Помпеи - Харрис Роберт - Страница 16
- Предыдущая
- 16/69
- Следующая
Аттилий поднялся по сходням и спрыгнул на палубу. Выстроившиеся в ряд моряки с баграми ждали приказа, чтобы оттолкнуться от причала. Торкват, стоявший рядом с рулевым, окликнул Аттилия:
— Акварий, у вас все готово?
— Да! — отозвался он. Чем скорее они отплывут, тем лучше.
— Но еще нету Коракса, — возразил Бекко.
Ну и черт с ним, подумал Аттилий. Оно и к лучшему. А с работой он справится и сам.
— Это заботы Коракса.
Моряки отвязали швартовы. Багры метнулись вперед, словно копья, и ударились о причал. Палуба под ногами Аттилия содрогнулась. Поднялись весла — и «Минерва» двинулась вперед. Аттилий взглянул на берег. У общественного фонтана уже собралась толпа; люди ждали, когда дадут воду. Может, ему стоило все-таки задержаться и проследить, чтобы задвижки закрыли вовремя? Но он оставил шестерых рабов, чтобы они присматривали за Писциной. К тому же ее охраняют моряки Плиния.
— Вон он! — крикнул Бекко. — Смотрите! Коракс бежит!
Он замахал руками над головой.
— Коракс! Э-ге-гей! Сюда! — Он смерил Аттилия обвиняющим взглядом. — Вот видишь! Ты должен был подождать его!
Надсмотрщик был уже у фонтана. Он шел, ссутулившись, как будто погрузился в размышления, и нес на спине дорожную суму. Теперь же он поднял голову, увидел отходящий корабль и помчался бегом. Для человека его лет он двигался весьма проворно. Расстояние между кораблем и пристанью быстро увеличивалось — три фута, четыре... — И Аттилию казалось, что Коракс безнадежно опоздал. Но он домчался до края, швырнул свою суму и сам прыгнул следом. Двое матросов подхватили его и втащили на корму. Надсмотрщик приземлился на ноги, сердито зыркнул на Аттилия и показал ему средний палец. Инженер отвернулся.
«Минерва» развернулась к выходу из порта и ощетинилась веслами — по две дюжины с каждого борта. Над палубой разнесся рокот барабана, и весла опустились. Очередной удар — и весла со всплеском вошли в воду; на каждом сидело по два гребца. Либурна заскользила вперед, сперва незаметно, а потом — наращивая скорость по мере того, как учащались удары барабана. Кормчий, наклонившись надносовым тараном и неотрывно глядя вперед, указал направо. Торкват выкрикнул приказ, и рулевой с силой надавил на огромное весло, служащее рулем, чтобы вписаться между двумя триремами, стоящими на якоре. Впервые за четыре дня Аттилий ощутил дуновение ветерка.
— Глянь, акварий, — у тебя появились зрители! — крикнул Торкват и указал на холм над портом. Аттилий узнал длинную белую террасу виллы, окруженную миртовой рощей, и тучную фигуру самого Плиния. Префект стоял, прислонившись к балюстраде. Интересно, о чем он сейчас думает? Аттилий нерешительно вскинул руку. Мгновение спустя Плиний ответил на приветствие. А затем «Минерва» вошла в проем между двумя огромными военными кораблями, «Согласием» и «Нептуном», и, когда Аттилий снова оглянулся, терраса уже опустела.
Вдалеке, над Везувием, показался краешек солнца.
Плиний смотрел, как либурна выбралась на открытое пространство и принялась наращивать скорость. В сумраке ее весла казались белыми вспышками, и откуда-то из глубин памяти всплыло давно позабытое воспоминание: рассвет, свинцово-серые воды Рейна — должно быть, это было под Ветерой, тридцать лет назад, — и отряд Пятого легиона, «Хохлатого жаворонка», переправляющий кавалерию на другой берег. Какое было время! Чего бы он только не отдал, лишь бы снова отправиться в путь на рассвете — или, еще лучше, — вновь повести флот в бой. За два года пребывания на должности префекта ему так ни разу и не довелось этого сделать. Но даже от того незначительного усилия, какое понадобилось, чтобы выйти из библиотеки на террасу, дабы посмотреть на отплытие «Минервы», — всего-то и нужно было встать с кресла и сделать несколько шагов, — у Плиния началась одышка. А когда он поднял руку, чтобы помахать инженеру, у него возникло такое ощущение, словно он выжимает гирю.
