Лейденская красавица - Хаггард Генри Райдер - Страница 29

• Предыдущая
• 29/95
• Следующая

– Если вам интересно знать, я сын крестьянина из Фрисландии.

– И англичанки из Ярмута, это я знаю.

– Да, – повторил Мартин, – англичанки из Ярмута. Мать моя была очень сильная женщина, она могла одна поднимать телегу, когда отец смазывал колеса; это случалось иногда, большею же частью отец поддерживал телегу, между тем как она мазала колеса. Люди сходились смотреть на нее, когда она проделывала такую штуку. Когда я подрос, я поднимал телегу, а они оба мазали колеса. Наконец, они оба умерли от чумы, упокой, Господи, их души! Я получил ферму в наследство.

– Ну и…? – спросил Фой, пристально смотря на него.

– Ну, и поддался дурной привычке, – неохотно докончил Мартин.

– Стал пить? – допрашивал безжалостный Фой.

Мартин вздохнул и опустил свою большую голову. Совесть у него была чувствительная.

– Вот ты и начал выступать борцом, – продолжал его мучитель, – ты не можешь отречься от этого, взгляни на свой нос.

– Да, я был борцом, Господь еще не коснулся моего сердца в то время, и, правду сказать, ничего в этом не было дурного, – добавил он. – Никто не побеждал меня, только один раз, когда я был выпивши, меня побил один брюсселец. Он переломил мне переносицу, когда же я перестал пить… – он запнулся.

– Ты убил испанца-борца здесь, в Лейдене? – докончил Фой.

– Да, – согласился Мартин, – я убил его, это верно, но ведь славная была борьба, и он сам виноват. Этот испанец был молодец, да, видно, уж суждено мне было покончить с ним. Я думаю, мне его смерть зачтется на небе.

– Расскажи-ка мне подробнее про это, я в то время был в Гааге и хорошенько не помню всего. Я, конечно, не сочувствую таким вещам, – шутник сложил руки и принял набожный вид, – но раз все это кончено, можно послушать рассказ о борьбе. Ведь ты не станешь хуже оттого, что расскажешь.

Вдруг беспамятный Мартин обнаружил необыкновенную памятливость и в мельчайших подробностях рассказал про эту достопамятную борьбу.

– И вот после того как он дал мне пинка в живот, – закончил он, – чего, как вы знаете, не имел права делать, я вышел из себя и изо всей силы набросился на него, левой рукой ударив что было мочи по его правой, которой он защищался…

– И что же потом? – спросил Фой, начиная возбуждаться, так как Мартин рассказывал действительно хорошо.

– Голова его ушла в плечи, и когда его подняли, оказалось, что у него сломана шея. Мне было жаль его, но помочь ему я не мог – видит Бог, не мог. Зачем он назвал меня «поганым фрисландским быком» и ударил в живот?

– Конечно, это он сделал напрасно. Но ведь тебя арестовали, Мартин?

– Да, во второй раз приговорили к смерти за убийство. Видите ли, опять всплыло это фрисландское дело, и здешние власти держали пари за испанца. Тут спас меня ваш отец. Он в этот год был бургомистром и выкупил меня, заплатив знатные деньги. Потом он научил меня быть трезвым и думать о своей душе. Теперь вы знаете, почему старый Мартин будет служить ему, пока есть хоть капля крови в его жилах. А теперь, мейнгерр Фой, я пойду спать, и дай мне Бог не видеть во сне этих собак-испанцев.

– Не бойся, – сказал Фой уходя, – «отпускаю их» тебе. Господь через твою силу поразил тех, кто не постыдился оскорбить и ограбить молодую женщину, убив ее мужа. Можешь быть спокоен: ты сделал доброе дело! Я боюсь только одного – как бы нас не проследили, впрочем, улица, кажется, была совершенно пуста.

– Совсем пуста, – кивая, подтвердил Мартин, – никто не видал меня, кроме солдат и фроу Янсен. Они не могут сказать, и она не скажет. Покойной ночи, мейнгерр!

В доме на одной из боковых улиц Лейдена, неподалеку от тюрьмы, на другой день после сожжения Янсена и еще другого мученика сидели за завтраком мужчина и женщина. Мы уже встречались с ними: то были не кто иной, как достоуважаемая Черная Мег и ее сожитель, прозванный Мясником. Время, не уничтожившее их сил и деятельности, не способствовало украшению их наружности.

