Полное собрание стихотворений - Цветаева Марина Ивановна - Страница 13

Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!

Будет утром – мудрец, будет утром – холодный ученый

Тот, кто ночью – поэт.

Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я

Лучший вечер отдать на терзанье январскому дню?

Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,

Только утро виню!

– “У вас в душе приливы и отливы!”

Ты сам сказал, ты это понял сам!

О, как же ты, не верящий часам,

Мог осудить меня за миг счастливый?

Что принесет грядущая минута?

Чей давний образ вынырнет из сна?

Веселый день, а завтра ночь грустна...

Как осуждать за что-то, почему-то?

О, как ты мог! О, мудрый, как могли вы

Сказать “враги” двум белым парусам?

Ведь знали вы... Ты это понял сам:

В моей душе приливы и отливы!

Солнечный? Лунный? О мудрые Парки,

Что мне ответить? Ни воли, ни сил!

Луч серебристый молился, а яркий

Нежно любил.

Солнечный? Лунный? Напрасная битва!

Каждую искорку, сердце, лови!

В каждой молитве – любовь, и молитва —

В каждой любви!

Знаю одно лишь: погашенных в плаче

Жалкая мне не заменит свеча.

Буду любить, не умея иначе —

Оба луча!

Weisser Hirsch, лето 1910

Наша встреча была – в полумраке беседа

Полувзрослого с полудетьми.

Хлопья снега за окнами, песни метели...

Мы из детской уйти не хотели,

Вместо сказки не жаждали бреда...

Если можешь – пойми!

Мы любили тебя – как могли, как умели;

Целый сад в наших душах бы мог расцвести,

Мы бы рай увидали воочью!..

Но, испуганы зимнею ночью,

Мы из детской уйти не посмели...

Если можешь – прости!

Есть тихие дети. Дремать на плече

У ласковой мамы им сладко и днем.

Их слабые ручки не рвутся к свече, —

Они не играют с огнем.

Есть дети – как искры: им пламя сродни.

Напрасно их учат: “Ведь жжется, не тронь!”

Они своенравны (ведь искры они!)

И смело хватают огонь.

Есть странные дети: в них дерзость и страх.

Крестом потихоньку себя осеня,

Подходят, не смеют, бледнеют в слезах

И плача бегут от огня.

Мой милый! Был слишком небрежен твой суд:

“Огня побоялась – так гибни во мгле!”

Твои обвиненья мне сердце грызут

И душу пригнули к земле.

Есть странные дети: от страхов своих

Они погибают в туманные дни.

Им нету спасенья. Подумай о них

И слишком меня не вини!

Ты душу надолго пригнул мне к земле...

– Мой милый, был так беспощаден твой суд! —

Но все же я сердцем твоя – и во мгле

“За несколько светлых минут!”

Мне тихонько шепнула вечерняя зала

Укоряющим тоном, как няня любовно:

– “Почему ты по дому скитаешься, словно

Только утром приехав с вокзала?

Беспорядочной грудой разбросаны вещи,

Погляди, как растрепаны пыльные ноты!

Хоть как прежде с покорностью смотришь в окно ты,

Но шаги твои мерные резче.

В этом дремлющем доме ты словно чужая,

Словно грустная гостья, без силы к утехам.

Никого не встречаешь взволнованным смехом,

Ни о ком не грустишь, провожая.

Много женщин видала на долгом веку я,

– В этом доме их муки, увы, не случайны! —

Мне в октябрьский вечер тяжелые тайны

Не одна поверяла, тоскуя.

О, не бойся меня, не противься упрямо:

Как столетняя зала внимает не каждый!

Все скажи мне, как все рассказала однажды

Мне твоя одинокая мама.

Я слежу за тобою внимательным взглядом,

Облегчи свою душу рассказом нескорым!

Почему не с тобой он, тот милый, с которым

Ты когда-то здесь грезила рядом?”

– “K смелым душам, творящим лишь страсти веленье,

Он умчался, в моей не дождавшись прилива.

Я в решительный вечер была боязлива,

Эти муки – мое искупленье.

Этим поздним укором я душу связала,

Как предателя бросив ее на солому,

И теперь я бездушно скитаюсь по дому,

Словно утром приехав с вокзала”.

По тебе тоскует наша зала,

– Ты в тени ее видал едва —

По тебе тоскуют те слова,

Что в тени тебе я не сказала.

Каждый вечер я скитаюсь в ней,

Повторяя в мыслях жесты, взоры...

На обоях прежние узоры,

Сумрак льется из окна синей;

Те же люстры, полукруг дивана,

(Только жаль, что люстры не горят!)

Филодендронов унылый ряд,

По углам расставленных без плана.

Спичек нет, – уж кто-то их унес!

Серый кот крадется из передней...

Это час моих любимых бредней,

Лучших дум и самых горьких слез.

Кто за делом, кто стремится в гости...

По роялю бродит сонный луч.

Поиграть? Давно потерян ключ!

О часы, свой бой унылый бросьте!

По тебе тоскуют те слова,

Что в тени услышит только зала.

Я тебе так мало рассказала, —

Ты в тени меня видал едва!

Ваши белые могилки рядом,

Ту же песнь поют колокола

Двум сердцам, которых жизнь была

В зимний день светло расцветшим садом.

Обо всем сказав другому взглядом,

Каждый ждал. Но вот из-за угла

Пронеслась смертельная стрела,

Роковым напитанная ядом.

Спите ж вы, чья жизнь богатым садом

В зимний день, средь снега, расцвела...

Ту же песнь вам шлют колокола,

Ваши белые могилки – рядом.

Weisser Hirsch, летo 1910

Прощай! Не думаю, чтоб снова

Нас в жизни Бог соединил!

Поверь, не хватит наших сил

Для примирительного слова.

Твой нежный образ вечно мил,

Им сердце вечно жить готово, —

Но все ж не думаю, чтоб снова

Нас в жизни Бог соединил!

– “Слова твои льются, участьем согреты,

Но темные взгляды в былом”.

– “Не правда ли, милый, так смотрят портреты,

Задетые белым крылом?”

– “Слова твои – струи, вскипают и льются,

Но нежные губы в тоске”.

– “Не правда ли, милый, так дети смеются

Пред львами на красном песке?”

– “Слова твои – песни, в них вызов и силы,

Ты снова, как прежде, бодра”...

– “Так дети бодрятся, не правда ли, милый,

Которым в кроватку пора?”

Пусть я лишь стих в твоем альбоме,

Едва поющий, как родник;

(Ты стал мне лучшею из книг,

А их немало в старом доме!)

Пусть я лишь стебель, в светлый миг

Тобой, жалеющим, не смятый;

(Ты для меня цветник богатый,

Благоухающий цветник!)

Пусть так. Но вот в полуистоме

Ты над страничкою поник...

Ты вспомнишь все... Ты сдержишь крик...