«Изо всех даров, подаренных человеку Природой, наилучший — это краткость его жизни. Чувства притупляются, тело цепенеет, зрение, слух, походка, даже зубы и органы пищеварения умирают прежде нас — и, однако же, этот период тоже причисляют к жизни».
Прекрасно сказано. Легко писать такое, когда ты молод, а смерть таится где-то вдали, за холмами. Но куда труднее, если тебе шестьдесят два и боевые порядки врага уже встали на равнине.
Плиний прислонился животом к балюстраде, надеясь, что секретари не заметили его слабости, потом оттолкнулся и шаркающей походкой направился обратно.
Он всегда питал слабость к молодым людям вроде этого Аттилия. Не на развратный греческий манер, конечно же — на подобные безобразия у него никогда не было времени, хотя в армии много чего довелось повидать. Нет, это была склонность духовного порядка: они представлялись ему воплощением главных римских добродетелей. Сенаторы могут мечтать об империи. Солдаты могут ее завоевывать. Но именно те парни, что прокладывают дороги и возводят акведуки, строят ее на самом деле. Именно им Рим обязан своими просторами, связанными воедино. Плиний решил, что, когда акварий вернется, он непременно позовет его на ужин и как следует расспросит, чтобы понять, что же на самом деле произошло с Августой. А потом они вместе покопаются кое в каких старых текстах из библиотеки, и он расскажет парню кое-что о загадках Природы, чьи чудеса неисчерпаемы. Вот взять хоть ту же периодически повторяющуюся гармоническую дрожь — что это такое? Надо описать этот феномен и включить его в следующее издание «Естественной истории». Каждый месяц обнаруживается что-нибудь новое, нуждающееся в объяснении.
Два раба-грека терпеливо стояли возле стола; обязанностью Алкмеона было читать адмиралу вслух, а Алексиона — писать под диктовку. Они находились при нем с полуночи, ибо адмирал давно приучил себя трудиться почти без отдыха. «Бодрствую — значит, живу» — таков был его девиз. Плиний знал лишь одного человека, спавшего еще меньше, чем он сам, — это был покойный император, Веспасиан. В Риме они частенько встречались за полночь, улаживая какие-нибудь государственные дела. Потому-то Веспасиан и поставил его во главе флота. «Мой неусыпный Плиний» — так называл его император и щипал Плиния за щеку.
Командующий оглядел комнату; здесь хранились сокровища, собранные во время путешествий по всей империи. Сто шестьдесят записных книжек, куда Плиний заносил каждый интересный факт, о котором ему доводилось читать или слышать. (Лакрий Лициний, губернатор Тарраконской Испании, предлагал ему за эти записные книжки четыреста тысяч сестерциев, но Плиний не согласился.) Два куска железняка, добытые в Дакии и сцепленные вместе в силу своего таинственного волшебства. Большой блестящий серый камень из Македонии — считалось, что он упал со звезд. Несколько кусков германского янтаря с насекомыми, застывшими внутри своей полупрозрачной темницы. Найденный в Африке кусок выпуклого стекла: он собирает солнечные лучи воедино и направляет в одну точку с такой силой, что даже самое твердое дерево чернеет и начинает тлеть. Его водяные часы, самые точные во всем Риме, построенные в соответствии с указаниями Ктесибия Александрийского, изобретателя водяного органа; их отверстия просверлены в золоте и драгоценных камнях — дабы избежать коррозии и закупорки.
Вот часы-то ему и нужны. Говорят, будто часы подобны философам: невозможно найти хотя бы двоих, полностью согласных между собою. Но часы Ктесибия были Платоном среди часов.
— Алкмеон, принеси-ка мне чашу воды. Хотя нет... — передумал Плиний, когда раб был уже на полпути к двери. Географ Страбон назвал Неаполитанский залив «винной чашей». — Пожалуй, я лучше выпью вина. Только какого-нибудь дешевого. Наверное, суррентского.
Он тяжело опустился в кресло.
— Итак, Алексион, на чем мы остановились?
— На черновике сообщения императору, господин.
— Ага. Продолжим.
Теперь, когда рассвело, следовало при помощи сигнальных вышек отослать депешу новому императору, Титу, и известить его о проблемах с акведуком. Она полетит от вышки к вышке, и так до самого Рима, и к полудню попадет к императору. Интересно, что же новый властелин мира предпримет по такому случаю?
- Предыдущая
- 16/69
- Следующая
