Купол на Кельме - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/59
• Следующая

И вот наступил долгожданный час встречи. Мы все собрались у порога. Погода стояла уже осенняя, с пронзительной свежестью, и воздух был, как ключевая вода, прозрачный и жгуче-холодный. Ивовые кусты у реки подернулись золотом и багрянцем, но под бледно-голубым небом листва их не казалась пестрой. Я думаю, северные пейзажи нельзя писать яркими масляными красками, лучше сдержанной акварелью.

В середине дня, когда мы уже разожгли костер и развесили мокрую обувь на кольях (у огня сушить нельзя, обувь развалится через несколько дней), на длинном плесе показалась черточка. Наши! Вскоре можно было различить и буксир – лошадь, идущую по берегу, и пассажиров – Маринова и Тимофея, посланного ему навстречу.

Лошадь прибыла первой. Она подошла к костру вплотную и остановилась в самом дыму, энергично шлепая хвостом. Николай щепочкой смахнул с ее морды налившихся кровью комаров. Маринов перешел на корму, чтобы лодка не ткнулась в камни. Сильным ударом шеста Тимофей загнал шитик на берег. Плоское дно зашуршало по гальке, и все мы оказались вместе. Похудевший Маринов хлопал Глеба по плечу, пожимал руку Левушке, улыбался Ирине, а Тимофей с удовольствием показывал свою охотничью добычу – громадную семгу, убитую острогой, надетой на шест. Он рассказывал, что ночью ему приснилась мать-покойница, а это хорошая примета. И весь день он ждал, что случится что-нибудь приятное. И тут семга – не иначе мать подсобила.

Посыпались вопросы: «Ну как вы здесь?» – «А что с вами случилось? Как самочувствие?»

Отыскав глазами Ирину, Маринов спросил:

– Результаты есть?

Ирина уклонилась от ответа:

– И да и нет. Нам не все понятно.

– Нет, нам понятно, – возразил я. Я не люблю уклончивой вежливости. – Но то, что вы ожидали, не найдено.

– Ну и хорошо! – сказал Маринов. Он был настроен благодушно. – Давайте обедать. Потом разберемся.

Обед тянулся долго. Со дна чемоданов были извлечены заветные бутылки и консервные банки – шпроты, сгущенное молоко. Ирина сама варила суп, даже что-то изжарила без сковородки в котелке. Николай сказал, что она может быть шеф-поваром в «Метрополе». И все трое ребят заговорили о Москве, об Охотном ряде, Манежной площади, о саде у Кремлевской стены, где уже свыше ста лет студенты всех факультетов в последнюю минуту перечитывают лекции перед экзаменами. Видимо, ребята соскучились по Москве и радовались скорому возвращению.

В самом конце обеда, когда мы допивали чай, мутный от сгущенного молока, Маринов спросил:

– Так что понятно, Гриша?

И тут началась конференция. Пять докладчиков прошли перед Мариновым. Левушка вновь получил похвалы, а Николай попреки… Я говорил последним. Когда, я кончил, Маринов сказал:

– Мысли у тебя интересные, Гриша, но это опять догадки. К моим догадкам о нефти на ступенях ты присоединил свою догадку о железной руде. Но догадок и так много. У нас цель иная – мы приехали сюда за вескими доказательствами. Обещали нефть и нашли ее – вот что было бы убедительно. Ты полагаешь, что базальт прорвал купол и уничтожил месторождение. Нет, необязательно. Мог уничтожить, а мог и закупорить, сохранить нефть в глубине. Ты говоришь, что нефти все равно нет, потому что нет нефтенепроницаемой крыши. Но глинистые пласты могут быть и глубже, не на самой поверхности. Видимо, все неясно тут. Надо идти дальше, подниматься к истоку реки – к Топозеру.

Студенты помрачнели. Они так надеялись, что Маринов примет нашу работу, проверит два – три обнажения и даст команду сворачиваться.

– Поздновато, конечно, – продолжал Маринов, размышляя вслух. – Но есть хорошее правило: намеченный маршрут доводи до конца. В пути всегда кажется, что дальше идти незачем. И усталость обязательно голосует за возвращение. Возможно, впереди нет ничего нового, но позади нового нет наверняка. Явных доказательств мы не нашли. Нет, надо идти вперед. Не всем, конечно. Мне… и еще одному.

– Меня возьмите! – заговорил Левушка.

Глеб возразил:

– Я сильнее. Пожалуй, от меня больше толку будет.

Я тоже выставил свою кандидатуру.

Ирина ничего не сказала, только смотрела просительно. Николай промолчал.

– Гришу возьму, – решил Маринов. – У него собственные мнения. Спорить будем дорогой. А ты, Ира, забирай молодежь и спускайся в Усть-Лосьву. И не ждите нас до последнего парохода, а то застрянете на зиму.

Проводники тоже отправлялись по домам. Поэтому Маринов вынул записную книжку и начал выспрашивать у Лариона приметы пути. Ларион ходил на Топозеро лет десять назад, но без запинки называл всякие серые камни, белые камни, раздвоенные сосны и прочее. Мы с Ириной разделили жалкие остатки припасов: им поменьше, нам с Мариновым побольше. Досталось нам полкило сахару, мешочек соли, две банки со сгущенным молоком, три коробки спичек. Спички мы уложили в бутылочки и залили пробки парафином, чтобы не промокли. Плохо, что кончилась мука. Ирина в последний раз спекла лепешки. Я взял себе две штуки. Были еще патроны, но не очень много. Зато в изобилии имелся перец. Ирина не любила его и спрятала в самый низ.

Надо было еще осмотреть шитик, посоветоваться с проводниками о конопатке, починить обувь. Уже стемнело, когда мы разошлись по палаткам. Последней ушла Ирина, пожелав мне спокойной ночи.

И тут мне пришло в голову, что на этот раз мы расстаемся всерьез. Совместная жизнь кончилась. И работать будем врозь: она – в институте с Мариновым, а я еще неизвестно где. Изредка я буду звонить по телефону и слышать: «Да-да, Гриша, надо бы встретиться. Месяца через полтора я буду посвободнее».

– Ира! – окликнул я. – Подожди, поговорим.

Ирина обернулась. Странные глаза были у нее, озаренные изнутри и мерцающие. Я поглядел пристально, она опустила веки. Опять добиваться «да» или «нет»? Не вижу смысла. К чему спрашивать? Ведь каждый из нас знает, как относится к нему любимая девушка. Я и сам могу ответить за Ирину: «Да, Гриша, ты симпатичный малый. Я уважаю тебя в отличие от Николая. С тобой интереснее, чем с немногословным Глебом. Ты даже чуточку нравишься мне. Впрочем, Маринов нравится мне гораздо больше, а Толю я любила сильнее». Как это понимать? Пожалуй, больше похоже на «нет».

– Простимся, Ира, – сказал я. – Я потерпел поражение, ничего не вышло у меня с любовью. Но все равно, я не жалею. Мне было радостно четыре месяца подряд. Ты говорила с Левушкой о сланцах, углах наклона, брахиоподах, а я слышал твой голос, и у меня теплела душа. Ты сидела на лодке, всматриваясь в пласты, и твой профиль плыл передо мной от Усть-Лосьвы до Ларькина. Так мне и запомнится Лосьва – река, где на каждой скале профиль Ирины. Нет, я не завидую твоему спокойствию! Ты живешь беднее, чем я. Ты просто работаешь, просто ложишься спать и встаешь, а я работаю с Ириной; засыпая, вспоминаю ее слова; проснувшись, думаю: «Сейчас я увижу ее». Дни мои наполнены радостным волнением. И спасибо тебе за это, хотя ты меня и не любишь! Вот и все, что я хотел сказать тебе на прощание. Тема исчерпана! Счастливого пути!

– Но мы увидимся еще много раз в Москве…

– Ах, Ира, Москва – великая разлучница! Там всегда не хватает времени на прежних друзей. А я не люблю навязываться, выпрашивать полчасика. Никогда не мог понять людей прошлого века, которые на коленях выманивали любовь… Да если бы девушка согласилась любить меня из жалости, я бы плюнул на нее и ушел. Я, Ира, человек прямой и невежливый…

– На самом деле ты лучше, чем говоришь о себе, – прервала Ирина. – Спокойной ночи, невежливый!..

Так мы распростились.

А на утро был дождь и труд, утомительная монотонная работа с шестом.

В верховьях Лосьвы грести совсем нельзя: у берега весла задевают за дно, в середине – слишком быстрое течение, приходилось идти на шестах. На первый взгляд шест – нехитрое орудие, но для нехитрых орудий тоже нужен навык. Лодку надо вести как можно ближе к берегу, потому что только на мелком месте как следует упираешься шестом в дно, и потому что течение здесь медленнее. Толкаться надо одновременно, плавно и сильно.

• Предыдущая
• 44/59
• Следующая