Перстень царицы Савской - Хаггард Генри Райдер - Страница 23

• Предыдущая
• 23/49
• Следующая

– Он не умрет?

– Не знаю, – ответил я, оттого что счел за лучшее сказать ей правду. – Если он страдает только от сотрясения, усталости и лихорадки, он выздоровеет, но если взрыв повредил череп, тогда…

– Спаси его, – прошептала она, – и я дам тебе все… Нет, прости меня; к чему обещать тебе что бы то ни было, тебе, его другу? Но только спаси его, спаси его!

– Я сделаю все, что в моих силах, госпожа, но не знаю, удастся ли мне достигнуть чего-либо, – ответил я. – Тут ее приближенные подошли к нам, и мы были вынуждены прекратить разговор.

До сих пор воспоминание о старом олухе, придворном враче, который не отходил от меня и уговаривал меня воспользоваться его лечебными средствами, кажется мне каким-то чудовищным кошмаром: из всех безумцев, которые когда-либо лечили людей, он был, вероятно, самым безумным. Его лечебные средства были бы невозможны даже в самые глухие времена средневековья. Он предлагал мне обложить голову Орма маслом и костями новорожденного младенца и дать ему выпить какого-то отвара, который благословили жрецы.

Наконец я избавился от него и вернулся к больному.

Три дня прошли, а Орм все в том же состоянии. Хотя я и не говорил этого никому, я сильно опасался, что череп его поврежден и что он умрет или что его, в лучшем случае, разобьет паралич. Квик держался другого мнения. Он сказал, что видел двух человек, контуженных разорвавшимися вблизи них снарядами большого калибра, и что оба они выздоровели, хотя один из них сошел с ума.

Но первой, подавшей мне настоящую надежду на выздоровление Орма, была Македа. Вечером третьего дня она пришла и некоторое время сидела подле Орма, в то время как ее приближенные стояли несколько поодаль. Когда она отошла от его постели, на ее лице было совсем новое выражение – такое выражение, что я спросил ее, что случилось.

– Он будет жить, – ответила она.

Я спросил, что побуждает ее думать таким образом.

– Вот что, – ответила она, сияя. – Он вдруг взглянул на меня и на моем родном языке спросил меня, какого цвета мои глаза. Я ответила, что цвет их зависит от освещения.

– Нет, нет, – ответил он, – они всегда синие, цвета фиалки.

– Скажи мне, доктор Адамс, что такое фиалка?

– Это небольшой цветок, который цветет на Западе весной. О Македа, это очень красивый и благоуханный цветок, темно-синий, как твои глаза.

– Я не знаю этого цветка, доктор, – ответила она, – но что из того? Твой друг будет жить и будет здоров. Умирающий не станет думать о том, какого цвета глаза женщины, а сумасшедший не назовет правильно их цвет.

– Ты рада этому, Дочь Царей? – спросил я.

– Разумеется, – ответила она, – ведь мне сказали, что этот воин один умеет управлять теми производящими огонь материалами, которые вы привезли с собой, и поэтому мне нужно, чтобы он остался в живых.

– Понимаю, – сказал я. – Надеюсь, что он останется жив. Но только существует много разных источников, производящих пламя, о Македа, и я не уверен, что мой друг сможет управиться с одним из них, рождающим пламя синее, как твои глаза. А в этой стране этот источник, быть может, один из самых опасных.

Выслушав эти слова, Дочь Царей гневно взглянула на меня. Потом она внезапно рассмеялась, позвала свою свиту и удалилась.

С этого времени Орм начал поправляться. Выздоровление шло быстрыми шагами, так как он, по-видимому, страдал только от сотрясения и лихорадки. Пока он выздоравливал, Дочь Царей много раз посещала его – вернее сказать, поскольку мне не изменяет память, каждый день. Разумеется, ее посещения были обставлены всей придворной помпой, и ее сопровождали приближенные к ее особе дамы, старый врач, самый вид которого приводил меня в бешенство, и один или два секретаря или адъютанта.

Это не мешало ей, тем не менее, вести с ним разговоры частного характера, оттого что своих провожатых она оставляла в одном конце комнаты, а с Ормом разговаривала в другом конце ее, где поблизости были только Квик и я. К тому же мы иногда отсутствовали, оттого что теперь, когда мой пациент оправился, мы с Квиком часто выезжали верхом посмотреть Мур и его окрестности.

Меня могут спросить, о чем же они говорили. Все, что я могу на это ответить, это, что, поскольку я слышал, главной темой их разговора была политика Мура и постоянные войны с Фэнгами. Вероятно, они говорили также о разных других вещах, когда я не слушал их, так как я вскоре убедился, что Оливер был знаком с очень многим, касавшимся Македы лично, и узнать это он мог только от нее самой.

Так, когда я обмолвился, что неблагоразумно со стороны молодого человека в его положении вступать в столь близкие отношения с наследственной правительницей такого племени, как Абати, он весело ответил мне, что это не имеет ровно никакого значения, так как она по древним законам своей страны может выйти замуж только за представителя своего же рода, и это, естественно, устраняло какие бы то ни было осложнения. Я спросил его, кто же из ее двоюродных братьев (а их, я знал это, у нее было несколько) будет удостоен этого счастья. Он ответил:

– Никто из них. Насколько я понимаю, она официально помолвлена со своим толстым дядей, трусом и болтуном, но ни к чему говорить, что это пустая формальность, на которую она пошла, чтоб отвадить остальных.

– Ага! – сказал я. – Сомневаюсь, чтобы принц Джошуа считал это пустой формальностью.

– Не знаю, что он думает, и мало интересуюсь этим, – ответил он, зевая, – знаю только, что дело обстоит именно так, как я сказал, и что толстая свинья так же может надеяться стать супругом Македы, как вы можете надеяться взять в жены китайскую императрицу. Теперь поговорим о более важных делах; вы слышали что-нибудь про Хиггса и про вашего сына?

– У вас много больше возможностей узнать государственные тайны, – сказал я насмешливо, потому что меня заняло все происходившее и, в частности, его поведение. – Что вы знаете?

– Вот что, старый друг: не могу сказать вам, откуда это стало известно ей, но Македа сообщила мне, что они оба вполне здоровы и что с ними хорошо обращаются. Только ваш друг Барунг не отказался от своего намерения и собирается принести в жертву своему Хармаку старого доброго Хиггса ровно через две недели от сегодняшнего дня. Как бы то ни было, но мы должны предупредить это, и я добьюсь этого хотя бы ценою своей жизни. Все время я думаю о том, как бы это сделать, но только мне никак не удается придумать план, как спасти их.

– Как же быть, Орм? Я не хотел беспокоить вас, когда вы были больны, но теперь, когда вы выздоровели, мы должны принять какое-нибудь решение.

– Знаю, знаю, – ответил он серьезно, – и я скорее отдамся в руки Барунга, чем дам Хиггсу умереть одному. Если я не смогу спасти его, я претерплю с ним вместе все мучения. Слушайте: послезавтра состоится собрание Совета Дочери Царей, на котором мы должны присутствовать, оттого что его откладывали только до моего выздоровления. На этом собрании будут судить Шадраха за его предательство и, надеюсь, приговорят его к смерти. Кроме того, нам придется официально вернуть Македе тот перстень, который она одолжила нам. Там мы, вероятно, узнаем что-нибудь новое и, во всяком случае, сможем тогда принять какое-нибудь решение. А теперь я в первый раз проедусь верхом, ведь можно? За мной, Фараон! – позвал он пса, не отходившего от его постели все время, пока он был болен. – Мы прогуляемся немного, слышишь ты, верный зверь?

Спустя несколько дней после этого разговора состоялось заседание Совета в большом зале дворца Македы. Мы вошли в этот зал, окруженные стражей, как если бы были пленниками, и нашли там несколько сот Абати, сидевших на аккуратно расставленных скамьях. В дальнем конце зала сама Дочь Царей сидела на золотом кресле, ручки которого оканчивались львиными головами, стоявшем в глубокой нише. На ней было надето сверкающее серебряное платье, на голове у нее было вышитое серебряными же звездами покрывало, а поверх него золотой обруч с одним громадным камнем, который показался мне рубином. Хотя она невелика ростом, вид у нее был чрезвычайно величественный, и она была очень красива. Покрывало придавало какую-то загадочность ее лицу.

• Предыдущая
• 23/49
• Следующая