Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/94
• Следующая

— Понял, как надо? — спросил он, снова по давая лопату Хисматулле. — Главное, браток, не тушуйся и с хмырем этим, что в тепляке, не связывайся, держись от него подальше, а при ставать станет — построже говори, хочешь, на меня сошлись, а то он у нас любит новеньких поприжать да над бабами покомандовать, а как кулак ему покажешь — тут он хвост поджал!

«Каторжник — это ведь тот, кто людей убивает, — мучительно думал Хисматулла. — За что ж тот его каторжником обзывает? Не похож он на убийцу, приветливый такой, веселый и работает хорошо…» «Смутьян» все больше нравился ему, он покраснел от удовольствия, когда Михаил опять хлопнул его по плечу и сказал:

— Ну, хватит, так спину сломать можно! Идем-ка, к нам в гости обед пришел!

— Кто? — не понял Хисматулла:

— Обед, обед! — весело показал руками Михаил. — Кушать, шамать, хлеб, понял?

Отойдя от вашгерда, женщины расселись возле печки, достали из мешочков полумерзлый хлеб и ели его, макая в соль и запивая кипятком. Ровняльщик, сидя ко всем спиной, вытащил из кармана бутылку молока. Хисматулла снова забился в свой угол, стараясь не глядеть на обедающих. Но Михаил подошел к печурке, открыл дверцу, выкатил кочергой черные, полуобгоревшие картофелины и обернулся к нему:

— Иди сюда, чего в угол залез? Картошки хочешь?

— Я уже ел, спасибо, — по-башкирски ответил Хисматулла.

— Да я по-твоему, браток, не кумекаю! — рассмеялся Михаил, перекатывая горячие картофелины с руки на руку — Иди, иди, поешь, как раз по три картошки с половиной на брата получается!

Михаил разломил картофелину, и вкусный запах защекотал ноздри Хисматуллы. «Какой он, этот русский, самому мало, а мне дает», — подумал он.

— У меня есть, — сказал он и, делая вид, что тоже ест, поднес ко рту кулак.

— У тебя не так вкусно, — ответил Михаил и шагнул к парню. — Ну-ка, что там у тебя, покажи!

Хисматулла сделал вид, что глотает, и сильно покраснел. Михаил раскрыл его пустую ладонь:

— Съел уже? Да тебе это мало! На такой работе, и чтоб такой малостью насытиться, да мо роз еще! — Михаил хитро прищурился: — У тебя что там было, хлеб? Ну, так картошка тебе не помешает, идем, идем! — он потянул парня за рукав.

— Чего пристаешь к мальчишке, какое тебе дело? — злобно крикнул ровняльщик.

— Поговори, поговори у меня! — не оборачиваясь, ответил Михаил. — Я тебе пропишу ижицу!

— Бунтовщик! — сквозь зубы прошипел ровняльщик.

— Ну, долго я тебя уговаривать буду? — не обращая внимания на ровняльщика, спросил Михаил. — Или тебе мулла и картошку есть запретил?

— Я уже поел, честное слово, — опустил го лову Хисматулла. — Не уговаривайте меня…

— Ну, как хочешь, — махнул рукой Михаил и опять подсел к печке. Хисматулла заметил, как женщины придвигаются поближе к нему.

— А что, бабоньки, — пожевывая, заговорил Михаил. — Слыхали, что в Оренбурге с одной барыней случилось? Забыл только, как звали, мастерскую она там держала, швейную…

— Расскажи, расскажи, Михаил, — послышалось со всех сторон.

— Злющая была барынька, страсть! Как что не по ней — сразу руки в ход пускала, мастерицы ее не любили, само собой, но боялись крепко — она и иглой могла уколоть со злости! Как уколет, мастерица в крик, а барынька ей: «Чего ты кричишь, милая? Я, мол, не нарочно тебя уколола, а случайно, с кем не бывает…»

— Зверство какое, — тихо сказала женщина в черном платке, сидевшая рядом с Михаилом.

— Зверье — ясное дело… Только взяла она себе новенькую работницу, да такую бойкую, что сама не рада стала. Примеряет ей та мастерица платье, как кольнет ее иглой! Барынька в слезы, а та ручки сложит: «Простите, говорит, Христа ради, нечаянно получилось, больше не буду», — и опять — хвать ее иголкой!

Женщины рассмеялись. Ровняльщик внимательно прислушивался.

