Французский палач - Хамфрис Крис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/101
• Следующая

Когда дверь за епископом закрылась, Чибо повернулся к Генриху:

— Ну? Что говорит мой друг епископ Анжерский?

Вошедший слуга принес вино и фрукты. Чибо поманил своего телохранителя, и Генрих наклонился, прошептав ответ ему на ухо.

— Правда? — улыбнулся Чибо. — Так много? Знаешь, мне определенно следует поговорить с папой. Похоже, мы берем с французской Церкви слишком маленькие налоги.

Он подошел к столу, и слуга с поклоном подал ему кубок вина. Чибо отпил немного и медленно провел пальцем по веревочной плети.

— Жаль, — пробормотал он. — Очень жаль.

Им отвели клетушку в задней части дворца. Там их ждала трапеза: черствый хлеб и немного дешевого вина. Епископ не позаботился об удобстве палача, но Жана вполне устраивало такое пренебрежение: у него появилась возможность отдохнуть, подумать и внести поправки в план, который с самого начала не внушал ему особого доверия. Сообщники воспользуются тем, что все будут наблюдать за казнью и кострами, и выкрадут архиепископа, а потом заставят его вернуть им руку.

Небольшое окошко выходило на задний двор епископского дворца. Открыв ставни, Жан просунул голову сквозь решетку и свистнул. Ему ответило знакомое карканье. Демон уселся на подоконник и тут же принялся чистить себе перышки. В следующую секунду под окном уже скорчился Фуггер.

— Все готово, Фуггер?

Немец перескакивал с ноги на ногу, странно приплясывая на месте.

— О да, о да: нас ждут самые лучшие лошади, каких можно было купить на мой выигрыш.

— Если все пройдет хорошо, ты услышишь с площади шум раньше, чем мы появимся. Будь готов.

— Буду готов, о, буду готов!

Фуггер исчез в проулке.

— Он не попадет в какую-нибудь дурацкую историю? — Хакон деловито точил лезвие своего топора.

Жан нервничал: в ближайшие часы предстояло сильно рисковать, план был слишком неопределенным, а тут еще приходится командовать двумя людьми.

— Может, тебе лучше пойти и подержать его за единственную руку? — огрызнулся он.

Хакон улыбнулся:

— Не думаю. Похоже, на площади будет веселее.

— Веселее? — Жан хмыкнул. — Странная у тебя привычка веселиться, дружище. У тебя больше шансов уйти с площади не живым, а мертвым.

Великан гулко расхохотался:

— Умереть в бою — для скандинава веселье! Славная смерть и быстрый переход в Валгаллу. Какая из этого выйдет история!

Жан снова хмыкнул и отвернулся, чтобы спрятать улыбку.

«Господи, помоги! — подумал он. — Мои последователи — язычники и безумцы. И звери», — добавил он, когда Фенрир присоединил к смеху хозяина свой лай.

Дверь распахнулась, и вошел Марсель. Он успел переодеться, волосы у него блестели от помады, бархатный камзол с разрезами светился синим и желтым.

— Дилетанты! — взвыл он. — Почему они не предоставляют действовать тем, кто в таких вещах разбирается?

— У мсье какие-то осложнения? — Хакон пододвинул взволнованному человечку стул.

— Осложнения? Да! Все было так чудесно! Архиепископ должен был выйти из дворца вместе с хозяином. Перед ними шествовали бы красивые мальчики и пели своими ангельскими голосками «Тебя, Бога, хвалим». В небо вздымается золотой крест, воздух полон благовоний. А теперь… — Марсель разрыдался было, но быстро взял себя в руки и добавил: — Теперь этот зануда решил присоединиться к процессии флагеллантов!

— Флагеллантов, мсье? — Жан подал Марселю вина. Тот сделал глоток и продолжил:

— Да, к флагеллантам! К монахам-доминиканцам. Их двадцать. Они выведут графа де Шинона и четырех еретиков из камер, на каждом шагу избивая себя плетьми. А теперь этот… этот Чибо к ним присоединился. Им предстоит появиться последними, а архиепископ пойдет в самом конце. Такое тщеславие! Такой… такой дилетант!

