Религия - Уиллокс Тим - Страница 89
- Предыдущая
- 89/176
- Следующая
— Рыцарь или кузнец, каждый сам должен строить свою судьбу, не жалея сил. — Он поднялся. — Кстати, о судьбе: у меня полно работы. Если ты не против, мне пригодился бы помощник.
Они провели день за починкой и полировкой доспехов, и каждому этот день показался самым счастливым из всех, что они могли вспомнить. На закате Орланду отправился в часовню послушать мессу, причаститься и вознести благодарение за то, что узнал о своих корнях. Тангейзер закончил починку перекрученного нагрудника. Он выпил бренди и задремал на соломенном тюфяке, брошенном на пол. Он очнулся от забытья в слабо освещенной кузнице, все еще, как ему показалось, погруженный в некий эротический сон: Ампаро стояла в тени, глядя на него сверху.
Он потянулся к ступням ног, удачно, как ему показалось, скрыв, что конечности затекли. Когда он оборачивался, то был уверен, что призрак растаял в воздухе. Но когда он снова взглянул на него, оказалось, что призрак еще здесь.
Ампаро была одета в какую-то драную алую накидку с вышитым на ней восьмиконечным крестом. Волосы прилипли к голове, с них капала вода. Именно благодаря воде Тангейзер понял, что это не видение, что она стоит перед ним во плоти. Ее тонкие руки и мускулистые ноги были обнажены, ступни покрыты влажной пылью. Мешковатый грубый балахон обтягивал грудь, и он понял, что под ним больше ничего нет. Он тут же вскочил на ноги. В вырезе накидки виднелись бледные белые ключицы и загорелая длинная шея. В ее глазах отражалось мерцание тлеющих углей, лицо ее было восхитительно и таинственно. Он подумал: интересно, сколько она простояла так, глядя на него, спящего?
Тангейзер оглядел кузницу. Они были одни. Он заглянул ей в лицо, и все вопросы, бессмысленные или те, на которые он знал ответы, забылись раньше, чем он успел произнесли их. Ты переплыла залив? Кто проводил тебя до кузницы? Зачем ты пришла? Она была здесь. Он хотел рассердиться, чтобы отчитать ее, потому что еще одного нахлебника в аду ему только и не хватало, но в душе его была лишь радость. Он провел правой рукой по расстегнутой планке накидки, взял ее за руку.
Ее кожа была прохладной и гладкой, почти сухой. Мышцы под его большим пальцем, упирающимся ей в живот, были тверды. Левой рукой он убрал с ее щеки мокрые пряди, погладил по голове, задержал руку на затылке. Чувство, такое сильное, что даже причиняло ему боль, вырывалось из его груди. Она была не нахлебником, а ангелом, явившимся даровать ему силу выстоять. Ее прикосновение — и все ее существо — было таким нежным, таким прелестным, так сильно отличалось от всего, что окружало его, что все его чувства были сбиты с толку, ноги дрожали, он даже испугался, что сейчас упадет. Ампаро обхватила его руками.
— Положись на меня, — сказала она.
Тангейзер сосредоточился, улыбнулся, притянул ее ближе.
— Ампаро, — произнес он.
Ее губы раскрылись, он приблизил свое лицо к ее лицу, поцеловал ее, прижал к себе еще крепче, словно готов был вжать ее тело в свое, если бы мог. Он чувствовал, как ее пальцы вцепляются ему в рубаху, словно она желала того же самого, Тангейзер ощущал, как его борода колет ей кожу, чувствовал свою руку на ее талии, чувствовал, как его член упирается ей в живот. Она подняла колено, обхватила ногой его бедро и прижалась к нему со всей страстью, бесхитростной и неудержимой.
Он оторвал свой рот от ее губ и снова поглядел на нее. Ампаро была изумительна. Она была искренней — всегда и во всем. Он провел руками по ее грудям, под которыми все еще не просохла вода, и его воспоминания о ее прелести померкли, пристыженные, на фоне той красоты, какую они вдвоем воплощали сейчас. Любовь и желание сделались одним, одно подогревало другое, и он стянул с нее красный балахон; он целовал ее соски и гладил напряженную вульву, пока она не задрожала, не вжалась в него и не замурлыкала от удовольствия ему на ухо. В глазах ее было изумление — она была вне себя от счастья. Он развернул ее спиной и наклонил над прохладной поверхностью стальной наковальни, а потом расстегнул штаны и выпустил на свободу член. Она встала на цыпочки; он согнул колени, чтобы войти в нее сзади. Ноги ее оторвались от пола, она вскрикивала «Боже!» при каждом медленном толчке, голова ее откидывалась назад, веки дрожали, крики ее заполняли кузницу, и это продолжалось, пока она не выжала его досуха. Они упали на пол. Тангейзер обнимал ее, гладил по голове. Тело Ампаро сотрясали рыдания.
