Достоин любви? - Гэфни Патриция - Страница 44

• Предыдущая
• 44/88
• Следующая

Себастьян стал расспрашивать ее о семье, и она рассказала ему о единственном свидании в тюрьме. Ее заперли в большой деревянный ящик с окошечком, затянутым сеткой, а в четырех шагах от нее точно в таком же ящике помещались ее отец, мать и брат. Между ящиками, не пропуская ни слова из того, что лишь с большой натяжкой можно было назвать разговором, стояли два охранника. Ее мать беспрерывно лила слезы, а отец был так потрясен, что, едва вымолвив слова приветствия, больше не смог ничего сказать. Свидание продолжалось десять минут, и, когда время вышло, Рэйчел попросила их больше не приходить. С тех пор она никого из них не видела.

Потом она рассказала о библиотеке, единственном просвете в бесконечной тьме тюремного срока. В библиотеке было четыре тысячи томов. Постепенно она прочла почти все, а некоторые перечитала и не один раз.

Сначала ей казалось, что в тюрьме она просто погибнет. Что на свете могло быть страшнее, чем быть заколоченной в тюремный гроб и похороненной в безымянной могиле?! Но когда семья оставила ее, ей стало все равно. Вскоре она начала молить Бога о смерти. Она ненавидела все, все, все вокруг, ненавидела весь мир, допускавший существование подобной пародии на правосудие. Но годы шли, не принося ничего, кроме пустоты, и даже ненависть постепенно угасла.

— Вы вычеркнули себя из жизни, — констатировал Себастьян.

— Да, — согласилась Рэйчел, — это именно так. Я убила себя, но не умерла.

Она умолкла, утомленная долгим рассказом.

Фитиль в лампе на столике у кровати давно уже выгорел; они лежали в темноте, Рэйчел прислушивалась к дыханию Себастьяна. Она рассказала ему ужасные вещи, позорную, унизительную правду, которую намеревалась унести с собой в могилу. Ей, вероятно, следовало бы испугаться, но она ощущала лишь усталость и умиротворение. Она облегчила душу, выговорившись.

Себастьян все еще держал ее за руку, но ей показалось, что он заснул, поэтому она удивилась, когда он спросил:

— Как вы думаете, кто убил Уэйда?

Она заморгала, стараясь разглядеть его лицо.

— Что?

— Кто его убил? Вы не могли не думать об этом в тюрьме. Как по-вашему, кто это мог быть?

Рэйчел попыталась заговорить, но не смогла произнести ни звука: горло было, как тисками, перехвачено спазмом. Она выпустила его руку, которую, сама того не замечая, слишком сильно сжимала все это время, и села в постели, обхватив свои колени.

Себастьян тоже сел и положил руку ей на спину.

— Что случилось? Вы плачете?

Она покачала головой. Жалкая ложь: ее глаза непрерывно увлажнялись, лицо было залито слезами, лишь глубоко и часто вздыхая, она сумела не разрыдаться вслух. Чувства, зарождение которых она не могла приписать усталости и пережитому напряжению, рвались наружу, грозя прорвать и затопить столь тщательно возведенные ею преграды. Себастьян обнял ее за плечи, приложил руку к ее мокрой щеке, стараясь поймать ее взгляд. Рэйчел уже успела хорошо его изучить и знала, что он не потерпит никакой уклончивости, не остановится, пока не добьется своего.

— Просто я… безумно благодарна, — еле сумела выговорить она, всхлипывая. — Ведь никто мне не поверил. Вы не представляете… — Ее голос осекся.

— Что вы хотите сказать? Никто не поверил в вашу невиновность? Быть того не может! Не надо плакать, я этого не вынесу, — прошептал он, обеими руками прижимая ее к себе.

Продолжая лить слезы у него на плече, Рэйчел, задыхаясь от рыданий, доверила ему самое страшное:

— Никто мне не поверил. Никто.

— Вы хотите сказать…

— Моя семья.

Ну вот, худшее сказано, самая горькая обида вышла наружу. Признавшись во всем, Рэйчел почувствовала неимоверное облегчение. Напряжение разрядилось, оставив после себя неудержимую дрожь.

— Это невозможно, — ласково возразил Себастьян, поглаживая ее по голове и укачивая, как отец своего ребенка. — Я с самого начала не сомневался в вашей невиновности. Не думаю, что вы способны убить… хотя бы букашку. Я никого на свете не знаю добрее вас. И печальнее.

— Перестаньте.

Она никак не могла унять слезы, но Себастьян знал верный способ их остановить: он ее поцеловал. Поцеловал не как отец, а как любовник — медленным, горячим, страстным поцелуем. Ее губы были влажными и солеными от пролитых слез. Рэйчел напряглась, и он сразу же отстранился. Они одновременно откинулись на подушки, не касаясь друг друга.

— Вы устали, — прошептал он. — Вам надо как следует выспаться, Рэйчел.

Она действительно устала. Ей пришлось прикрыть зевок рукой.

— В тюрьме я почти не могла спать. — Через минуту она уже видела сон.

Ей снилось, что она лежит в темноте на жесткой койке в своей тюремной камере. Она все видела, хотя ее глаза были закрыты. Кто-то следил за ней через «глазок». Она притворилась, что спит: лежала, не двигаясь, стараясь не дышать. В замке повернулся ключ. Дверь приотворилась на дюйм, на два дюйма, и леденящий ужас парализовал ее тело. Кто-то продолжал смотреть на нее через «глазок», и она знала, кто следит за ней. Потом ее одеяло вдруг исчезло, ноги оголились. Ей хотелось подтянуть платье книзу, прикрыть наготу, но она знала, что это ловушка. Стоит ей шевельнуться, как он поймет, что она не спит. Дверь широко распахнулась.

Не выдержав, она застонала от страха… и сон ушел, растворился. Чей-то тихий голос шепнул ей, что она в безопасности. Кто-то коснулся ее и окликнул по имени. Она успокоилась, заснула еще крепче, и ей стал сниться новый сон.

Она лежала на траве. Кругом, насколько хватает глаз, простирался цветочный луг. Рядом с ней лежал мужчина, другой мужчина, не тот, что появился в дверях камеры. У этого в руках ничего не было. Она знала, что он никогда не причинит ей боли.

Они лежали рядом, но не касались друг друга.

Потом она положила руку ему на плечо. Только теперь она поняла, что это условный знак: он не мог прикоснуться к ней, пока она не сделает первый шаг. «Почему я не сделала этого раньше?» — подумала она, а может быть, и сказала вслух. И тогда мужчина, у которого ничего не было в руках, улыбнулся и поцеловал ее.

Это был чудесный, нежный поцелуй, сладкий, как спелый плод: губы, потом зубы — мягкое и твердое. А потом языки, скользящие и трущиеся друг о друга с такой игривой серьезностью. Она тонула, погружаясь с головой в восхитительные ощущения, рожденные столь безупречной лаской. Все было разрешено, все позволено. «Не заставляй меня ждать», — подумала она, а может быть, и сказала вслух, потому что сон вновь изменился: они обнялись и покатились по траве, переворачиваясь и приминая цветы. Его руки гладили ее по плечам, по груди, по животу. Его тело парило над ней, и ей это особенно нравилось, она хотела именно этого… но нет, этого было мало, она его не чувствовала, не могла дотянуться. Уже полупроснувшись, она поняла, что это лишь сон, мечта, и ей захотелось плакать от жестокого разочарования. Сон оказался таким эфемерным…

Открыв глаза, Рэйчел обнаружила, что Себастьян смотрит на нее. Он успел зажечь свечу; она видела отсветы, пляшущие на стене за его обнаженным плечом. Неужели уже ночь? Он следил за ней, опираясь головой на руку. Его каштановые волосы были взлохмачены. Ей захотелось провести рукой по этим растрепанным вихрам. Только теперь она заметила, что ее рука лежит у него на груди.

Воспоминания о привидевшемся стали возвращаться к ней по кусочкам, переплетая сон с явью. Прикасалась ли она к нему, пока спала? Его ли голос слышала? Неужели это он отгонял от нее кошмары? Она открыла рот, но так и не придумала, что сказать. Потом ее разбегающиеся мысли собрались воедино, и она наконец поняла, кем был мужчина из ее сна. Мужчина, у которого ничего не было в руках. Который не мог причинить ей боль. Все вдруг встало на свои места. И все сразу стало иным. «Почему я не сделала этого раньше?» — вопрошала женщина из сна. Дотронуться до мужчины — в этом был ключ! Но Рэйчел не могла ни говорить, ни двигаться. Некоторые вещи никогда не менялись. Например, ее страх. Она не могла даже шевельнуться.

• Предыдущая
• 44/88
• Следующая