Индиана Джонс и Дельфийский оракул - МакГрегор Роб - Страница 8

– Ну, гм, не знаю, могу ли сорваться прямо вот так, сразу, – запинаясь, пролепетал он. – То есть, сейчас ведь самая середина семестра.

– Не тревожьтесь, – отмахнулась она. – С университетом я все улажу. Мой срочный отъезд одобрен, а вы получите направление на полевую практику. Ваши основные расходы будут покрываться за счет выделенного на исследования бюджета. Что вы на это скажете?

Инди даже и не знал, что сказать. С одной стороны, он был в восторге. Но с другой стороны, ее уверенность, что он все бросит и покорно помчится за ней, казалась Инди возмутительной. Кроме того, археология – вовсе не его специальность.

– Это несколько неожиданно.

Она шагнула к нему и улыбнулась.

– Генри, вы не пожалеете.

Он хотел уточнить, что его зовут Инди, а Генри – его отец. Но уже то, что она обратилась нему просто по имени – существенный шаг вперед. Словно рухнул невидимый барьер между профессором и студентом. Чтобы не допустить фамильярности, Дориана с первых же дней ясно дала студентам понять, что они с ней не ровня. Она не только с младых ногтей занималась археологией, но и сама сформирована греческой цивилизацией. Культура эллинов у нее в крови. Для студентов она воплощала в себе высший авторитет, живой источник знаний, – а они были губками, впитывающими ее мудрость.

И теперь она предлагала Инди уникальный шанс, который дается раз в жизни. «Вы не пожалеете». Разумеется, она имела в виду саму возможность поработать в Дельфах, но при этом едва уловимо намекала на нечто большее. Или Инди сам это навоображал?

– Мне бы хотелось подумать, хотя звучит это… пожалуй, привлекательно. – Какое невыразительное слово, но ничего более подходящего Инди на ум не пришло.

– Не затягивайте с этим, Генри, – низким, доверительным голосом выдохнула она. – Такая возможность выпадает не каждый день.

Инди открыл дверь в монпарнасское boоte [2] «Джунгли». Было еще рано, и он с радостью обнаружил, что за столиками у дверей, где обычно собираются дадаисты [3], никого нет. Сегодня он был не в настроении выслушивать их шуточки. По большей части дадаисты – высокомерные циники, упивающиеся наносимыми каждому входящему оскорблениями.

Когда глаза привыкли к полумраку, он осмотрелся. Обитый медью потолок, деревянные стены, отделанная медью стойка небольшого бара. Высоко над головой – несколько потускневших канделябров в викторианском стиле, а вдоль стен по всему периметру – балкончик со столиками. В дальнем конце, под выступом балкона – небольшие деревянные подмостки. Над ними одинокая оранжевая лампа озаряет неярким светом пианино и набор барабанов.

Занято было всего три-четыре столика. За одним из них, по соседству с баром, сидел одинокий человек, увлеченно царапавший что-то на листке бумаги. Свеча, укрепленная в горлышке пустой винной бутылки, бросала на его рыжие волосы пляшущие отсветы. Инди прошел к столу и подвинул себе стул.

– Эй, Джек!

– А, Инди, – не подымая головы, откликнулся Шеннон. – Рановато.

– Знаю.

Инди устроился на стуле, заметив, что прядь спутанных волос приятеля находится в опасной близости от язычка пламени. Шеннон, однокашник и товарищ по комнате, бросил чистую работу в Чикаго и уже год как жил в Париже. В Америке он свято соблюдал уговор с семьей и не играл ни в каких клубах, зато по вечерам упражнялся у себя на квартире, собрал огромную коллекцию джазовых пластинок и накопил денег на поездку в Париж.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Валяй, – Шеннон впервые поднял глаза. – Что там у тебя?

Инди рассказал о предложении Белекамус.

– Она сказала это только сегодня, и я никак не могу разобраться, что к чему.

Шеннон отложил карандаш.

– Давай -ка я тебя угощу. По-моему, тебе надо выпить.

Он поднял руку, привлекая внимание бармена, и заказал два перно.

– Расскажи о ней подробнее, об этой твоей профессорше.

– Да тут и рассказывать нечего. Я ее толком и не знаю, – по губам Инди скользнула лукавая улыбка. – Во всяком случае, пока.

