Гавана - Хантер Стивен - Страница 52

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая

Спешнее вынул из кармана банан, очистил и начал есть.

– Он убежал. Он прервал контакты, – принялся объяснять Пашин. – Вас прислали сюда, чтобы вы наставляли его и руководили его поступками, а также убили человека, который приехал, чтобы убить его. Вместо этого вы дважды – дважды! – спасаете этого американца, а теперь объект сбежал из-под вашей опеки, и Москва требует от меня объяснений. Может быть, он вообще забросил политику, женился и вознамерился жить в деревне и плодить детей.

– Знаете, Пашин, в бананах невероятно много калия. Угощайтесь.

– Я вам не обезьяна. Бананы – это для обезьян.

– Два предположения, и оба весьма спорные. Во всяком случае, можете не беспокоиться: этот парень никогда не бросит политику. Он слишком безумен. Он на самом деле верит в такой дурацкий предрассудок, как предназначение. Кроме того, он любит практиковаться в ораторском искусстве перед зеркалом и восхищаться своим невероятным героизмом и красотой. Нет, я отправил его из города, потому что боялся общей чистки после убийства Эль-Колорадо. Ваши фашиствующие империалисты всегда поступают именно так. Расслабьтесь. Съешьте банан. Трахните вашу секретаршу.

– Как же вы беспечны! У нас есть определенное задание, а вы больше заботитесь об американском гангстере, которого прислали сюда с целью убить человека, отданного под вашу защиту, чем о вашем подопечном.

– На самом деле я считаю, что очень хорошо защитил его.

– Спешнев, вы чересчур высокомерны. Вам кажется, что мы, молодые, ничего не знаем, а вы знаете все.

Говоря все это, Пашин смотрел в сторону и раздраженно потирал переносицу. Было совершенно ясно: Москва напихала ему столько крапивы в штаны, что он уже не может сидеть. Спешнев с наслаждением наблюдал за мучениями молодого пакостника.

– Пашин, вам, наверно, стоит принимать соду: повышенная кислотность в желудке очень усиливает раздражительность.

Пашин глубоко вздохнул с видом человека, решившего броситься на копья римских легионеров. Он собирался с духом, чтобы выполнить неприятную, но неизбежную обязанность. Подождав секунду-другую, он повернулся и в упор взглянул на своего старшего собеседника.

– Если хотите знать, на Кубе проводится не только ваша операция, но и лично моя, которая, я уверен, принесет куда больше пользы. Моя операция профессионально подготовлена, проходит точно по плану и не может выйти из-под контроля. То дерьмо, которым вы занимаетесь, затеяли какие-то романтичные старперы с площади Дзержинского, с верхних этажей, и потому все это очень мелодраматично, очень сильно отдает старым Коминтерном, но совершенно бесполезно в мире реактивных самолетов и атомных бомб. Моя работа даст несравненно больший эффект.

– А если и не даст, ваши дяди, братья и другие родственники все равно скажут, что она была невероятно полезна, так что для вас все равно нет никакой разницы.

– Вы должны отыскать этого молодого человека, Вы должны взять его под полный контроль и восстановить ваше влияние. Это вам не романтическое путешествие, это четкий приказ, поступивший с самого верха. И вы должны сделать это очень быстро, вам понятно? Не позже... не позже чем... не позже конца месяца, нет, двадцать шестого июля. Вам все понятно?

– Да.

– Я хочу видеть реальные результаты.

Спешнев проглотил последний кусочек банана, языком размазал остававшийся во рту сок по зубам, наслаждаясь сладостью и ароматом, щекотавшими ему нёбо, немного посидел так и выкинул банановую кожуру в урну.

Разумеется, он знал, где находится Кастро. Он заранее точно знал, куда тот отправится, однако у него имелись серьезные причины для беспокойства, о которых он ни за что не сказал бы Пашину. Ведь еще до того, как его вызвали на эту встречу, он успел купить билет на автобус до Сантьяго.

Конечно же, куда еще мог направиться Кастро, как не домой, в Орьенте, где он пользовался таким же почетом, как наследный принц где-нибудь в Европе! Он ни за что не поехал бы туда, где его не знали и не любили. Он недостаточно силен для того, чтобы сохранять анонимность. Чересчур велико его тщеславие. И потому он ни за что на свете не согласится сидеть в укрытии, не высовывая носа. Для этого он слишком слаб.

