Русские инородные сказки - 6 - Фрай Макс - Страница 11

В детстве она часто спрашивала маму, курят ли ангелы. Мама, которая к тридцати годам неожиданно решила истово уверовать, смотрела на дочку в ужасе и говорила: «Конечно нет». Дочка задумчиво хмыкала и таскала у дедушки папиросы.

Он не задавался подобными вопросами, но время от времени брал баллончик с краской и шел разрисовывать стены. Рисовать он мог только крылья и чьи-то глаза.

В восемнадцать лет она вышла замуж, в двадцать развелась, оставшись в недоумении от того, что люди называли «семейной жизнью». Он потерял девственность в тринадцать, а интерес к сексу в двадцать три, когда окончательно понял, что добиться может любой — гораздо сложнее понять, что делать на следующее утро. Он предпочитал пить в пабах, смотреть футбол и иногда, сидя на берегу мелкой грязной речки, покуривать траву и разглядывать другой берег.

Она была брюнеткой с длинными ногами, которая любила купаться под дождем и читать женскую прозу средней степени паршивости. Ему четыре раза ломали ребра и три раза — нос.

Когда ему исполнилось тридцать, во время очередной драки он остался без глаза. Медсестра, которая принимала его в больнице, через пару месяцев стала его женой и любовью всей жизни.

Она пыталась покончить с собой в тридцать два и вышла замуж за человека, который навещал ее соседку по палате, тетушку слегка за пятьдесят, которая так и не справилась с этим фактом. Она обожала своего мужа и даже научилась готовить.

Однажды летом они оба приехали со своими вторыми половинами на Майорку, счастливые и безнадежно довольные собственной жизнью. Встретиться им удалось лишь в последнюю ночь перед отъездом. Он сидел на берегу с бутылкой рома, она — с наполовину пустой бутылкой вина.

— Привет, — сказала она, отсалютовав ему бутылкой.

— Здравствуй, — кивнул он. — Как видишь, в этот раз я без глаза.

— А у меня нервный тик и желудок ни к черту. Пыталась отравиться.

— Да, ты всегда любила спецэффекты.

— Пожалуй.

— Ну что, как обычно, долго и счастливо? — спросила она.

— Конечно, — согласился он.

— Только, — она поморщилась, — у меня тут любовь всей жизни.

— Да у меня тоже, — он вздохнул и предложил ей сигарету.

— И что мы будем делать?

— Только не убивать, — она закурила.

— Пожалуй. В тот раз не слишком удачно вышло.

— Вот-вот. — Она положила голову ему на плечо, и они посидели молча, глядя на ночное море.

— С другой стороны, а что нам еще остается? — спросил он наконец.

— Да, как обычно, ничего. Кстати, где ты живешь?

— В Англии. А ты?

— В Бутово.

— Ну что, сначала к тебе или ко мне?

— Да как обычно, наверное.

— Угу, как обычно.

Он взвесил в руке бутылку, со всей силы ударил ею об камень и задумчиво посмотрел на получившуюся «розочку».

— Пойдет, — сказал он, перехватил ее взгляд и объяснил: — Издержки происхождения.

Она кивнула и сделала то же самое со своей бутылкой.

Они встали и пошли к гостинице: Долго, которого в этой жизни звали Фрэнком, и Счастливо, она же Ксения.

Ангелы-близнецы, сидящие неподалеку, переглянулись.

— Как им это удается? — спросил один.

— Да какая разница, — пожал плечами другой. — С тебя пачка папирос. Уже десятая за это тысячелетие, между прочим. Да, и штраф оплатишь. Все-таки это была твоя идея.

Море видело тех двоих, которые пришли к нему умирать. Море долго думало, не дать ли им новые жизни, в обмен на бутылку текилы, но потом решило, что не нужно. Тот, кому море дает новую жизнь, обречен всегда стремиться к этому морю. И покой он обретет, только когда поймает рукой грязную пену прибоя. Море вздохнуло небольшим штормом и оставило все как есть.

У моря, к сожалению, короткая память, оно совсем забыло, что когда-то все-таки дало новую жизнь нескольким людям. Люди эти жили сейчас в больших городах, где есть только пруды и фонтаны, которых, конечно же, не хватает. Люди грезили морем, а море наблюдало за лунной дорожкой и болтало с рыбами о последних новостях.