Шеннон не нашел в этом ничего забавного.

– Будь я на твоем месте, сперва расспросил бы окружающих, прежде чем связываться с ней. Выяснил бы, куда она метит.

Подумать только, Шеннон – в роли аналитика!

– Ой, ну ты даешь! По-твоему, она сама все обстряпала, чтобы в середине семестра сорваться домой в Грецию да еще прихватить меня?

– Не знаю. По-моему, она водит тебя за нос.

– Джек, ради всего святого! Ты ведешь себя так, будто мы на Южной стороне собрались обстряпать бандитское дельце. – Шеннон смерил его холодным взглядом, и Инди понял, что ляпнул, не подумав. – Извини. Но если бы ты побывал на ее лекции, то понял бы, что она не такой человек. Она серьезна, интеллигентна…

– И хороша собой, – добавил Шеннон. – Верно?

– Не без того.

– Будь поосторожней. Что-то мне это кажется подозрительным.

– Но почему?

– Слушай, если бы ты учился на археолога – дело другое. Я бы и бровью не повел.

В ответ Инди лишь плечами пожал.

– Послушай, мне выпала редкая возможность, и притом отличная, и мне не хочется упускать ее из-за смутных подозрений.

Шеннон поднял руки вверх.

– Я ведь не настаиваю. Просто высказываю свое мнение.

– Ты же знаешь, как смущает меня роль кабинетного ученого. Может, именно приключений мне и не хватало.

– Не знаю, чего тебе не хватало, но, бьюсь об заклад, со своим профессором ты хлебнешь их под завязку. Черт, не знаю. Глядишь, ты и прав.

Когда принесли выпивку, Инди огляделся и удивился заполнившей кафе толпе, будто материализовавшейся из воздуха.

– За Грецию, – провозгласил Шеннон. – Надеюсь, тебе повезет.

Инди пригубил перно, затем кивнул в сторону лежащего перед Шенноном листка.

– Что пишешь?

– Да так, песню.

– Песню? Для оркестра?

– Разумеется.

– И кто же будет петь?

За гордым словом «оркестр» стоял сам Шеннона с корнетом, пианист из Бруклина, чей профессиональный опыт ограничивался выступлениями в кабацких концертах, и парижанина-барабанщика, заинтересовавшегося джазом лишь после прослушивания пластинок Шеннона. Вроде бы ни один из них не поет. Шеннон взмахнул бумажкой.

– Я ищу певицу. Но только по-настоящему темпераментную, с низким голосом. Никаких сопрано. В Чикаго я бы просто сходил в «Сады» или «Страну грез», и у меня отбоя не было бы от кандидаток.

– Еще бы! Но они не очень-то рвутся в Париж.

– О, еще понаедут, Инди! – Шеннон подался вперед, глаза вспыхнули от охватившего его волнения. – Ты только посмотри, какие толпы собирает наш доморощенный джаз-банд. Этот город жаждет джаза. Оркестры вот-вот ринутся сюда. Десятки, сотни оркестров! Послушай и скажи свое мнение. Называется «В Латинском квартале».

Шеннон прищурился, вчитываясь, и нараспев повел:

Из Чикаго скрылся

Полуночью безлунной.

По морям носился

В мрачном, темном трюме.

А когда в квартале

Вышел, оглянулся -

Сплошь американцы,

Словно я вернулся!

В Латинском квартале,

В Латинском квартале,

Встретимся снова

В Латинском квартале…

– Пока все, – пожал плечами Шеннон.

– А почему ты не написал в последней строке первого куплета «я, кажется, рехнулся» вместо «словно я вернулся»?

– Потому что это неправда. И потом, ритмический рисунок другой.

– Мне нравится, – кивнул Инди. – Даже не догадывался, что ты пишешь песни.

– Ну, пока это всего лишь слова на бумаге. Но, по-моему, из меня так и рвутся душещипательнейшие любовные песни. Впрочем, сперва надо откопать певицу.

Инди засмеялся.

– Ха! По-моему, тебе нужна не просто певица.

Тут у дверей поднялась суматоха, и оба одновременно повернулись на шум. Грохотали стулья, кричали люди. Инди искоса оглянулся через плечо.