Ганнибал: Восхождение - Харрис Томас - Страница 46

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая

Настройщик, он же пианист, одарил толпу собравшихся улыбкой скелета и начал весьма приблизительно наигрывать и напевать некоторые песни Коула Портера[76]. Английский был его четвертым иностранным языком, так что ему время от времени приходилось выдумывать собственный текст.

– Ночью и днем только ты мое солнце, – пел он. – Ты под луной, лишь ты одна...

В подвале было почти совсем темно. Единственная лампочка горела возле лестницы. Сверху чуть доносились звуки музыки.

Одну стену подвала целиком занимал стеллаж для бутылок с вином. Возле него стояло несколько ящиков, некоторые были открыты, и из них вываливались стружки. На полу рядом с роскошным музыкальным автоматом с последними патефонными пластинками и кучей никелевых монет, чтобы совать в его щель, валялась новенькая кухонная раковина из нержавейки. Сбоку у стеллажа стоял длинный ящик с надписью "Хранить в прохладном месте". Из ящика донесся еле слышный скрип.

Пианист забренчал фортиссимо, чтобы заглушить собственное пение, поскольку слова были явно не совсем те: "Я ли уйду, или ты уйдешь, это не важно, моя дорогая, даже в разлуке я буду помнить тебя ночь и де-е-ень"...

Грутас переходил от одних гостей к другим, пожимая руки. Чуть кивнув Иванову, он пригласил его в библиотеку. Это было модерновое помещение со стеклянными полками металлических стеллажей, с письменным столом на решетчатых стальных ногах и со скульптурой Энтони Куинна[77]«Логика – это женская задница» в подражание Пикассо. Иванов стал ее внимательно рассматривать.

– Любите скульптуру? – спросил Грутас.

– Мой отец был смотрителем в музее в Санкт-Петербурге – когда он еще был Санкт-Петербургом.

– Можете потрогать, если хотите, – предложил Грутас.

– Спасибо. Техника для Москвы готова?

– Шестьдесят холодильников в данный момент уже идут в Хельсинки. "Келвинейтор". А у вас что для меня есть? – Грутас не мог не прищелкнуть пальцами.

Из-за этого щелчка Иванов заставил Грутаса ждать ответа, пока он изучал каменные ягодицы.

– На этого парня у нас в посольстве никаких данных нет, – ответил он наконец. – Он получил визу в Литву, предложив написать статью для "Юманите". Идея заключалась в том, чтобы рассказать, какие блестящие результаты принесла коллективизация, когда у его семьи забрали все пахотные земли, и как счастливы крестьяне, переехав жить в город и работая на строительстве канализационных систем. Аристократ принимает революцию.

Грутас засопел.

Иванов положил на стол фотографию и подтолкнул ее к Грутасу. На фото были леди Мурасаки и Ганнибал возле ее многоквартирного дома.

– Когда сделан снимок?

– Вчера утром. Милко тоже был там с моим человеком, который снимал. Этот парень Лектер – студент, он работает по ночам и спит прямо в помещении медицинского факультета. Мой человек все показал вашему Милко. Больше я ничего про это знать не желаю.

– Когда вы в последний раз видели Милко?

Иванов резко поднял голову:

– Вчера. Что-то не так?

Грутас пожал плечами:

– Может, и нет. Кто эта женщина?

– Его мачеха или что-то в этом роде. Она прелестна, – сказал Иванов, прикасаясь пальцами к каменным ягодицам.

– У нее задница такая же, как эта?

– Не думаю.

– Французская полиция у вас появлялась?

– Инспектор по фамилии Попиль.

Грутас вытянул губы и на минуту, казалось, забыл, что Иванов стоит рядом с ним.

Мюллер и Гассман присматривали за толпой гостей. Они принимали у них пальто и смотрели, чтобы кто-нибудь что-нибудь не украл. В гардеробной Мюллер ухватился за галстук-бабочку Гасссмана, оттянул ее – она была на резинке, – повернул на пол-оборота и отпустил. Бабочка со щелчком вернулась на место.

– Можешь ее раскрутить, как маленький пропеллер, и полететь, как фея? – спросил Мюллер.

