Малавита - Бенаквиста Тонино - Страница 8

Прежде чем подойти к этому эпизоду, ему надо было воскресить хрупкие воспоминания, нащупать лучшее в своей жизни — прекрасные годы юности, свои первые стволы, боевую учебу, официальное вхождение в братство Коза Ностра. Благословенная пора, когда все было впереди и когда он голыми руками убил бы всякого, кто сказал бы, что однажды он предаст.

— Квинтильяни считает, что писатель — неплохая идея.

Том Квинтильяни, извечный враг и тем не менее уже десять лет подряд лично отвечающий за безопасность семейства Блейков, дал добро. Любой человек, проживающий под надзором, рано или поздно привлекает любопытство соседей, это было известно по опыту. Фреду надо было как-то объяснить свой сидячий образ жизни жителям побережья Ла-Манша.

— Мне тоже идея казалась неплохой, пока ты не стал строить из себя чертова писателя!

И действительно, теперь вся округа знала, что у них поселился американский писатель, который работает над масштабным полотном о высадке союзников. Слава жены писателя не приносила Магги ни малейшей выгоды, наоборот, она чувствовала, что выдумку Фреда вскоре придется расхлебывать ей самой. Не говоря про Бэль и Уоррена, которые в школьных досье поставили прочерк в графе «профессия родителей». Они бы с гораздо большей охотой объявили товарищам и всему преподавательскому коллективу, что их отец — макетчик или европейский корреспондент американского журнала для рыболовов, что угодно, лишь бы оно не вызывало настоящего любопытства. Внезапно проклюнувшееся литературное призвание отца несомненно грозило стать источником осложнений.

— Не мог найти профессию поскромнее, — снова заговорила Магги.

— Дизайнер? Как в Кань? Это была твоя блестящая идея. Все так и лезли ко мне с расспросами, как устроить бассейн или выбрать печь для пиццы.

Тысячи раз они заводили эту беседу, и тысячи раз едва не вцеплялись друг другу в глотки. Она возлагала на Фреда, и не без основания, ответственность за их бесконечные переезды, за неспособность прижиться хоть где-нибудь. Мало того, что он загнал их в ссылку, в Европу, Фред и в Париже сумел отличиться сразу же после приезда. Привыкший жить с полными карманами денег на мелкие расходы, он вбил себе в голову, что план Уитсек не позволяет ему вести приличное существование. Ему, свидетелю высшего разряда, который завалил самых крупных воротил, навязывают стиль жизни третьесортного головореза? Не на такого напали. Поскольку Квинтильяни не согласился улучшить его содержание, Фред купил в кредит гигантский морозильник и запихал в него кучу роскошных продуктов, оплаченных липовыми чеками и перепроданных затем соседям (в доме, где он жил, он сумел выдать себя за представителя оптовой фирмы по торговле замороженными продуктами, способного продавать омаров поштучно, но по ценам вне всякой конкуренции). Спекуляция была настолько необычна и непредсказуема и вместе с тем настолько замаскирована, что агенты ФБР узнали о ней только после рекламации со стороны банка. Том Квинтильяни, главный специалист по прикрытию свидетелей, сумел не поддаться на угрозы, устранить все возможные контакты с мафиозными кругами, сохранить в секрете новое место дислокации Блейков даже от некоторых руководителей своей службы. Он предусмотрел все. Кроме перемещения партий ракообразных во втором округе Парижа, в номере 97 по улице Сен-Фиакр, в жилом комплексе Сен-Фиакр.

Тома оскорбило такое мелочное извращение режима охраны свидетелей. Идти на такой риск, когда ты окружен такими исключительными мерами предосторожности, вплоть до того, что стал первым переселенным свидетелем, свидетельствовало одновременно и о несознательности, и о неблагодарности Фреда. Пришлось покинуть Париж и переехать в маленький городок на Лазурном берегу. Фред понял, что ядро пронеслось совсем близко, и в конце концов присмирел.