Черная Мег осталась почти такой, какой была, только волосы поседели и черты лица, будто обтянутого желтым пергаментом, еще больше обострились, между тем как глаза продолжали гореть прежним огнем. Мужчина, Гаг Симон по прозвищу Мясник, от природы негодяй, а по профессии шпион и вор – порождение века насилия и жестокостей – своей фигурой и лицом вполне оправдывал данное ему прозвище.

Толстое, расплывшееся лицо с маленькими свиными глазками обрамляли редкие, песочного цвета бакенбарды, поднимавшиеся от шеи до висков, где они исчезали, оставляя голову совершенно лысой. Фигура была тяжелая, пузатая, на кривых, но крепких ногах.

Но хотя молодость прошла, унеся с собой всякий намек на благообразность, зато годы принесли им другое вознаграждение. Время было такое, когда шпионы и тому подобные негодяи процветали, так как помимо случайных доходов особым узаконением доказчику выдавалась как награда известная доля проданного имущества еретиков. Конечно, мелкая сошка, вроде Мясника и его жены, не получала значительной доли шерсти остриженной овцы, так как тотчас после ее убийства являлись посредники всевозможных степеней, требовавшие удовлетворения – начиная от судьи и кончая палачом, – а кроме того, еще многие другие, никогда не показывавшие своего лица; но все же, так как пытки и костры не прекращались, общий доход был порядочный. И вот, сидя сегодня за завтраком, чета занялась подсчетом того, что они могли рассчитывать получить с имущества умершего Янсена, и Черная Мег для этого вооружилась куском мела, которым писала на столе. Наконец она сообщила результат, оказавшийся удовлетворительным. Симон всплеснул руками от восторга.

– Горлинка моя, – сказал он, – тебе бы быть женой адвоката! Какая ты умница… Да, теперь близко, близко…

– Что близко, старый дурень? – спросила Мег своим низким, мужским голосом.

– Эта ферма с корчмой при ней, о которой я мечтал, ферма посреди богатых пастбищ, с леском позади, а в лесочке церковь. Ферма не велика – мне многого не надо – всего акров сто: как раз достаточно, чтобы держать штук тридцать – сорок коров, которых ты станешь доить, я же буду продавать на рынке сыр и масло…

– И резать приезжих, – перебила его Мег.

Симон возмутился.

– Нет, ты напрасно этакого мнения обо мне. Жить трудно, и приходится с бою брать свое, но раз мне удастся достигнуть чего-нибудь, я намерен стать почтенным человеком и иметь свое место в Церкви, конечно, католической. Я знаю, что ты из крестьянок и вкусы у тебя крестьянские; сам же я никогда не могу забыть, что мой дед был джентльмен. – Симон запыхтел и устремил взгляд в потолок.

– Вот как! – с насмешкой отвечала Мег. – А кто была твоя бабушка? Да деда-то своего ты знал ли еще? Захотел иметь ферму! Кажется, никогда не владеть тебе ничем, кроме старой красной мельницы, где ты прячешь добычу в болоте! Место в деревенской церкви! Скорей получишь место на деревенской виселице. Не гляди на меня с угрозой, не бывать этому, старый лгунишка. Я знаю, на моей душе есть многое, но все же я не сожгла свою родную тетку как анабаптистку, чтобы получить после нее наследство – двадцать флоринов.

Симон побагровел от бешенства: история с теткой сильнее всего задевала его.

– Ах ты, гадина!.. – начал было он.

Мег вскочила и схватилась за горлышко бутылки. Симон тотчас переменил тон.

– Ох, эти женщины, – заговорил он, отворачиваясь и вытирая свою лысину, – вечно бы им шутить. Слушай, кто-то стучит у двери.

– Смотри, будь осторожен, отпирая, – сказала Мег, встревожившись, – помни, у нас много врагов, а острие пики можно просунуть во всякую щель.

– Разве можно жить с мудрецом и оставаться дураком? Доверься мне. – И обняв жену за талию, Симон, поднявшись на цыпочки, поцеловал Мег в знак примирения, так как он знал, что она злопамятна. Потом он поспешил к двери, насколько ему позволяли его кривые ноги.

Произошел продолжительный разговор через замочную скважину, но в конце концов, посетитель был принят. Он оказался парнем с нависшими бровями, вообще по наружности похожим на хозяина дома.

• Предыдущая
• 29/95
• Следующая