Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Гэблдон Диана - Страница 48

• Предыдущая
• 48/128
• Следующая

— Его светлость прав, миледи. А потому я с глубокой благодарностью принял его предложение. — Линия губ стала жестче, по-видимому, благодарность эта была не столь уж глубока, но говорил он вежливо. Я перевела взгляд на герцога — маленькие голубые глазки щурились от солнца, и прочитать в них что-либо было невозможно.

Эту маленькую сцену прервал король. Хлопнув в ладоши, он призвал двух лакеев, следуя его указаниям, они подхватили меня и чуть ли не силком усадили в портшез-носилки.

— Никаких возражений, мадам. — Он грациозным жестом отмел все мои протесты и благодарности. — Отправляйтесь домой и передохните, мы вовсе не желаем, чтоб вы пропустили завтрашний бал. — Большие карие глаза выразительно заглянули в мои, он поднес мою руку к губам. Затем, не отводя от меня взора, кивком попрощался с Джейми, который уже достаточно пришел в себя, чтобы рассыпаться в благодарностях и извинениях, и заметил: — Что ж, я готов принять вашу признательность, милорд, но с одним условием. Разрешите протанцевать один танец с вашей очаровательной супругой?

Губы Джейми дрогнули, однако он поклонился и ответил:

— Для жены, равно как и для меня, это огромная честь, ваше величество. — Он взглянул на меня. — Если она достаточно оправится, чтоб посетить завтрашний бал, уверен, она с нетерпением будет ожидать этого танца. — И, не дожидаясь ответа, он сделал знак носильщикам: — Домой!

Дома, после долгого путешествия по улицам, пропахшим цветами и канализацией, я стянула тяжелое платье и громоздкий и неудобный кринолин и с облегчением переоделась в шелковый халат.

Я нашла Джейми у неразожженного камина — глаза закрыты, руки бессильно лежат на коленях. Лицо было бледно и сливалось с полотняной рубашкой, отчего в этом сумрачном освещении он походил на привидение.

— Матерь Божья, — пробормотал он, качая головой, — Боже милостивый и все пресвятые угодники, я ведь был буквально на волоске от того, чтобы убить этого человека. Ты понимаешь, Клэр? И если б ты не хлопнулась в обморок… Господи… Ведь я хотел убить его! — Он вздрогнул при этом воспоминании и замолк.

— Давай положи сюда ноги. — Я пододвинула к нему тяжелый резной табурет.

— Да нет, не надо, все в порядке. — Он отмахнулся. — Выходит, этот человек… брат Джека Рэндолла, что ли?

— Похоже на то, — суховато ответила я. — Кем же еще ему быть, как не братом?

— M-м… А ты знала, что он служит у Сандрингема?

Я отрицательно покачала головой:

— Нет. Ничего про него не знала, кроме имени и того, что он викарий. Фрэнк не очень-то им интересовался, он ведь не прямой его предок. — Легкая дрожь в голосе при упоминании имени Фрэнка выдала меня.

Джейми отложил фляжку и подошел ко мне. Остановился, поднял на руки и начал баюкать, крепко прижимая к груди. От складок его рубашки остро и свежо пахло садами Версаля. Потом он поцеловал меня в макушку и понес к постели.

— Давай приклони головку, Саксоночка, — с нежностью произнес он. — День выдался такой долгий и утомительный для нас обоих.

Я опасалась, что после встречи с Александром Рэндоллом Джейми снова начнут мучить кошмары. Это случалось, хотя и не часто. Я чувствовала, как он лежит бок о бок без сна, весь напряженный и настороженный, словно перед схваткой. Потом он вставал с постели и проводил остаток ночи у окна, словно оно было единственным выходом и убежищем, отвергая все мои утешения и мольбы. А к утру Джека Рэндолла и всех остальных демонов рассвет снова загонял в шкатулку, где они сидели, запертые под стальными замками воли Джейми, и все было хорошо.

Правда, засыпал Джейми быстро, все тяготы и неурядицы тут же переставали терзать его, и лицо становилось спокойным и безмятежным. Я долго любовалась им, прежде чем задуть свечу.