За три года Блейки сумели слиться с фоном. В Кань дети наверстали упущенное в школе, Магги училась на заочном, а Фред проводил дни на пляже — летом купался, зимой гулял в одиночестве, если не считать следившего за ним издали агента Квинтильяни. В эти долгие часы одиночества он вновь и вновь перебирал в уме все этапы, приведшие его туда, все эти странные разветвления судьбы, о которых стоило бы, думал он, когда-нибудь рассказать. Вечером ему случалось присоединиться к компании в бистро, чтобы сыграть в карты, попивая пастис.

Пока не случилась эта недоброй памяти партия белота.

В тот день партнерам вздумалось рассказывать про свою жизнь — мелкие несчастья и маленькие профессиональные победы, вроде прибавки жалованья, круиза, организованного конторой, повышения в должности. Немного захмелев, они стали подтрунивать над молчавшим Фредом, американским дизайнером, беззлобно высмеивая его очевидное безделье: единственные сооружения, в которых он был замечен, были замки на песке. Фред молча терпел, и его молчание поощряло их к саркастическим замечаниям. Поздно вечером, доведенный до ручки, он сорвался. Он, Фред, никогда не дожидался от шефов ни положительных отметок, ни ударов линейкой! Он выстроил свою империю собственными руками и правил там безраздельно! Он бросал войска в бой! Он заставлял дрожать сильных мира сего! И он любил свою жизнь — жизнь, которую толком вообще никому не понять, а уж тем более всяким засранцам из говенного бистро!

После его стремительного отъезда в Нормандию в этом маленьком квартале Кань-сюр-Мер прошел слух, что американец вернулся на родину лечить нервы.

— Тут они все от меня отцепятся, Магги. К писателям не цепляются.

После этой фразы она вышла из комнаты и громко хлопнула дверью, твердо намереваясь не цепляться к нему до самой смерти.

Мадам Лакарьер, учительница музыки, восприняла запоздалое появление мадемуазель Блейк на своих уроках как божье благословение. В отличие от остальных, использовавших этот урок, чтобы дописать задание по математике или исправить домашнее сочинение, Бэль относилась к музыке очень серьезно и работала за всех. Она единственная отличала ля от ре, хронологически располагала Баха до Бетховена и попросту пела не фальшивя. Великой трагедией госпожи Лакарьер было то, что за двенадцать лет работы ей так и не встретился настоящий ученик. Тот, кому она открыла бы музыку, кто пошел бы учиться дальше, стал бы играть сам или сочинять музыку, кто, по крайней мере, оправдал бы, а не подвергал сомнению ее преподавательские усилия.

— Скажите, мадемуазель Блейк…

Все учителя, обескураженные именем Бэль, в конце концов сделали выбор в пользу «мадемуазель Блейк».

— В конце года наш лицей организует спектакль, куда будут приглашены родители и местное руководство. Я репетирую с хором, который споет Stabat Mater Гайдна. Мне очень хотелось бы, чтобы вы присоединились к нам.

— Это невозможно.

— Простите?

— Без меня.

Она выдала тот же ответ учителю французского языка, который делал инсценировку придуманного учениками шуточного спектакля. С тем же упорством она отказала и мадам Барбе, которая ставила хореографические миниатюры.

— Но… подумайте… Наверняка придут ваши родители… Будет мэр Шолона, местная пресса…

— И думать нечего.

Бэль встала, без разрешения покинула класс под изумленными взглядами учеников и вышла успокоить нервы во двор. Местная пресса… Представив себе категорический отказ Квинтильяни, Бэль тут же заворчала, что было ей несвойственно. Программа Уитсек запрещала членам охраняемой семьи участие в любых съемках и публичных выступлениях. Бэль в конце концов стала сердиться на всех, кто предлагал ей участвовать в этом чертовом выпускном спектакле.

— Вы застенчивы, Бэль. Выступление на публике пойдет вам на пользу! Многие люди излечились от робости, занимаясь театром.

Это она-то застенчива? Самоуверенность кинозвезды! Отвага салунной певички! Ото всех, кто уговаривал ее выступить на сцене, она скрывала настоящую причину: Я не жалкий цыпленок, который заставляет себя упрашивать. Я не могу выступать нигде, мне это запрещено Соединенными Штатами Америки. Выступить — это подвергнуть риску свою жизнь и жизнь моих близких, и так будет покуда я буду жива.