— Ну вот, прогнала она ее, стало быть, а мастерица подговорила там всех товарок, и вот на следующий день то одна ее уколет, то другая, барынька прямо из кожи лезла, а они все в один голос: «Простите, мол, нечаянно…» Стала она одну за другой их увольнять, пока всех не уволила в тот же день. А они не уходят, у дверей в мастерской толпятся, и вдруг та приходит, бойкая, самая первая, и говорит: «Чего вы на нее смотрите? Это ж не человек, а собака бешеная, зверюга лютая, уж раз мы все от нее уходим, чего нам терять?»

— Неужто избили? — охнула толстушка.

— Куда там, хуже! — смеясь, проговорил Михаил. — Пристрочили!

— Куда?!

— Портьеры там на окнах висели с двух сторон, занавески такие длинные, вот они взяли ее за подол да низами эти занавески и подшили к юбке ейной, так что юбка вся задралась кверху и панталоны с улицы видать! И не вырвешься, потому как с двух сторон пришили, к каждому окну то есть!.. Только к вечеру ее от тех занавесок отпороли, и крику никакого слышно не было, они ей тряпок каких-то, лоскутов в рот понапихали, а руки за спиной связали…

— Ну, дела, — вытирая выступившие от смеха слезы, сказала женщина в черном платке. — Есть же смелые бабы на свете!

— Ты что это? Опять смута? — угрожающе зашипел ровняльщик. — Ты против кого это? Смотри, все доложу!

— Доложи, да смотри в штаны не наложи! — захохотал Михаил. — Мы тут всем скопом такое на тебя наложим, что хуже той барыньки придется, — сунем в вашгерд вместо породы дало патами разомнем! — Он закашлялся от смеха, достал из кармана платок и приложил руку к груди. Все замолкли.

— Плохо? — участливо спросила женщина в черном платке. — Может, кипяточку?

Михаил помотал головой и, кашляя в платок, отошел и прислонился к стене.

— Чахотка каторжная, — снова прошипел ровняльщик и, оглядев умолкших женщин, вдруг рявкнул: — Хватит! По места-ам!

— Породы же нету, — сказала толстушка.

— Ну и что же? — ворочай кроличьими покрасневшими глазками, повернулся к ней ровняльщик.

— Забойщики еще отдыхают…

— Пусть отдыхают, не ваше дело! — Ровняльщик нагнулся к головке вашгерда. — Пускайте воду! Пока другой работы нет, будем споласкивать!

— Всегда в конце работы споласкивали, — вы ступила вперед женщина в черном платке.

— Делайте, что велят! — взмахнул коротки ми ручками ровняльщик. — Хотите, как те мастерицы, прославиться? Так они уж все за решеткой сидят, у тамошнего урядника в ногах валяются!

Женщины неохотно вставали. В вашгерд с шумом побежала вода. Женщина в черном платке обернулась и, заметив, что уже почти все заняли свои места, молча пошла к желобу.

— Убавь воду, оглохла, что ли? — опять за кричал ровняльщик. — А ты, Дуська, свечу по ближе держи! Да вы что, с ума он вас своими речами свел, я вижу! — Ровняльщик выхватил у толстушки свечу и сам поднял ее над затемнен ной стороной вашгерда. — Вот так надо, поняла? Словно только что на свет появилась, ей-богу!

Короткой мотыгой он сгреб песчаную породу навстречу воде и, ртутью собрав в ковшик золотые крупинки с головки вашгерда, положил ртуть в тряпку и выжал ее обратно в ковш. Блестящие шарики ртути, соединяясь и увеличиваясь, побежали по дну ковшика. Ровняльщик поднял голову. Женщины молча смотрели на него.

— Чего вылупились? — вскинулся ровняльщик. — Все таращатся, таращатся, думают, себе возьму! Спрячь, спрячь буркалы-то, ишь, зенки, будто десять глаз у нее, а не два!

Ворча и ругаясь, он подошел к печке, присел, положил выжимку на железку и поставил на огонь. Железка накалилась, ртуть, подскакивая, рассыпалась в разные стороны, и на железке осталось одно золото. Ровняльщик взвесил его на самодельных весах, послюнявил карандаш, записал все в журнал и, завернув металл в тряпку, сунул его в карман.

За стенкой послышался перестук копыт по бревенчатому мосту, грохот сгружаемой породы.

— Прибавь воды! — заорал ровняльщик, под ходя к вашгерду. — Да шевелитесь, шевелитесь, мухи сонные, вам лишь бы от работы отлынивать!

После обеда Хисматулле стало работать еще труднее. В голове шумело, перед глазами поплыли радужные круги. Еле двигаясь, он наполнял тачку за тачкой и тащил их к отвалу, пока не остановился, наконец, на полдороге, не в силах двинуться дальше.

• Предыдущая
• 49/94
• Следующая