Тангейзер не спрашивал, почему она плачет, он сомневался, что она сумеет ответить. Когда Ампаро успокоилась, он поднялся, раздул огонь в плошке, снял с себя всю одежду и снова любил ее, на алой накидке, расстеленной на полу. Она отдавалась ему, как какое-то дикое, неприрученное животное, и точно так же вел себя он, и никто ничего не говорил, потому что эту колыбель безумия и ужаса сотворили люди. И все на свете слова эти люди переврали, едва боги произнесли их, а значит, все слова лживы и им они не нужны.
Он дурачился, забавляя ее, они оба смеялись, покрытые его потом, трогали друг друга, простодушно изумляясь. Он поджарил хлебные горбушки с сахаром на углях, и они ели; он заварил чай в старом шлеме, и они пили. Она губами исследовала татуировки на его руках и ногах. Колесо с восемью спицами, меч Зульфикар, полумесяцы и священные стихи. Она спела ему песню на каком-то диалекте, которого он не понимал, зато понимал чувства, которые она хочет своим пением передать. Лаская ее, он цитировал эротические газели по-турецки. Они снова занимались любовью и, закончив, лежали, пресытившиеся, на соломенной подстилке, глядя, как тускнеет алый свет углей.
Наконец он почувствовал, что во дворе зашевелились люди, подошел голый к двери и осторожно выглянул. Одетые в доспехи монахи брели через двор к церкви и своим предрассветным молитвам. Почти не было таких, которые не хромали бы, многие опирались на древки копий или на руки товарищей. Ночь почти миновала, скоро ее очарование рассеется, и то, что недавно казалось вечностью, теперь сделалось мгновением: словно фокусник на карнавале, Время снова продемонстрировало свой удивительный парадокс.
Он вернулся в кузницу, оделся, завернул Ампаро в ее накидку. Он поднял ее, она обхватила обеими руками его лицо, и он понес ее под звездами по истерзанной земле. Пока он шел, ему казалось, он несет на руках существо из иного мира, где никто не ведает гнева и ненависти, где все добры, и ему казалось, что она весит не больше вздоха. Он пронес ее через боковую дверь на причал, вниз по ступенькам, вырубленным в скале набережной. Поцеловал ее, посмотрел на нее — ему не хотелось ее отпускать. Но Ампаро должна была уйти, пока рассвет и турецкие пушки не сделали ее путешествие слишком опасным. Он поставил ее на камни, но она не спешила.
— Я оберегаю тебя, — сказал она. — Ты это знаешь?
— Я пару раз чувствовал на щеке твое дыхание, — ответил он.
Она погладила его по лицу, бороде, губам; ее глаза были влажными и темными.
— Я люблю тебя.
У него сжалось горло. Он ничего не ответил, сам не зная почему. Он не знал, как ответить. Ампаро скинула с плеч накидку и уронила на причал. Мгновение стояла перед ним, обнаженная, бледная, как будто из слоновой кости. Он снова поцеловал ее и отпустил. Она развернулась, нырнула в воду и поплыла, взбивая пену, а Тангейзер пожалел, что не сказал больше ничего.
Из церкви донеслось пение, а с холма донесся призыв муэдзина, на востоке небо цвета индиго бледнело над горой Сан-Сальваторе. Значит, мир вернулся на место, а вот Тангейзер — нет. Он стоял и смотрел на залив, пока тонкую фигуру Ампаро не поглотили остатки ночной тьмы.
Пятница, 22 июня 1565 года
Форт Сент-Эльмо — форт Сент-Анджело — двор крепости
Сумасшедший хоровод убийств и молитв возобновился с первым светом и бушевал еще один жаркий день. Турки барахтались во рву, полном гниющих тел и раскиданных внутренностей, пробивая ногами раздутые животы, которые время от времени взрывались от собственных испарений. Когда солнце прошло высшую точку, кровь на разогретых, словно сковороды, доспехах шипела и дымилась, люди теряли сознание от нехватки воздуха в этой вони, мозги закипали в черепах, они умирали в судорогах, и если дьявол наблюдал за ними сейчас, то, должно быть, потирал руки, ведь даже в его собственных владениях не могло быть зрелища более демонического, чем это.
- Предыдущая
- 89/176
- Следующая
