Любовь вне игры: история одного политического самоубийства - Хакамада Ирина Муцуовна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/26
• Следующая

– Ну, теперь все поняла?

– Угу, – ответила Мария. – Здесь похоронен Бродский, верно?

– Ну просто умница! А еще – Дягилев и Стравинский. Только я не знаю, как мы их найдем. Ни табличек, ни надписей, ничего…

– Давай попробуем. Как-нибудь набредем.

Но прошел час, а затем и второй, а их поиски все не приводили к успеху.

– Слушай, так мы долго будем блуждать. – Василий посмотрел на часы: близилось время закрытия кладбища. – Пора включать логику.

– Ты хочешь сказать, что мы не там ищем?

– Но здесь точно должны быть другие кварталы, в этом Городе мертвых…

Предположения оказались верны: одна из дорог вывела их к следующим воротам. Не таким величественным, как первые, – поменьше, со скромно притулившейся табличкой: «Греческое кладбище».

– Греция – это Византия, – вслух размышляла Мария. – Православие пришло из Византии, значит, это здесь… Логично?

Греческое кладбище выглядело несравненно беднее и заброшеннее католического. Трава стелилась под ногами, бесцеремонно взбиралась на кое-как засыпанные могилки-холмики. Колючие кустарники, разросшиеся в отсутствие ножниц садовника, обнимали покосившиеся кресты. Здесь не было высоких памятников, подстриженных газонов, ухоженных, гладких могил. Кое-где, беспорядочно, яркими мазками кисти спешащего художника, лежали увядающие цветы…

У дальней ограды Василий нашел две скромные насыпи – могилы Дягилева и Стравинского. Недалеко, в зарослях, порастая зеленым мхом, бесприютно валялся одинокий столбик.

– Графиня Мусина-Пушкина, – прочитала Мария. – Боже мой! Мы никому не нужны здесь… на чужой земле… ни живые, ни мертвые…

– Не расстраивайся, все объясняется легко: католические монашки-бенедиктинки ухаживают за католической частью кладбища. Это входит в их обязанности. Остальное – не в их епархии.

И сразу возникшая было оторопь – от этой бедности, которую невозможно даже назвать хоть сколько-нибудь чистой и скромной, от этой болезненно-острой заброшенности, отчаянной беспризорности – исчезла… На ее место медленно пришло успокоение.

Да, так и должно все быть. Трава, деревянные кресты, запустение… Чистенькое католическое кладбище с его помпезной торжественностью – город амбиций живых. А мертвым – им ничего не надо… Здесь все честнее. Роднее даже.

Пошли дальше. Натолкнулись на беспризорный могильный камень с надписью «Auf Wiedersehen». И больше ничего – ни имени, ни дат жизни. Такое вот «До свидания» из другого мира. Мол, не отчаивайтесь, ребята: вы тоже здесь скоро будете…

– Мария, слушай, мы никогда ее не найдем! Мы обошли весь остров вдоль и поперек! Скоро четыре. Мы точно заночуем на кладбище!

– Подожди. Смотри, вот указатель – «Евангелистское кладбище». Это может быть тем, что мы ищем?

– Пойдем… Все-таки он жил в Америке.

– Точно! Мы рядом, я чувствую. Осталось немного…

– О'кей, тогда – расходимся. Кто первый найдет – крикнет, договорились?

Евангелистское кладбище не слишком отличалось от греческого – здесь тоже царило полное запустение. Мария пошла от ворот налево. «Цветы! – рассуждала она. – Ну точно! Католики несут искусственные, а наши, русские, принесут живые! Нужно искать живые цветы!»

Вдали показался холм, усыпанный букетиками тюльпанчиков и роз. Подошла.

«Русский поэт. Иосиф Бродский». Присела. Позвала Василия.

Не чувствовалось в этом странном месте трагедии смерти. Да и вообще – трагедии. Оставленные Бродскому чекушка водки, бутылочка виски, сигареты – все говорило: каждый здесь – у него в гостях. Хозяин принимает допоздна, в любое время года… В небольшой тарелочке скопились визитки. От всех, проделавших этот путь.