Кто-то из этих людей, не так уж важно кто, приезжал к морю каждый год, но этого, конечно, было мало. За год он успевал соскучиться, иссохнуть, поссориться со всеми друзьями и бросить нескольких подруг. Конечно же, как только он оказывался у моря, все тут же налаживалось, но ненадолго, каждый раз ненадолго. Он списывал все на усталость, северный климат и депрессии. Он не знал правильного ответа и не мог до него додуматься. Поэтому он просто продолжал жить, иногда размышляя о том, как же ему не везет. И как же у него ничего не получается.

Еще один человек догадывался, в чем дело, но не мог решиться бросить все и уехать. Он понимал, что море — это не просто поездка, что это — вся оставшаяся жизнь, которой впереди было еще достаточно много. А за ту часть жизни, которая прошла, он успел поднакопить много всего. И не то чтобы совсем уж душила жаба, конечно, но хотелось и дальше слушать музыку в утренних пробках, по вечерам пропускать пару рюмок текилы в баре возле работы и покупать дочке киндер-сюрпризы, в надежде, что там будет то, что он загадал. Он и семью возил в отпуск куда угодно, только не к морю. А так, в общем, был абсолютно счастлив.

Была еще женщина, смешная и несчастная, которую постоянно сравнивали с Джульеттой Мазиной и которая от этого сравнения становилась еще несчастнее, потому что у Мазины был Феллини, а у нее была только маленькая квартирка на окраине города, маленькая работа в трех остановках от дома и маленькие, двухнедельные отпуска, во время которых она чаще всего ездила на Украину, к маме, и только раз в несколько лет позволяла себе одну из европейских столиц. Но столицы с морями ей почему-то не попадались. Она понимала, что это не совсем ее жизнь, слишком уж маленькая; она понимала, что есть, где-то есть возможность все изменить, но пощупать, ухватить эту возможность ей не удавалась. Она прекрасно понимала, что это не любовь, любовь не дала ей ничего, кроме морщинок в уголках рта, недолгого брака и умения готовить голубцы. Она часто сидела в сквере напротив дома и смотрела на небо. Она надеялась когда-нибудь найти там ответ.

Четвертой была девушка с волосами цвета марокканского апельсина, веселая и беззаботная, которая умела в этой жизни только одно — дарить людям радость. Для этого ей необязательно было говорить, хватало обычно улыбки, максимум пары ничего не значащих фраз. Конечно же, все ее любили, конечно же, каждый мужчина хотел сделать ее своей и не отпускать никогда и никуда. Но она обычно уходила, как только понимала, что человек уже достаточно счастлив, не думая о том, что с ее уходом это счастье неизбежно кончится. Точнее говоря, она об этом думала, но придерживалась мнения, что счастье — это мгновение, максимум два.

Разумеется, все они должны были встретиться, но произошло это совсем не у моря, а в поезде, который, монотонно стуча колесами, полз из пункта А в пункт Б. Моря не было ни там, ни там. Каждый из них ехал в этот пункт по своим причинам, которые не столь важны. Важно то, что они оказались в одном купе и уже после первой бутылки водки (девушки пили вино) заговорили о море. Первый раз в жизни каждый из них сказал то, что думал. Они хотели списать это на синдром попутчика и на количество выпитого, но каждый, глядя в окно на мелькающие фонари, понимал, что дело совершенно не в этом. Им хотелось быть честными. Они пытались быть честными, но кроме слов «хочу к морю» не получалось сказать ничего. Слишком долго пришлось не знать и не думать.

Море беспокойно зашевелилось и подумало о том, что память у него совсем не такая, как раньше. Но и эту мысль смыло очередной волной, которая вынесла на берег отшлифованный кусочек стекла, о который когда-то, очень много лет назад, порезал ногу маленький мальчик. Потом мальчик стал моряком, конечно же, ведь в море осталась его кровь.

Четверо, сидящие в душном купе, молчали. Каждый хотел предложить То Самое, но каждый боялся отказа. Никто из них не смог быть сделать это в одиночку, даже тот, кто ездил на море каждый год. Стало понятно, что все немного важнее курортных романов, шашлыков и даже самого вкусного вина. Но, выйдя на перроне в пункте Б, они, практически не сговариваясь, пошли в кассы и взяли билеты. В ближайший город, где было море. Девушка с волосами цвета апельсина купила темные очки и купальник, женщина, похожая на Джульетту Мазину дала телеграмму маме. Мужчины курили у входа в вокзал, и на лицах их была решимость, за которой любой разглядел бы страх.