Утерев глаза, Марсель начал обговаривать церемониал выхода палачей. Он неохотно согласился на то, чтобы Хакон поднялся на эшафот в качестве подручного Жана, но пришел в ужас от их одежды: от их тусклых серых плащей, ничем не украшенных коричневых курток и жилетов, одноцветных панталон. Ему напомнили, что палачи всегда одеваются так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но больше всего эконома раздосадовало то, что их будет сопровождать пес. Однако он прекратил возражения, когда челюсти Фенрира сомкнулись на руке, которой эконом взмахнул слишком близко, а потом осторожно ее стиснули.

Марсель провел их по узким коридорам к парадным воротам дворца. В распахнутые двери ворвалась какофония криков.

Наклонившись к Жану, Хакон прошептал:

— Нам не следует предупредить Фуггера об изменении церемониала?

— Нет, это плана не меняет. Ты же слышал, что сказал Марсель: архиепископ пойдет позади остальных бичующихся, так что мы его узнаем. Следует быть настороже и наблюдать еще за одним человеком: это высокий немец, похожий на священника. На лице у него длинный шрам. Кажется, он его телохранитель. Я знаю, что он опасен.

Хакон стиснул топорище. Ворота распахнулись, и собравшаяся на площади толпа возбужденно взревела. Скандинав сказал:

— В таком случае я предвкушаю встречу с ним.

А позади дворца Фуггер как раз повстречался с тем самым человеком, о котором они разговаривали.

Осматривая лошадей, он болтал с Демоном, и тут в конюшню вошел телохранитель архиепископа. Фуггер услышал, как высокий воин со шрамом на лице отдает приказания конюхам, — вернее, слышал голос, потому что вид говорящего лишил Фуггера способности понимать человеческую речь. Дело в том, что Фуггер встречал Генриха фон Золингена уже не в первый раз.

Его правая кисть запульсировала болью: странное ощущение, потому что кисть отсутствовала. Однако присутствовал тот человек, который последним держал ее. В голове у бывшего смотрителя виселицы тоже пульсировала боль — ослепительно-белая, слившаяся с пламенем факела, который держал конюх. Фуггер перенесся из конюшни в Туре в таверну в Баварии, на семь лет назад.

— …Фуггер? — воскликнул наемник с длинными светлыми волосами и раной, проходившей ото лба к подбородку. — Из этого семейства иудеев-ростовщиков, которые разоряют честных рыцарей?

— Не иудеев, сударь. Мы в Мюнстере следуем учению Лютера. А законом теперь разрешено давать деньги в долг — спасибо благосклонному императору.

Так смело ответил шестнадцатилетний Альбрехт Фуггер — и это было последней его смелой выходкой.

— Тем хуже для тебя. — Лицо, исполненное ненависти, придвинулось ближе. — Хватайте его!

Не имело значения, что кругом были люди. Не имело значения, что Альбрехт был молодым человеком из хорошей семьи и выполнял первое семейное поручение: ему доверили доставить деньги на оловянные копи на юге. Со стола смахнули тарелки и кружки с пивом, на столешницу бросили его тело — и охочие помощники навалились на него.

И опять это лицо. В свете пламени шрам был синевато-багровым, изо рта лились гадкие слова:

— Если бы ты попался мне на пустой дороге, ты уже был бы мертв. В этом тебе повезло. Но твои жадные руки разорили многих из нас. И никто здесь не откажет католику и баварцу в праве воздать тебе по заслугам.

Клинок сверкнул так ярко и опустился так стремительно, принеся с собой первую ослепительно-белую вспышку боли, затмившую весь мир. Когда Фуггер вернулся обратно в мир, у него не оказалось денег, слуг — и руки. А еще исчезла его прошлая жизнь — она была отсечена так же безвозвратно, как его кисть. Он не мог вернуться в Мюнстер калекой, с позором. Его отец Корнелиус не увидит изуродованного сына — он увидит только потерянное золото. И потянется к потолочной балке и снимет оттуда ореховый прут, который держит там для особых наказаний.

Нет — дорога теперь могла идти только прочь. И в конце концов ее странные повороты привели Альбрехта Фуггера на перекресток, к виселице в долине Луары.

Забившись в дальний угол стойла, прижав пульсирующую болью голову к пульсирующему болью запястью, Фуггер заплакал.

• Предыдущая
• 18/101
• Следующая