– Еще раз за нее схватишься, так врежу, что она станет для тебя дверной ручкой на пути в ад, – пообещал Гассман. – Ты на себя посмотри! Заправь рубашку в штаны! Ты что, никогда в армии не служил?!

Потом им пришлось помогать развозчику из магазина погрузить в кузов посуду и остатки пиршества. Относя складной банкетный стол обратно в подвал, они не заметили под лестницей раздутую резиновую перчатку, подвешенную над тарелкой с каким-то порошком, от которой тянулся запальный шнур к трехлитровой жестяной банке, в которой когда-то был лярд. В подвале у Грутаса температура была градусов на пять ниже, чем на медицинском факультете.

Служанка раскладывала шелковую пижаму Грутаса на постели, когда он позвал ее, требуя полотенце.

Служанка не любила носить полотенца Грутасу в ванную, но он всегда звал ее и требовал этого. И ей приходилось идти туда, но вот смотреть она была не обязана. Ванная комната Грутаса была сплошь из белого кафеля и нержавеющей стали, с огромной, свободно поставленной ванной, с парилкой с дверью из матового стекла и с душевой кабиной, размещавшейся рядом с парилкой.

Грутас лежал в ванне. Женщина, которую он привез сюда из плавучего дома, где ее держали насильно, брила ему грудь безопасной бритвой, какой пользуются в тюрьмах, с лезвием, запиравшимся на замок. Одна щека у нее распухла. Служанке не хотелось встречаться с ней глазами.

Душевая была вся белая, как сурдокамера, в ней легко могли бы уместиться четверо. В ней была чрезвычайно интересная акустика – стены отражали малейший звук. Ганнибал даже слышал, как хрустят волосы на голове, касаясь белого кафельного пола, на котором он лежал. Укрытый парой белых полотенец, он был почти невидим из парилки, если взглянуть сквозь матовое стекло двери. Лежа под полотенцами, он слышал собственное дыхание. Это было точно так, как тогда, когда он лежал, завернутый в ковер вместе с Микой. Но вместо аромата ее теплых волос он сейчас чувствовал запах пистолета – ружейное масло, латунь патронных гильз и порох.

До него доносился голос Грутаса, но лица его он еще не видел, разве что в бинокль. Тембр его голоса не изменился, и в нем звучала все такая же скука и насмешка, предшествующая удару кулаком.

– Согрей мне халат, – приказал Грутас служанке. – После ванны я посижу в парилке. Включи ее.

Она отворила дверь в парную и открыла кран. В совершенно белой парилке единственным другим цветом был красный – красные деления на таймере и термометре. Они имели вид корабельных приборов с достаточно крупными цифрами, чтобы их было видно в насыщенном паром воздухе. Минутная стрелка таймера уже двигалась по циферблату к красной пограничной линии.

Грутас заложил руки за голову. Стала видна татуировка под мышкой – эсэсовские молнии. Он напряг мышцы и на мгновение подпрыгнул:

– Бум! Donnerwetter![78]

Он рассмеялся, когда пленная женщина отпрянула назад.

– Не-е-ет, я тебя больше бить не буду. Теперь ты мне нравишься. Мы тебе вставим новые зубы, такие, которые на ночь можно класть в стакан, чтоб не мешали.

Ганнибал прошел через стеклянную дверь и вступил в клубы пара, подняв пистолет и направив его Грутасу в сердце. В другой руке он держал бутылку со спиртом-ректификатом.

Ладони Грутаса издали скрип, когда он стал вылезать из ванны, и женщина скользнула в сторону еще до того, как поняла, что за ее спиной стоит Ганнибал.

– Рад видеть вас здесь, – сказал Грутас. Он посмотрел на бутылку в надежде, что Ганнибал пьян. – Я всегда считал, что за мной числится кое-какой должок.

– Мы обсудили это с Милко.

– И что?

– Мы пришли к определенной договоренности.

– Деньги, конечно! Я послал с ним деньги для вас. Он их вам передал? Вот и отлично!

Ганнибал в это время говорил женщине, не глядя в ее сторону:

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая