Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/94
• Следующая

Новый управляющий властвовал на прииске, как хотел. Он уволил старых служащих, не угодных ему, на все посты поставил привезенных с собой из города и, пользуясь тем, что люди все прибывали и прибывали на прииск, снизил расценки работающим. А чтобы они не роптали, он не говорил правды тем, кто каждый день собирался утром у конторы, — они стояли там как угроза. Пусть те, кто работал под землей, в шахтах и на земле, видят, сколько охотников получить работу, и дорожат ею.

Теперь уже никто не расхваливал нового управляющего, в очереди у конторы с утра до вечера гудели рассерженные голоса — люди вспоминали прежнего начальника и не скупились на слова, когда речь заходила о новом.

— Вот тебе и мусульманин! Вот тебе и правоверный!..

— А еще Аркашку ругали! При нем небось не голодали!

— Эх, та кобыла, что уже подохла, всегда молочная!.. Все начальники один одного стоят — один похитрее, другой покруче, а служат они, как собаки, одному хозяину — золоту…

Когда исчерпывался один разговор, тут же, легко подожженный, вспыхивал другой.

— Может, лучше на завод податься?

— Не один черт, где спину гнуть — здесь или там?

Однажды, подойдя к конторе, Хисматулла увидел возбужденную толпу, осаждавшую крыльцо. Потом толпа отвалила от крыльца и бросилась к воротам, в открытый двор.

— Что случилось? — спросил Хисматулла у одного старателя с торбой за плечами. Тот стоял, опираясь на суковатую палку, и тоже тянул шею, привставал на носки, чтобы что-то увидеть.

— Да вроде новый управляющий прибыл! Накышев!

Толпа, шумевшая у крыльца и ворот, отхлынула, отступила, на крыльце показался толстый человек в рыжей лисьей шубе и такой же пушистой, красной, как огонь, шапке. Он что-то крикнул, недовольно нахмурился, махнув рукой, и к крыльцу, давя людей, подкатила кошевка, запряженная парой лошадей.

— Начальник! Начальник! —закричали в толпе. — Не томи душу, скажи, чтоб зря мы тут не пропадали, — будет работа ай нет?

— Обносились все!..

— Вшей кормить на нарах нечем!.. Голода ем!..

— Хуже подневольных, выходит!.. Не томи— скажи правду!

Не отвечая, управляющий сбежал с крыльца, сел в кошевку, накрыл ноги меховой полостью, и лошади рванулись, разваливая надвое толпу; кучер гикнул, привставая на козлах, и кошевка умчалась, оставляя позади крутящийся белый вихрь…

— Накормил всех досыта! — кто-то хрипло рассмеялся. — Зато наш, мусульманин, — подохнуть бы ему!..

— Грех так говорить! Не гневи аллаха!.. Он не царь, чтобы всех нас пригреть и накормить…

— Ну и жди милостыни от него, а я не буду!.. Пропади оно все пропадом, но ждать больше нету мочи!..

Толпа стала быстро рассасываться, люди расходились по баракам, и скоро на дворе остались только Мутагар и Хисматулла. Они сели рядом на бревно, прижались друг к другу и замерли. Вдруг на дороге показались четыре лошади, игриво бежавшие от проруби; вскидывая ноги, они взрывали копытами укатанный снег. Одна из них, карей масти, остановилась недалеко от ворот, легла на снег и стала перекатываться с боку на бок. Но тут щелкнул кнут, и лошадь вскочила, встряхнулась так, что снег, налипший на ее шерсти, полетел на парней. От реки верхом ехал конюх и постреливал кнутом.

— Тебя, случаем, не Хисматуллой зовут?

Хисматулла, узнав конюха, радостно вскочил с места:

— Зинатулла-агай!

Зинатулла спешился, обвязал поводья вокруг лошадиной шеи и подошел к ребятам:

— Без работы?

— Да, Зинатулла-агай…

— А Сайфетдина я устроил, в шахте работает, — важно, точно хвастаясь, сказал Зинатулла. — Попросил сынка управляющего — Давлет-хана… Отцов баловень — тот ему ни в чем не отказывает, а мальчишка передо мной заносится, любит показать свою силу…

— Агай, и нам помоги, — стали умолять Хисматулла и Мутагар. — До гроба не забудем!

— Одному, пожалуй, можно, — сказал Зинатулла, взглянув на Хисматуллу.

— А я как же? — жалобно спросил Мутагар. — Тогда я совсем пропаду…

— Агай, помоги и ему! — попросил Хисматулла. — Маленький ведь, куда он пойдет?

Зинатулла отвел их в землянку, выстроенную впритык с конюшней, посадил на лавку. В землянке стоял густой запах дегтя, на шестах у печки были сложены для просушки оглобли и мерзлые санные вязки, по стенам на больших деревянных гвоздях висели хомуты, поперечники, узды, вожжи, шлеи, на полу валялись в куче стружек кленовые санные полозья и обручи. Хисматулла и Мутагар с интересом разглядывали все это хозяйство, а Зинатулла тем временем засыпал овса лошадям, растопил докрасна железную печурку и вскипятил чай.

— Садитесь, небось проголодались! — пригласил он, разливая заваренный малиновым лис том чай в алюминиевые кружки и разламывая на три части испеченную в золе лепешку.

Неделю неевшие горячего, Хисматулла и Мутагар с жадностью набросились на еду. После чая их быстро разморило, потянуло в сон, и когда конюх, выходивший во двор к лошадям, вернулся, оба уже крепко спали.

Хисматулле удалось устроиться на ночь в бараке, но он так и не смог выспаться вволю. Малейший шум поднимал его на ноги — то крикнет петух, то заворочается кто-то, забормочет со сна, и Хисматулла уже бежал к заколоченному фанерой окну, глядел — не светает ли. Он боялся опоздать на работу.

Но за окном была густая синяя темень, спокойно лежали белые горбы сугробов, шумели верхушками сосны. Так и не дождавшись рассвета, он оделся и вышел на улицу. От мороза потрескивали Деревья. У Хисматуллы сразу же схватило уши, он закрыл их ладонями и, подпрыгивая, побежал по тропинке.

То ныряя в темные острые глыбы елей, то вновь скользя между сплетением голых веток, плыла в небе ущербная луна, как ломтик корота, и едва Хисматулла добежал до тепляка, как она показалась в последний раз и стала погружаться, оседать в белую горную шапку медленно, как в воду.

У тепляка никого не было, и Хисматулла снова окоченел до того, что уже и прыжки не помогали. Он забегал вокруг тепляка, размахивая руками и проклиная себя за боязнь.

«Кик! Кик-кик!» — крикнул в отдалении дятел.

«А-а, и тебе, я вижу, несладко! — подумал Хисматулла. — Что ж, у тебя хоть пищи вдоволь, подолбил, отыскал пару жучков — и сиди отдыхай! А нашему брату каково?»

«Кик…» — слабо пискнул дятел и умолк.

«Так-то! — мысленно добавил Хисматулла. — Аллах заботится о птичках больше, чем о нас, одежа у них и на зиму и на лето справлена, бая над ними нету, а если какой сокол к гнездам подлетит, вроде как бы урядник, то ведь его всей стаей отбить можно… А у нас что? И урядник, и Хажисултан, и начальник прииска, и управляющий, и немец, и штейгер, и кого только нету — разве шайтана не хватает, и тот найдется, коли надо!»

— Эй, парень, за кем гонишься, шапку, что ль, украли? Айда, заходи!

Хисматулла очнулся, увидел выглядывавшую из тепляка женщину в черном платке и беловатый дымок над Крышей.

«Вот те на! — подумал он. — А я-то решил, что там никого нету!»

Почти вслед за Хисматуллой в тепляк стали одна за другой вбегать женщины Потирая озябшие руки, они садились у жарко натопленной железной печурки, и скоро возле нее не осталось ни одного свободного места. Хисматулла, не смея подойти к незнакомым людям, жался в углу, грея руки под рубахой и прислушиваясь к тому, о чем говорят женщины. Он еще плохо понимал по-русски и по некоторым знакомым словам старался угадать, о чем шла речь,

Но вот дверь распахнулась, и женщины заулыбались и зашумели громче обычного. Хисма-тулла обернулся и увидел русского мужчину в ушанке и телогрейке. Он был невысок, но широк в плечах и крепок на вид; под мягким, стершимся козырьком ушанки жмурились от света голубые, как весенние льдинки, глаза. Он снял шапку, хлопнул ею по колену и сказал:

— Ну и холод нонче, бабоньки! Прямо собачий! Дает же февраль жару! Не зря, видать, в старину говорили, что братец февраль еще почище братца января будет, а как встречаются, так февраль пуще злится: «Ну, братец, уж если б мне на твое место пробраться, я б таким дурачком не был, живо напустил бы такого морозу, что рога у коровы сломались бы!»

• Предыдущая
• 47/94
• Следующая