Но сегодня утром Спешнев прочитал в «Гавана пост» заметку, которая его сильно расстроила. «Полиция сорвала нападение шайки бандитов на город Куэто, – сообщала газета, – в ходе перестрелки погибла одна женщина». Именно так было написано в газете, и Спешнев был глубоко уверен, что все это ложь (кроме сообщения о смерти какой-то несчастной). Тем не менее событие произошло слишком уж близко к дому Кастро, и это могло означать, что другие, неизвестные ему силы узнали о том, что мальчишка находится в тех краях, и решили устранить его.

И теперь Спешнев думал, что эта стрельба должна была напугать парня, даже если и не имела к нему прямого отношения. Однако ехать обратно в Гавану было бы слишком далеко, и потому он предпочел бы скрыться в другом крупном городе. А ближайшим таким городом был Сантьяго.

Но страх за жизнь Кастро не был главной причиной беспокойства, владевшего Спешневым: в конце концов, парень пока что не совершил никакого преступления. Его главное опасение можно было бы передать одним вопросом: что этот молодой сумасшедший зас..нец станет делать потом?

Лански терпеть не мог, прямо-таки ненавидел театр с переодеваниями. Это без всякого толку пожирало время, а ведь у него имелись тысячи, нет, миллион вещей, которые необходимо сделать. Это было настолько ненужно, да и кому здесь понадобилось бы обращать внимание на то куда он ходит?

Но Большой Человек настаивал на этом. Большой Человек установил правила, и Лански, который всегда играл по правилам, пока не находил способа отменить их и заодно сорвать банк, повиновался.

Его водитель приехал за ним домой, в «Севилью-Билтмор», что совсем рядом с Прадо, и повез по старому городу, извилистым улицам, забитым машинами и людьми, мимо домов, которые строили испанцы, а еще раньше – креолы.

Затем автомобиль свернул на запад, покрутился по оживленным улицам грязных индустриальных предместий, сворачивая время от времени в узенькие проулки, выбрался на шоссе, огибающее Сентро, и углубился в район Санто-Суарес.

Пока они ехали, Лански снял свой прекрасно скроенный костюм и переоделся в отвратительную дрянь – крикливо-пеструю гавайскую рубашку и нисколько не подходящие к ней ярко-лимонные слаксы, и, что было хуже всего для человека, всегда обувавшегося в ботинки из прекрасной мягкой кожи, надел на ноги смешные сандалии, из которых напоказ всему миру торчали пальцы. Человек такого достоинства и чести, как Лански, никогда не должен выходить в свет с торчащими наружу пальцами ног. Завершили весь этот кошмарный маскарад разболтанные черные очки. В машину сел респектабельный деловой человек, отличавшийся острым интеллектом и тонким вкусом, а вышел из нее полунищий бездельник, не иначе как отправившийся на поиски шлюхи, которая была бы ему по карману. Это дико раздражало Лански.

Его высадили неподалеку от автобусной остановки, где он сел на автобус номер четыре и вышел, проехав через весь Санта-Суарес. Он шел вместе с толпой чернокожих куда-то мимо дешевых забегаловок, притонов и бильярдных, укрывшихся в добела выгоревших на солнце домах, мимо винных погребков, аптек, лотерейных агентств, пока наконец не добрался до дешевой гостиницы для негров. Туда он вошел, не сказав никому ни слова, так же молча прошел мимо портье, вошел в древний лифт и, ничего не сказав лифтеру, поднялся на четвертый этаж.

В коридоре он увидел приоткрытую дверь. Иногда встречи происходили в этом номере, иногда в другом, если этот был занят, но сигналом всегда служила открытая дверь. Он подошел, постучал, вошел, не дожидаясь ответа, и закрыл за собой дверь. Большой Человек обычно сидел на кровати или на стуле, опять же в зависимости от того, что имелось в номере.

На сей раз он оседлал засаленный стул перед грязным окном и поглядывал в полумраке на открывавшийся снаружи вид Санта-Суареса. Он с трудом узнал Лански.

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая