Купол на Кельме - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/59
• Следующая

Когда я разоблачил Николая, он плакал самыми настоящими слезами. До сих пор он не понимал своего недостатка, избегал трудностей инстинктивно. Его хвалили, он считал себя многообещающим студентом. Тяжело было расставаться с этим лестным заблуждением. Николаю казалось, что все другие виноваты, мы его подвели, и с раздражением он возвращался к нападкам на Маринова, на меня, на Ирину.

Далеко не всегда сидеть сложа руки означает бездельничать. И сам Маринов – великий собиратель минут – часами сидел на камне перед обнажением, ничего не измеряя, ничего не записывая. Но он в это время обдумывал материал, а Николай разрисовывал заголовок, еще не имея никакого материала. Ему нечего было обдумывать. Получалась видимость дела, а дело не двигалось.

Горе лучше всего вытравить работой.

В эти дни я сказал Ирине:

– Мы с тобой единственные продолжатели Маринова – ты и я. Насколько я знаю, его теория жила у него в голове – не было ни книг, ни статей… ничего, кроме забракованного доклада. Нам с тобой нужно разобраться в наследстве Маринова. Давай припомним все, что он нам говорил. Ты, наверное, знаешь больше – ты была с ним в Приволжской области, где зародились его взгляды… Почему они зародились там? Как именно?

Ирина задумалась:

– Пожалуй, на Волгу Леонид Павлович поехал с готовым вопросом. Помнишь, он говорил нам: «Находит тот, кто ищет».

– Откуда же возник вопрос? Рассказывал он тебе?

– Это было еще раньше – в Башкирии, в 1942 году.

– Что же ты знаешь о Башкирии?

Нет, эти воспоминания не растравляли раны. Мы думали о жизни и работе, не о гибели. С нами был мыслящий, борющийся, энергичный Маринов. Мы уже не верили, что он «убился на пороге». Мы снова работали вместе – он говорил, мы обдумывали, соглашались, искали неопровержимые доказательства.

Биографии ученых и изобретателей интересовали меня еще в школе. В маленьком зале детской библиотеки я прочел десятки увлекательных историй о том, как обыкновенный юноша стал великим человеком. И десятки раз я с волнением искал самый захватывающий момент – момент зарождения открытия.

Как же оно пришло в голову, как осенило, как появилась гениальная мысль?

Старые детские книжки, написанные тогда по заграничным образцам, рассказывали анекдоты о счастливой случайности: некий мальчик поглядел на прыгающую крышку чайника и понял, что перед ним паровая машина; другой связал веревочками колеса и нечаянно изобрел приводные ремни. А когда я прочел, как Ньютон с помощью падающего яблока открыл всемирное тяготение, я три вечера подряд сидел в саду под яблоней, в надежде, что какое-нибудь яблоко ударит меня по макушке и внушит гениальную идею.

Позже я понял, что все это басни. И смысл у них такой: терпеливо жди, чтобы к тебе пришло счастье. В один прекрасный день тебя осенит – и ты сразу станешь славным, знаменитым… и, само собой разумеется, богатым.

Счастливая мысль! Идея! Да есть ли в ней что-нибудь таинственное? Счастливые мысли приходили в голову каждому много раз в жизни: и мне, и вам, если вы уже написали первую статью, сделали модель, внесли рационализаторское предложение.

Вспомните, как это было. Работали вы на станке, с трудом выполняли норму. А вы считались мастером своего дела, привыкли делать сто сорок – сто пятьдесят процентов, и вам казалось, что это станок виноват: неудобный он, непродуманный. Обе руки заняты. Чтобы достать материал, нужно остановить машину. В результате – в работе паузы. Вы заняты беспрерывно, а станок стоит. «Все это не так, не с руки, – думали вы, – нужно что-то переменить, что-то переделать». Вы были очень недовольны, с этого все началось.

На обнажении ниже Старосельцева, где я впервые убедился в том, что Маринов – незаурядный геолог, я спросил его: «Как вам пришло это в голову, Леонид Павлович? Как возникла идея, с чего началось?»

И Маринов ответил со свойственной ему вдумчивостью. Видимо, он размышлял на эту тему до меня.

«С чего начинается творчество, Гриша? Вопрос сложный, над ним ломали голову еще сочинители библии, забытые писатели, жившие тысячи три лет назад. Вначале было слово, уверяли они. По их мнению, творчество начинается с приказа. Гёте, размышляя над этой же проблемой, решил поправить авторов библии. Слову предшествовала мысль, – решил он. Потом добавил: – Нет, не мысль, а дело – действие.

Но и действие не начинается само собой. Должна быть побудительная причина – желание переделать, неудобство, недовольство. Я тоже начал с недовольства. Я был просто возмущен своим бессилием…»

Эта часть книги посвящена истории открытия. И начинать ее приходится с главы о недовольстве.

Маринов приехал в Башкирию летом 1942 года. Маленькая станция, где он сошел, была забита воинскими эшелонами. У перрона стоял санитарный поезд, за окнами виднелись забинтованные головы и руки. Поодаль, на платформах, ожидали отправки на Сталинград танки и орудия, укрытые чехлами. Солдаты в шинелях и комбинезонах, шлемах и пилотках толпились у продпункта, возле крана с кипятком, у окошечка коменданта, варили суп-пюре, поставив котелок на два кирпича. Людей в пиджаках на станции почти не было. Плечистый Маринов, человек явно призывного возраста, обращал на себя внимание – у него дважды спросили документ.

На привокзальной площади ветер трепал надорванную газету. Маринов прочел вчерашнюю сводку: «Тяжелые бои на подступах к Сталинграду. Наши войска сдерживают превосходящие силы…» Появилось новое направление – Краснодарское… Фашисты рвались вперед – на Кавказ и к Волге. До Сталинградской победы было еще далеко – месяца три.

«Неутешительно», – подумал Маринов, перечитывая сводку.

– Неутешительно, – сказал кто-то рядом.

Маринов вздрогнул от неожиданности. Незнакомый танкист в замасленном комбинезоне читал ту же сводку, глядя через плечо Маринова.

– Закурить не найдется, товарищ? – спросил танкист. И, ссыпая махорку в самокрутку, добавил: – Раненый будете или по броне освобождение?

Маринову пришлось объяснить. В прошлом году он работал за Полярным кругом, в тундре, в таких местах, где не было ни людей, ни газет, ни радио. О войне узнали уже осенью от охотника-эвенка. Выбраться удалось только к весне. Маринов поспешил в институт, сдал материалы, хотел ехать на фронт, а вместо этого получил назначение сюда, в Башкирию, – искать нефть.

Маринов рассказывал неохотно, выходило так, как будто он оправдывается перед незнакомым солдатом.

Но танкист выразил сочувствие:

– Нужное дело! Действуйте, товарищ! Гоните нефть, и побольше. Мы ее употребим на фронте с толком.

«Гнать? – подумал Маринов. – Если бы черпать, если бы бочки везти на фронт, своими руками катил бы. А то посадят определять возраст кораллов, рисовать разрезы. Все равно не останусь. Я охотник, опытный стрелок, готовый снайпер. Приеду на место, обращусь к шефу. Он поймет и отпустит».

Но шеф – руководитель исследовательской группы Академии наук, знакомый нам Геннадий Аристархович Вязьмин, – не захотел «понять» и отпустить.

– Делайте свое дело! – сказал он. – Считайте, что вы мобилизованы и выполняете задание по снабжению горюче-смазочными материалами. Во время войны командование само распоряжается людьми. Вы специалист по нефти. Будьте добры, ищите нефть!

Поиски нефти велись на обширной площади. Вязьмин надеялся исправить границы нефтеносности: он продвигал буровые на север, на юг, на запад и восток. Маринову досталось юго-западное направление. Почему именно юго-западное? Просто он прибыл позже всех – другие, более перспективные направления были уже разобраны. Эта случайность сыграла важную роль в жизни Маринова.

• Предыдущая
• 32/59
• Следующая