Какое все же блаженство лежать вот так, неподвижно, чувствуя, как отогреваются холодные конечности, а ноющая спина, шея и колени цепенеют от сладкой дремы. Но мозг мой засыпал последним, и перед глазами в тысячный раз разворачивалась все та же сцена у дворца: мелькала темноволосая голова с высоким лбом, плотно прижатыми к черепу ушами и четко очерченным подбородком, снова и снова озаряла меня радостная вспышка узнавания и ощущение острой боли при этом. Фрэнк, подумала я тогда. Именно лицо Фрэнка стояло перед глазами, когда я наконец погружалась в сон.

Один из лекционных залов Лондонского университета, старинный деревянный потолок и современные полы, покрытые линолеумом, по которому неутомимо шаркают ноги. Старомодные голые скамьи — новых парт удостоились лишь классы для занятий точными науками. Для истории сойдет и исцарапанное шестидесятилетней давности дерево. В конце концов, ведь и предмет старый и не меняется — к чему какие-то новшества?

— Предметы искусства, — звучал голос Фрэнка, — и предметы быта… — Длинные его пальцы прикоснулись к ободку серебряного подсвечника, солнечный луч из окна сверкнул на металле, словно прикосновение было насыщено электричеством.

Предметы, позаимствованные из коллекции Британского музея, стояли выстроившись в ряд на столе. Студенты, сидящие в первом ряду, могли разглядеть крохотные трещинки на французской табакерке из желтой слоновой кости и коричневатые пятна от табака по краям белой глиняной трубки. Английский флакончик для духов в золотой оправе, бронзовая чернильница с крышкой, треснувшая ложка из рога и маленькие мраморные часы, украшенные двумя лебедями, пьющими воду. А за рядом этих предметов были разложены миниатюры, разглядеть изображенные на них лица мешал свет, отражающийся от поверхности.

Темноволосая голова Фрэнка сосредоточенно склонилась над этими вещицами. Луч солнца высветил в волосах рыжевато-каштановую прядь. Бережно, точно яичную скорлупу, взял он в руки глиняную трубку.

— О некоторых периодах истории, — начал он, — у нас есть письменные свидетельства людей, живших в ту пору. О других мы знаем лишь по предметам, рассказывающим нам, как жили эти люди.

Он поднес трубку ко рту, сложил губы колечком, надул щеки, комично приподнял брови. В аудитории послышался сдавленный смешок, Фрэнк улыбнулся и отложил трубку.

— Искусство и предметы искусства. — Он указал на ряд сверкающих миниатюр. — Их мы видим чаще всего, они всегда украшали и украшают жизнь человека. Да и почему бы нет? — Он говорил теперь, адресуясь исключительно к темноволосому юноше с умным интеллигентным лицом. Известный лекторский прием — выбирать себе в слушатели одного студента и говорить только ему, словно они наедине. Минуту спустя переключиться на другого. Тогда все будут с равным вниманием слушать. — Помимо всего прочего, это просто красивые вещи. — Палец коснулся лебедя на часах, провел по изгибу шеи. — Их стоит сохранять. Но кто станет хранить какой-нибудь старый и грязный чехол от чайника или истершуюся автомобильную шину? — На этот раз хорошенькая блондинка в очках улыбнулась и коротко кивнула в знак согласия. — Существуют предметы быта, о них, как правило, не пишут в мемуарах, их просто используют, а когда они ломаются, перестают быть нужными, так же просто, не задумываясь, выбрасывают. А ведь они могли бы рассказать нам, как жили простые люди. Вот эти трубки, к примеру, они могли бы рассказать, как часто и какой именно табак курили люди самых разных сословий, от высших, — палец похлопал по крышке эмалевой табакерки, — до низших, — палец бережно и нежно погладил длинный прямой ствол трубки.

Средних лет женщина торопливо строчила в блокноте, боясь пропустить хоть слово, а потому долго не замечала, что внимание лектора обращено на нее. Вокруг улыбчивых ореховых глаз залегли мелкие морщинки.

— Все записывать не обязательно, миссис Смит, — заметил Фрэнк. — Лекция длится целый час, вы весь карандаш испишете.

Женщина покраснела и бросила карандаш, однако все же улыбнулась в ответ на дружескую усмешку на худощавом загорелом лице Фрэнка. Теперь он уже завладел всеми ими — завороженные его мягким юмором, студенты внимали каждому слову. Они без колебаний и жалоб готовы были следовать за ним тропой неумолимой логики в самые дебри знаний. Напряжение, читавшееся в повороте темноволосой головы, спало, он чувствовал, что студенты неотрывно следят за ним и его мыслью.

• Предыдущая
• 48/128
• Следующая