Солдаты тени Господа на земле никогда еще не выглядели прекраснее. Никакое другое слово не подходило. Еще они выглядели устрашающе, чего он никогда не ощущал раньше. От одной безупречной слаженности, с какой сорок тысяч воинов выстраивались на холмах, любой мог бы лишиться присутствия духа. Качество их оружия было исключительным, точно так же, как и качества самих воинов. И то, что все это целиком вдруг перенеслось на голые скалы в другой части мира, само по себе было проявлением потрясающей силы.

Он видел, как артиллеристы-топчу тянут на позиции колоссальные пушки, жерла которых украшены змеиными пастями. Он видел сипахов[65] и айяларов,[66] желтые знамена Сари Бейрака и алые — Кирмизи Бейрака; и он увидел, как между конными подразделениями двух последних вдруг поднялся шелковый шатер Мустафы-паши, сияющий, словно золотой шар на фоне волнистого горизонта. Над шатром Мустафы развернулся санджак-и-шериф, черное боевое знамя пророка с написанным на нем: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его». Один из предков Мустафы нес это же самое знамя во время битвы, в которой участвовал сам пророк. Этот факт тоже наполнил Тангейзера благоговением, ибо дух пророка витал сейчас над холмами — и Мустафа, и его легионы знали об этом, потому что каждый из них чувствовал священную руку на своем плече.

Тангейзер видел знамена, обозначающие полки, которые он знал когда-то по их делам и обычаям, рядом с которыми сражался на пустоши рядом с озером Ван. Но среди орт[67] янычаров он не увидел собственного штандарта, Священного Колеса аги Болукса Четвертого. Если что-то для Тангейзера и было родиной, то это корпус янычаров. Его привязанность к их дому, верность им, любовь к ним были так же глубоки, как и чувства Ла Валлетта к Священной Религии. Когда много лет назад он покинул их ряды, то оставил там часть своей души, но если бы не сделал этого, он потерял бы душу целиком, ибо такова была расплата за черные дела, которые он был обязан творить. Хотя их дудки и барабаны до сих пор будоражили ему кровь и волновали сердце, сейчас он смотрел в лица своих бывших братьев на поле сражения. Он ждал с замиранием сердца и с комком в горле того звука, которого ни разу не слышал со стороны, а только издавал сам.

Могучие львы ислама были готовы зареветь.

Когда каждый громадный квадрат воинов, пеших и конных, наконец занял свою позицию перед началом битвы, высокие звуки горнов, трубящих маршевый ритм, и звонкие мелодии метерханов внезапно оборвались, всякое движение застыло, и необъятная, неземная тишина нависла над полем. Тишина и неподвижность, какие могли бы править миром на первой заре Творения. И среди этой застывшей тишины десятки тысяч душ, христианских и мусульманских, рассматривали друг друга через пространство, на котором им придется жертвовать своими жизнями, и общее биение их сердец было единственным звуком, нарушающим тишину и окаменелость каждого. Полоска земли и кучка камней разделяли их. И за эту землю и эти камни они будут сражаться, словно за пропуск в вечность.

Это был тот миг, когда Тангейзер понял, и не только он один, — что бы ни сделал каждый из них на этом поле, эта битва будет еще одной вехой на долгом пути. Пути, уходящем на семь столетий назад, когда ни один из них еще не родился, пути, который протянется кровавым следом в бесчисленные грядущие века.

• Предыдущая
• 43/176
• Следующая