Улыбка пересмешника - Михалкова Елена Ивановна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/63
- Следующая
Я росла в маленьком волжском городке, никуда не уезжала из него, и все мои знания о жизни были из книжек и бабушкиных рассказов. Когда пришло время поступать в институт, бабушка продала наш домик, и вырученных денег хватило только-только, чтобы в соседнем городе-«миллионнике» купить комнату в коммунальной квартире – правда, довольно большую, почти двадцатиметровую. Бабушка не могла оставить меня без присмотра, вы же понимаете...
Я вышла замуж, когда мне было девятнадцать. Муж был старше, сильнее, умнее, опытнее – да он был просто богом в моих глазах! Я не могла поверить в то, что такой мужчина выбрал именно меня – простую, глупую, необразованную девочку. Правда, он и сам происходил из очень простой семьи, но тянулся, как он говорил, к свету, к лучшей жизни.
А я и не знала, что такое «лучшая жизнь». Для меня лучшая жизнь была с ним, и, когда спустя год после нашей свадьбы он решил, что пора переезжать в столицу, я послушно упаковала вещи, и мы переехали.
Кирилл работал с утра до вечера, говорил о себе, что он «крутится», а я сидела дома и занималась домашним хозяйством. Он не раз замечал, что не понимает семей, где женщина делает карьеру, что для него такая баба – будто мужик в юбке, и я, конечно же, не собиралась обманывать его ожиданий. Хранительница очага – вот в чем заключалось мое призвание. Крепкий, надежный тыл. И я варила супы, солила овощи, которые сама придирчиво выбирала на рынке, колдовала над вторыми и третьими блюдами, гладила рубашки и убиралась каждый день – а все для того, чтобы уставший после работы муж видел, как о нем заботятся, и на душе у него становилось бы теплее.
И самое мое полное счастье приходило тогда, когда, наевшись, он засыпал на диване, и на его лице – суровом, жестком, волевом лице настоящего мужчины – появлялось беззащитное выражение. Вот тогда он был мой, весь мой, целиком, вместе со своими снами, мыслями, страхами... Я могла долго-долго смотреть на него, но в конце концов, боясь разбудить взглядом, приносила какое-нибудь рукоделие и пристраивалась рядом с ним, вышивая в тишине.
Мое счастье было нарушено за все это время только один раз – когда умерла бабушка и выяснилось, что она подписала какие-то документы о передаче квартиры в собственность неизвестным мне людям... Оказывается, они ухаживали за ней последние годы ее жизни – удивительно, но она ничего не рассказывала мне об этом. Впрочем, у бабушки было так плохо с памятью, что она вполне могла забыть о таких деталях, как принесенное из аптеки лекарство или вовремя приготовленная еда.
Кирилл хмуро сказал, что он в это дело не полезет, потому что его сожрут с потрохами. Я тогда не поняла, кто может его сожрать, но догадалась, что он придерживается того же мнения, что и я: раз за бабушкой действительно ухаживали какие-то добрые люди, значит, они заслужили эту комнату, а «сожрут с потрохами» сказано про соседей, которые начнут стыдить его, если он вздумает судиться. Мне и самой было стыдно за то, что я ничего не знала о происходящем и ни разу не приехала навестить ее за все эти годы, потому что не хотела выныривать из своего безмятежного, тихого существования. Я из него и не вынырнула: только высунула голову на поверхность, огорчилась и сразу спряталась обратно – в глубокую зеленую воду, спокойную, неподвижную.
А в две тысячи первом году, три года спустя после бабушкиной смерти, грянул гром.
В тот день Кирилл пришел домой очень рано – я даже не успела приготовить ужин, – но стоило мне метнуться к плите, как он схватил меня за руку, заставил сесть и сам сел напротив, глядя на меня своими голубыми глазами.
– Викуша, – сказал он, – мне нужно тебе кое-что рассказать. Слушай и не перебивай, потому что времени у меня не очень много.
И он начал рассказывать. Я слушала его и ощущала, что счастье выскальзывает из моих рук, как подтаявшая льдинка, и вот-вот упадет на пол и разобьется на кусочки.
Оказывается, в его бизнесе возникли проблемы. Фирма Кирилла занималась переработкой мяса, выполняла свою работу честно, никого не обманывала, и, конечно, появились люди, которым это не нравилось. Конкуренты, сказал он, – конкуренты, собиравшиеся захватить его дело, воспользовавшиеся непростой ситуацией, чтобы установить свои правила игры.
– Они хотят, чтобы я уступил им все, – рассказывал он, поглядывая на меня, – и не побрезгуют ничем, никакими методами. Милая, тебе придется уехать.
– Зачем? – Я едва не плакала.
– Затем, что я не могу подвергать тебя опасности. Девочка моя, пожалуйста, послушай!
Он встал, обнял меня, и я не выдержала – уткнулась носом в его рубашку, заревела, обхватив руками. Мой Кирилл, всегда такой скупой на ласку, способный молчать целыми днями, не произнося ни слова, назвал меня своей девочкой! Даже в постели, после изматывавшей любви, он обрывал меня, если я начинала бормотать всякие нежные женские глупости, а теперь сам стал со мной нежен.
– Я тебя не оставлю! – Я вцепилась в него, и он силой разжал мои объятия, присел передо мной на корточки и заставил посмотреть ему в глаза.
– Ты моя жена, и ты должна мне помочь. Кроме тебя, мне больше никто не поможет.
– Я все сделаю! Кирюша, милый...
– Послушай! Необходимо, чтобы ты уехала. Эти подонки ни перед чем не остановятся, и если они тебя схватят... – Он сделал паузу, и сердце мое остановилось на мгновение, – то я этого просто не выдержу. Ты понимаешь?
Я закивала, не понимая ничего из того, что он мне говорил, кроме одного – он меня любит, он обо мне заботится!
– Поэтому тебе нужно будет уехать. Я тебя спрячу, хорошо? Ненадолго – всего на несколько месяцев, пока все не утрясется. Чтобы тебя никто не нашел, мы с тобой разведемся – фиктивно, ты понимаешь? И тогда никто не сможет меня шантажировать тобой. Ты не должна будешь мне звонить, я сам стану выходить на связь. И ни в коем случае не приезжай!
– Кирюша! – взвыла я. – Как же так?! А что с тобой будет?!
– Тихо! Не ори, дура, – соседи услышат! Ничего со мной не случится, все будет в порядке. Разберусь с уродами и заберу тебя обратно. Ты все поняла? Тогда иди, собирай вещи.
– Как?! Уже?!
– А ты что хотела – дождаться, пока за тобой придут? Быстро пакуй барахло и звони своей подруге, просись на постой.
У меня не было подруг. Но осталась приятельница школьных лет, до сих пор жившая в маленьком приволжском городке, растившая троих мальчишек и опекавшая мужа-алкоголика. Именно к ней мне и пришлось напроситься в гости, наврав, что муж выгнал меня из дома, – Кирилл строго-настрого запретил говорить кому бы то ни было о возникших у него проблемах. Развели нас очень быстро – он заплатил кому-то денег, и все бумажные вопросы решились за один день.
– Никто не должен знать! – Он вколачивал слова мне в голову, повторяя, как для маленького ребенка или глупышки. – Вика, никто не должен знать о причинах твоего отъезда.
– Но Оля... она станет расспрашивать...
– А ты скажи, что тебе тяжело говорить на тему разъезда, и она от тебя отстанет. Поняла? Повтори!
– Оля, мне тяжело говорить на тему разъезда, – послушно повторила я, представив себе Ольгу: маленькую, остроносую, с любопытным взглядом блестящих черных глаз.
– Умница. Запиши это предложение себе в блокнот на случай, если забудешь.
– У меня нет блокнота... – начала я и осеклась: он посмеивался.
– Знаю. Я шучу. Все, все, все, – поспешно сказал он, заметив, что у меня дрожат губы. – Долгие проводы – лишние слезы.
На вокзале, в людской сутолоке, в круговерти тележек, сумок, пакетов, чемоданов, я совершенно растерялась. Кирилл шел впереди, расталкивая зазевавшихся прохожих, а я смотрела в его спину и думала только об одном: «Господи, спаси и сохрани его для меня! Сделай так, чтобы с ним все было хорошо! Мы были так счастливы, и раз уж получилось, что мы теряем наше счастье, прошу тебя, пожалуйста, отдай ему мою половину».
Меня толкнули, и от удара я выронила сумку, в которой лежали паспорт и деньги. Присев на корточки, схватила ее («Господи всемогущий, ты же хороший, я знаю, что ты заступишься за него!»), а когда подняла глаза, Кирилла уже не было видно.
- Предыдущая
- 3/63
- Следующая