– Нашла? Я был уверен: ты найдешь. – Василий стоял у нее за плечом… – Ну надо же, смотри: чекушка, сигареты…

Мария вытащила из пачки сигарету и тоже положила рядом с другими на каменную приступку.

– Ну посиди, посиди… Покури с ним…

С ушедшими все говорят на «ты»… Почему здесь? Почему именно здесь, в Венеции, ты наказал похоронить себя? Какую свою гармонию ты искал? И можно ли найти ее, обрести заветное счастье потом, после смерти?

– Венеция для него была своего рода Африкой, – пробормотала она…

– Может быть… – Василий опустился рядом с ней на корточки. Закурил.. – Его эссе о Венеции – очень личное. В одном интервью он как-то сказал, что человек в определенном возрасте становится некой сущностью. И с этого момента она, сущность, начинает перемещаться с места на место в поисках представления о вечности. Может, в Венеции он ее наконец обрел?

– Угу…

– Мария, алло! Опять улетела?

– Не знаю, что со мной… Всего так много. Ты, Гуэрра, Венеция, Бродский, вода… Меня тащит куда-то… Счастье на грани катастрофы. Его переживать так же трудно, как и горе. Надо отдохнуть, что ли… Как-то отойти в сторону. Что называется, «невыносимая легкость бытия»… – помолчала, снова задумалась. – А его описание Венеции… ты знаешь, да: оно действительно похоже на прикосновение к Вечности…

Весь следующий день снова шел дождь. Поздно вечером площадь Сан-Марко была погружена в воду, напоминая огражденное галереями небольшое озеро, в котором отражается изящная колокольня.

Мостки-дорожки соединяли между собой знаменитые кафетерии Европы: «Florian», «Lavena», «Quardi»… Здесь, на старых изогнутых стульях, под звуки классической музыки в исполнении духового оркестра, одинокие посетители наслаждались горячим кофе, как когда-то – быть может, даже на этом самом месте – неспешно пили кофе и Байрон, и Хемингуэй.

Резиновые сапоги были у всех – у невозмутимых официантов в безупречных смокингах, у одиноких пар, бредущих но деревянным настилам, у редких в этот час любителей кофе…

Мария и Василий последними покинули закрывающуюся кафешку. Пораженные фантастической красотой, молча брели через площадь. И как будто для них духовой оркестр на прощание заиграл вальс Шостаковича.

Подхваченная музыкой, площадь словно сдвинулась и вдруг закружилась. Раз-два-три, раз-два-три. Отраженные в воде звезды, колонны, купол собора – все подчинилось этому ритму. Хозяева кафе понимающе улыбались, глядя на танцующую в воде пару: мужчину и женщину, не выдержавших напора городских декораций.

Мария закрыла глаза и отдалась ощущению счастья. Мелькали улочки, мансарда, кладбище, антикварный магазин… Что-то темное, покрытое трещинками, надвигалось, постепенно принимая форму зеркала… Звуки вальса смешались с криками, плачем…

Выстрел!

Мария испуганно распахнула глаза.

…На полу, в луже крови, – распростертое тело. Двое мужчин в масках склонились над ним. У стены – в страхе отпрянувшие люди.

– Зачем? – услышала Мария собственный, разом охрипший, голос. – Это же мирные люди! – Перешла на крик: – Они не виноваты!!!

– Заткнись! – Перед глазами мелькнул автомат. – Заткнись! Никакой паники.

Никого не тронем, если не будут дергаться. Этот – дернулся…

Мария сжала кулаки. Сердце бешено колотило по ребрам. Надо замереть. Не шевелиться. Главное – ничем не выдать свой страх. Нет, не страх даже – панический ужас.

– Хочешь всех спасти – молчи и жди переговоров. – Бас террориста с силой вжимал ее в стену. – Все поняла?

Она кивнула. Все чувства и эмоции хлынули разом и затопили ее: усталость, бешенство, ненависть… Она закрыла глаза, чтобы никто не успел понять, как она ненавидит всех… Себя – за беспомощность. Их – за пролитую кровь…

Три месяца спустя

– Заседание правительства планируется на восемнадцатое число. – Звонок застал ее в машине. – У нас осталось всего три недели. Вы будете готовы?

• Предыдущая
• 20/26
• Следующая