Пять имен. Часть 1 - Фрай Макс - Страница 34

Высоко, под самой крышей дома номер четыреста двадцать восемь, живет художник. У него есть чайник со свистком, почти черная кошка, работа, которая его кормит, и Клара.

Он копирует картины старых мастеров для издательства, которое платит не так, чтобы много, но на жизнь хватает. А ему много не надо. И, пока есть деньги, он заваривает чай с мятой и душицей прямо в чайнике, садится у окна, на колени ему вспрыгивает кошка. В городе мокро, тучи, туман, стекло покрывается неровной сетью дрожащих и оползающих капель, барабанит по крыше уютный дождь. А художник мечтает. Он хочет написать эротический роман.

Невидящим взглядом смотрит он в мутноватое стекло и все рисует и рисует перед глазами сцены нежности и насилия, не решаясь перенести их на бумагу. Стройными рядами идут мускулистые нубийцы, жаркие эфиопки, тайки с бархатной кожей, бредут по берегу моря, чтобы упасть в прибой и подставить обнаженные тела солнцу — игра света и тени, полутона и влажный песок на лице. И что же? Воображение отказывает художнику, он застывает, кошка тихо мурчит у него на коленях, чай стынет.

На следующий день, закончив очередной набросок, он сядет в кресло у окна, обхватит колени руками, брысь, кошка, не до тебя, и станет рисовать новую сцену. Девочка, еще пухлая щеками, фруктовая, пушистая, берет со стола персик и маленькими быстрыми пальчиками разминает его, впивается губами — крупные мазки, акварель, гуашь, капли сока. И что? Художник хмурится, ни одна сцена не удается ему по-настоящему, он теряет детали, он не может поймать главное, он плачет. Кошка тихо сидит на подоконнике, боясь его потревожить. Приходит Клара.

Она шлюха, ее обход закончен, клиентов сегодня мало. Клара подумывает завязать со своим ремеслом, сколько можно. Ей нравится, когда художник просит ее позировать для редких собственных работ, нравится лежать обнаженной на потрепанном куске красного бархата, вдыхая запахи красителей и душицы, которыми пропитана мансарда. Ни одна картина из тех не закончена, ну и что. Кларе нравится художник, и она не прочь остаться. Закипает чайник. Художник замечает Клару, наконец, и они молча пьют чай с домашним печеньем.

После чая она не спешит уходить, а он не гонит ее, занятый мыслями об очередной сцене — не идет кисть, цепляется капризным беличьим ворсом за холст, тонкая французская девочка разметалась в белоснежной шелковой постели. Никто не идет, она прекрасна, в полумраке комнаты она выглядит силуэтом с дагерротипа, обнаженной фигурой речи, точеные линии, точные штрихи, кто придет к ней? Художник не знает, он ложится спать.

Кошка сегодня останется на подоконнике — место в постели занято, там ляжет Клара. Кошка не против.

Художник ворочается, вздыхает и никак не может уснуть. Клара смотрит на него в лунном свете, падающем из окна, гладит его по щеке и делает ему минет, бережно и сосредоточенно, как заядлый курильщик, аккуратно берущий губами последнюю сигарету из пачки, хранимой на самый черный день, затяжка, затяжка, выдох, удовольствие с привкусом душицы и мяты. Дождь закончился. Художник автоматически целует Клару в губы, откидывается на подушку и в ту же минуту засыпает.

Ему снится горькая и соленая эфиопка, она выходит из моря и сворачивается у него на подоконнике большим блестящим кольцом. Клара засыпает тоже, но ни ей, ни кошке в ту ночь не снится ничего такого, о чем можно было бы рассказать хозяину. А утром снова идет дождь.

У меня есть отличное переносное солнце, купленное на распродаже. И если его включить, станет видно, что, в сущности, мы очень счастливы. Черты станут ярче, ногти застынут нугой из разломленного напополам шоколада, а на губах проступит винный отпечаток винстона, фильтром искупанного в бокале, как ты меня научил. Станет как-то очень заметно, что тебя здесь нет и я, кажется, никогда больше тебя не увижу, потому что уже давно две тысячи километров умножились на два. Станет светлее, стоит включить солнце: маленькое — можно поставить рядом, чтобы тепло, можно закрыть ладонью, чтобы пальцы были кровавыми, словно искусанными — до локтей далеко, не достать. Можно закрепить над зеркалом, подойти — и тогда сразу видно, что год получился зимний и цирковой; холодно, правда, холодно под куполом: красный нос, трико, гаснущие факелы в руках, в ступни врезается тонкий трос, на щеке нарисованная слеза. Маленькое солнце можно носить на ладони, светить, выжигая на эпителии слова радости и любви, освещая дорогу — даже и не себе, если хватит запала. И, забыв о судьбе крокодила, можно даже проглотить это солнце, когда станет совсем небольшим, растраченным более чем на две трети, чтобы там, внутри, тоже было светло и как-то сразу понятно, что мы, в принципе, очень счастливы. Сны станут ярче, страхи застынут и растворятся белой таблеткой в красном бокале, который я непременно выпью, потому что всем известно: от себя не уйти, а царапины нужно обрабатывать спиртом, закусывать шоколадом, не уронить бы факелы, не уронить.

Твое здоровье, солнце мое, от неба и до самого дна.

Если бы мне пришлось рассказывать Ту историю, я бы обязательно начала так…

Давным-давно, еще когда для того, чтобы прослыть творческим человеком, не приходилось рисовать белым по белому, а чтобы объяснить свою точку зрения, не нужно было доводить мысль собеседника до абсурда, жили на свете двое. И так они любили друг друга, что даже говорить неудобно — кажется, что все слова выходят какие-то ненастоящие, банальные и не о том.

Говорят, что все на свете написано, но подлинную историю этих двоих найти невозможно. Неизвестно, где и в когда искать, да на каком языке. Есть, конечно, отдельные смельчаки, которые пишут слабые копии, думая, что создают оригиналы. А есть небывалые герои, которые пытаются воплотить Ту историю в жизнь. И совсем уж мало тех, кто воплощает.

У Той истории нет морали. Говорят, правда, что у нее есть конец: «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день». Не верьте — такой конец есть только в копиях. У Той истории не может быть конца. По законам жанра. Это ведь не какой-нибудь там роман.

А заканчивать я бы, конечно, не стала.

— Вы заказывали пиццу?

— Да, я… Давайте… Да разувайтесь вы…

— Ну, давайте разуюсь… Как у вас чисто.

— Да… Сколько с меня?.. Ой, сейчас…

— Ага. Простите… У вас что-то случилось?

— Нет, почему это?

— Ну, просто так люди не плачут.

— Я… не обращайте внимания.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет… Хотя… В каком-нибудь фильме героиня предложила бы съесть с ней пиццу.

— Да, а герой бы согласился. И я бы… если бы был героем.

— А знаете что? Я вас действительно приглашаю.

— Вы серьезно?

— Ну да, почему нет?

— Ну… хорошо.

У него больше не было заказов на сегодня. Видимо, поэтому они очнулись над пустыми чашками и тарелками, когда было уже…

— Ой, уже час ночи! Как же вы поедете? Вы же на своих двоих?

— Ну, машину поймаю. Где у вас тут машину лучше ловить?

— Выходите за угол, там дорога, вот по ней… Слушайте. А может… вы останетесь?

— А это удобно?

— Почему нет?

— Вы всегда отвечаете «почему нет»?

— Почему нет?

Они рассмеялись, и он поставил обратно сумку.

— Предупреждаю, через полчаса я ложусь спать, мне завтра рано на работу.